Неточные совпадения
Поморщился Патап Максимыч, сунул тетрадку в карман и, ни слова не сказав дочерям,
пошел в свою горницу. Говорит
жене...
— То-то, держи ухо востро, — ласково улыбаясь, продолжал Патап Максимыч. — На
славу твои именины справим. Танцы заведем, ты плясать
пойдешь. Так али нет? — прибавил он, весело хлопнув
жену по плечу.
— Знамо, не сама
пойдешь, — спокойно отвечал Патап Максимыч. — Отец с матерью вживе — выдадут. Не век же тебе в девках сидеть… Вам с Паранькой не хлеб-соль родительскую отрабатывать, — засиживаться нечего. Эка, подумаешь, девичье-то дело какое, — прибавил он, обращаясь к
жене и к матери Манефе, — у самой только и на уме, как бы замуж, а на речах: «не хочу» да «не
пойду».
Шла по воду тетка Акулина, десятника
жена. Поравнявшись с мужиками, поставила ведра наземь. Как не послушать бабе, про что мужики говорят.
— Куда ж ему в зятья к мужику
идти, — сказал Матвей, — у него, братец ты мой, заводы какие в Самаре, дома, я сам видел; был ведь я в тех местах в позапрошлом году. Пароходов своих четыре ли, пять ли. Не
пойдет такой зять к тестю в дом. Своим хозяйством, поди, заживут. Что за находка ему с молодой
женой, да еще с такой раскрасавицей, в наших лесах да в болотах жить!
Сбегал Никифор к попу. И поп те же речи сказывает. Делать нечего. Поп свяжет, никто не развяжет, а
жена не гусли, поигравши, ее не повесишь.
Послал за вином, цело ведро новобрачные со сватами роспили. Так и повалились, где кто сидел.
Проспались. Никифор опять воевать.
Жену избил, и сватьям на калачи досталось, к попу
пошел и попа оттрепал: «Зачем, говорит, пьяный пьяного венчал?» Только и стих, как опять напился.
— Где ее сыщешь? — печально молвил Иван Григорьич. — Не
жену надо мне, мать детям нужна. Ни богатства, ни красоты мне не надо, деток бы только любила, заместо бы родной матери была до них. А такую и днем с огнем не найдешь. Немало я думал, немало на вдов да на девок умом своим вскидывал. Ни единая не подходит… Ах, сироты вы мои, сиротки горькие!.. Лучше уж вам за матерью следом в сыру землю
пойти.
И прошла
слава по Заволжью про молодую
жену вихоревского тысячника. Добрая
слава, хорошая
слава!.. Дай Бог всякому такой
славы, такой доброй по людям молвы!
— Не побрезгуйте, Данило Тихоныч, деревенской хлебом-солью… Чем богаты, тем и рады… Просим не прогневаться, не взыскать на убогом нашем угощенье… Чем Бог
послал! Ведь мы мужики серые, необтесанные, городским порядкам не обвыкли… Наше дело лесное, живем с волками да медведями… Да потчуй,
жена, чего молчишь, дорогих гостей не потчуешь?
— Замолола!..
Пошла без передышки в пересыпку! — хмурясь и зевая, перебил
жену Патап Максимыч. — Будет ли конец вранью-то? Аль и в самом деле бабьего вранья на свинье не объедешь?.. Коли путное что хотела сказать — говори скорей, — спать хочется.
К торговому делу был он охоч, да не больно горазд. Приехал на Волгу добра наживать, пришлось залежные деньги проживать. Не
пошли ему Господь доброго человека, ухнули б у Сергея Андреича и родительское наследство, и трудом да удачей нажитые деньги, и приданое,
женой принесенное. Все бы в одну яму.
Хоть об Аннушке Солодовой Антипу Гавриловичу и в голову никогда не приходило, но, не поморщившись, исполнил он волю родительскую,
пошел под венец с кем приказано… И после ничего… Не нахвалится, бывало,
женой. Ладно жили между собою.
Не вздумай сам Гаврила Маркелыч
послать жену с дочерью на смотрины, была бы в доме немалая свара, когда бы узнал он о случившемся. Но теперь дело обошлось тихо. Ворчал Гаврила Маркелыч вплоть до вечера, зачем становились на такое место, зачем не отошли вовремя, однако все обошлось благополучно — смяк старик. Сказали ему про Масляникова, что, если б не он, совсем бы задавили Машу в народе. Поморщился Гаврила Маркелыч, но шуметь не стал.
— Маркела и
пошлем, — решил Патап Максимыч. — Ступайте, однако, вы по местам, — прибавил он, обращаясь к
жене и дочерям.
Не доходя конного двора, Дементий остановился. Постоял, постоял и, повернув в сторону, спешными шагами
пошел к крайней кельенке сиротского ряда… А жила в той кельенке молодая бабенка, тетка Семениха… А была та Семениха ни девка, ни вдова, ни мужняя
жена — мирской человек, — солдатка.
Только и думы у Трифона, только и речей с
женой, что про большего сына Алексеюшку. Фекле Абрамовне ину пору за обиду даже становилось, отчего не часто поминает отец про ее любимчика Саввушку, что
пошел ложкарить в Хвостиково. «Чего еще взять-то с него? — с горьким вздохом говорит сама с собой Фекла Абрамовна. — Паренек не совсем на возрасте, а к Святой неделе тоже десять целковых в дом принес».
И, догнавши,
пошел к ним на службу и ходил с ними до самых до тех пор, как воровские таборы их разогнали, однако ж
жены отыскать он не мог.
— У нас в семье, как помню себя, завсегда говорили, что никого из бедных людей волосом он не обидел и как, бывало, ни встретит нищего аль убогого, всегда подаст милостыню и накажет за рабу Божию Анну молиться — это мою прабабушку так звали — да за раба Божия Гордея убиенного — это дедушку нашего, сына-то своего, что вгорячах грешным делом укокошил… говорят еще у нас в семье, что и в разбой-от
пошел он с горя по
жене, с великого озлобленья на неведомых людей, что ее загубили.
Аграфена Петровна, молодая
жена Ивана Григорьича, с ними ж
пошла.
За ними Аксинья Захаровна с
женой головы и с довольной удавшимся на
славу обедом славной заволжской поварихой Дарьей Никитишной.
— Ах ты, шальная!.. Ах ты, озорная!.. — сама смеясь, говорила Дарья Никитишна. — Ухарь-девка, неча сказать! Хорошо, Дуняша, что в Христовы невесты угодила: замуж
пошла бы, и нá печи была бы бита, и ó печь бита, разве только ночью не была бы бита… От такой
жены мужу одно: либо шею в петлю, либо в омут головой.
— Муж
жене должен быть голова, господин, а мне такого ни в жизнь не стерпеть, — не глядя ни на кого, продолжала речь свою Фленушка. — Захотел бы кто взять меня —
иди, голубчик, под мой салтык, свою волю под лавку брось, пляши, дурень, под мою дудочку. Власти над собой не потерплю — сама власти хочу… Воли, отваги душа моя просит, да негде ей разгуляться!.. Ровно в каменной темнице, в тесной келье сиди!..
— И кому б такая блажь вспала в голову, чтоб меня взять за себя?.. Не бывать мне кроткой, послушной
женой — была б я сварливая, злая, неугодливая!.. На малый час не было б от меня мужу спокою!.. Служи мне, как извечный кабальный, ни шаг из воли моей выйти не смей, все по-моему делай! А вздумал бы наперекор, на все бы
пошла. Жизни не пожалела б, а уж не дала бы единого часа над собой верховодить!..
Нахмурился Лохматов, кинул на
жену недружелюбный взор, однако встал и
пошел вслед за ней и за Патапом Максимычем.