Неточные совпадения
Так говорят
за Волгой. Старая там Русь, исконная, кондовая. С той поры как зачиналась земля Русская, там чуждых насельников не бывало. Там Русь сысстари на чистоте стоит, — какова была при прадедах, такова хранится до наших
дней. Добрая сторона, хоть и смотрит сердито на чужа́нина.
Чего земля не дала, уменьем
за дело взяться берет.
Пошли в строительной водить Патапа Максимыча
за нос, водят
день, водят другой: ни отказа, ни приказа: «Завтра да завтра: то да се, подожди да повремени; надо в ту книгу вписать, да из того стола справку забрать».
Так исстари ведется. Раскол бабами держится, и в этом
деле баба голова, потому что в каком-то писании сказано: «Муж
за жену не умолит, а жена
за мужа умолит».
— Пущу я вас ночью, с девками!.. Как же!.. С ума своротила, Настенка! Ваше ль
дело гулять
за околицей?
— Тем и лучше, что хорошего отца дочери, — сказала Аксинья Захаровна. — Связываться с теми не след. Сядьте-ка лучше да псалтырь ради праздника Христова почитайте. Отец скоро с базара приедет, утреню будем стоять; помогли бы лучше Евпраксеюшке моленну прибрать… Дело-то не в пример будет праведнее, чем
за околицу бегать. Так-то.
Удачно проведя
день, Чапурин был в духе и
за чаем шутки шутил с домашними. По этому одному видно было, что съездил он подобру-поздорову, на базаре сделал оборот хороший; и все у него клеилось, шло как по маслу.
Тревога была напрасна. Помолились
за утреней как следует и часы, не расходясь, прочитали. Патап Максимыч много доволен остался пением дочерей и потом чуть не целый
день заставлял их петь тропари Богоявленью.
Девки молодые, сильные, здоровенные: на жнитве, на сенокосе, в токарне, на овине, аль в избе
за гребнем, либо
за тканьем,
дело у них так и горит: одна
за двух работа́ет.
— Да
за что ж это, ваше благородие? — спросил Трифон Лохматый. — Кажись,
за сыном дурных
дел не видится.
— Это ты хорошо говоришь, дружок, по-Божьему, — ласково взяв Алексея
за плечо, сказал Патап Максимыч. — Господь пошлет; поминай чаще Иева на гноищи. Да… все имел, всего лишился, а на Бога не возроптал;
за то и подал ему Бог больше прежнего. Так и ваше
дело — на Бога не ропщите, рук не жалейте да с Богом работайте, Господь не оставит вас — пошлет больше прежнего.
Манефа, напившись чайку с изюмом, — была великая постница, сахар почитала скоромным и сроду не употребляла его, — отправилась в свою комнату и там стала расспрашивать Евпраксию о порядках в братнином доме: усердно ли Богу молятся, сторого ли посты соблюдают, по скольку кафизм в
день она прочитывает; каждый ли праздник службу правят, приходят ли на службу сторонние, а затем свела речь на то, что у них в скиту большое расстройство идет из-за епископа Софрония, а другие считают новых архиереев обли́ванцами и слышать про них не хотят.
— Что моя жизнь! — желчно смеясь, ответила Фленушка. — Известно какая! Тоска и больше ничего; встанешь, чайку попьешь —
за часы пойдешь, пообедаешь — потом к правильным канонам, к вечерне. Ну, вечерком, известно, на супрядки сбегаешь; придешь домой, матушка, как водится, началить зачнет, зачем, дескать, на супрядки ходила; ну, до ужина дело-то так и проволочишь. Поужинаешь и на боковую. И слава те, Христе, что
день прошел.
Ну, при ней, известно
дело, все чинно да пристойно: стихиры запоем, и ни едина девица не улыбнется, а только
за дверь матушка, дым коромыслом.
Поутру на другой
день вся семья
за ведерным самоваром сидела. Толковал Патап Максимыч с хозяйкой о том, как и чем гостей потчевать.
— Слушай же, Аксинья, — продолжал Патап Максимыч, — народу чтоб вдоволь было всего: студень с хреном, солонина, щи со свежиной, лапша со свининой, пироги с говядиной, баранина с кашей. Все чтоб было сготовлено хорошо и всего было бы вдосталь.
За вином спосылать, ренского непьющим бабам купить. Пантелей обделает. Заедок девкам да подросткам купить: рожков, орехов кедровых, жемков, пряников городецких. С завтрашнего
дня брагу варить да сыченые квасы ставить.
Фленушка пошла из горницы, следом
за ней Параша. Настя осталась. Как в воду опущенная, молча сидела она у окна, не слушая разговоров про сиротские дворы и бедные обители. Отцовские речи про жениха глубоко запали ей на сердце. Теперь знала она, что Патап Максимыч в самом
деле задумал выдать ее
за кого-то незнаемого. Каждое слово отцовское как ножом ее по сердцу резало. Только о том теперь и думает Настя, как бы избыть грозящую беду.
— Ради милого и без венца нашей сестре не жаль себя потерять! — сказала Фленушка. — Не тужи… Не удастся свадьба «честью», «уходом» ее справим… Будь спокоен, я
за дело берусь, значит, будет верно… Вот подожди, придет лето: бежим и окрутим тебя с Настасьей… У нее положено, коль не
за тебя, ни
за кого нейти… И жених приедет во двор, да поворотит оглобли, как несолоно хлебал… Не вешай головы, молодец, наше от нас не уйдет!
Кто говорил, что, видно, Патапу Максимычу в волостных головах захотелось сидеть, так он перед выборами мир задабривает, кто полагал, не будет ли у него в тот
день какой-нибудь «помочи» [«Пóмочью», иначе «тóлокой», называется угощенье
за работу.
Хозяин, желающий какое-нибудь
дело справить разом в один
день, созывает к себе соседей на работу и ставит
за нее сытный обед с пивом и вином.
Выслушав, в чем
дело, не заходя к тетке, к которой было из-за двух верст приходила покланяться, чтобы та ей разбитую кринку берестой обмотала, побежала домой без оглядки, точно с краденым.
— Не о чем ей убиваться-то, мамынька, — молвила Параша. — Что в самом
деле дурь-то на себя накидывает?.. Как бы мне тятя привез жениха, я бы, кажись,
за околицу навстречу к нему…
Сказав жене, какое слово молвила ему Настя, Патап Максимыч строго-настрого наказал ей глядеть
за дочерью в оба, чтоб девка в самом
деле, забрав дурь в голову, бед не натворила.
— Стану глядеть, Максимыч, — отвечала Аксинья. — Как не смотреть
за молодыми девицами! Только, по моему глупому разуму, напрасно ты про Настю думаешь, чтоб она такое
дело сделала… Скор ты больно на речи-то, Максимыч!.. Давеча девку насмерть напугал. А с испугу мало ль какое слово иной раз сорвется. По глупости, спросту сказала.
— Говорил, что в таких
делах говорится, — отвечала Фленушка. — Что ему без тебя весь свет постыл, что иссушила ты его, что с горя да тоски деваться не знает куда и что очень боится он самарского жениха. Как я ни уверяла, что опричь его ни
за кого не пойдешь, — не верит. Тебе бы самой сказать ему.
— Ну, Алексеюшка, — молвил Патап Максимыч, — молодец ты, паря. И в глаза и
за глаза скажу, такого, как ты,
днем с огнем поискать. Глядь-ка, мы с тобой целую партию в одно утро обладили. Мастер, брат, неча сказать.
Пяти годов ей не минуло, как родитель ее, не тем будь помянут, в каких-то воровских
делах приличился и по мирскому приговору в солдаты был сдан, а мать, вскоре после того как забрали ее сожителя, мудрено как-то померла в овраге
за овинами, возвращаясь в нетопленую избу к голодному ребенку
Ругался мир ругательски, посылал ко всем чертям Емельяниху, гроб безо
дна, без покрышки сулил ей
за то, что и жить путем не умела и померла не путем: суд по мертвому телу навела на деревню… Что гусей было перерезано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему было посылано, что исправнику денег было переплачено! Из-за кого ж такая мирская сухота? Из-за паскуды Емельянихи, что не умела с мужем жить, не умела в его
делах концы хоронить, не умела и умереть как следует.
Много мирских побоев
за воровские
дела принял Микешка, да мало, видно, бока у него болели: полежит недельку-другую, поохает, помается, да, оправившись, опять
за воровской промысел да
за пьянство.
Прогуляв деньги, лошадей да коров спустил, потом из дому помаленьку стал продавать, да года два только и
дела делал, что с базара на базар ездил: по субботам в Городец, по воскресеньям в Катунки, по понедельникам в Пучеж, — так целую неделю, бывало, и разъезжает, а неделя прошла, другая пришла, опять
за те же разъезды.
Делается это в праздничные
дни, и
за вором, которому со времени этой прогулки дается прозванье «волка», сбирается толпа человек во сто.
На другой
день после отъезда Патапа Максимыча в город
за покупками все утро до самого обеда бродил Микешка из места в место.
— Он тяте по торговле хорош, — с усмешкой молвила Настя. —
Дела, вишь, у него со стариком какие-то есть; ради этих делов и надо ему породниться… Выдавай Парашу: такая же дочь!.. А ей все одно: хоть
за попа, хоть
за козла, хоть бы дубовый пень. А я не из таковских.
Новые соседи стали у того кантауровца перенимать валеное
дело, до того и взяться
за него не умели; разбогатели ли они, нет ли, но
за Волгой с той поры «шляпка́» да «верховки» больше не валяют, потому что спросу в Тверскую сторону вовсе не стало, а по другим местам шляпу тверского либо ярославского образца ни
за что на свете на голову не наденут — смешно, дескать, и зазорно.
Так они ее любили, что ни
за какие блага не покинули б в деревне с домовницей, чтоб потом, живучи в ярмарке,
день и ночь думать и передумывать, не случилось ли чего недоброго с ненаглядной их дочуркой.
Урвавшись как-то от соседних торговцев, Христа ради приглядывавших маленько
за девочкой, она, не пивши, не евши, целый
день бродила по незнакомому городу, отыскивая больницу; наконец, выбившись из сил, заночевала в кустах волжского откоса.
Одно гребтит на уме бедного вдовца: хозяйку к дому сыскать не хитрое
дело, было б у чего хозяйствовать; на счастье попадется, пожалуй, и жена добрая, советная, а где,
за какими морями найдешь родну мать чужу детищу?..
— Где ее сыщешь? — печально молвил Иван Григорьич. — Не жену надо мне, мать детям нужна. Ни богатства, ни красоты мне не надо, деток бы только любила, заместо бы родной матери была до них. А такую и
днем с огнем не найдешь. Немало я думал, немало на вдов да на девок умом своим вскидывал. Ни единая не подходит… Ах, сироты вы мои, сиротки горькие!.. Лучше уж вам
за матерью следом в сыру землю пойти.
— Да полно тебе чепуху-то нести! — сказал Иван Григорьич. — Статочно ли
дело, чтобы Груня
за меня пошла? Полно. И без того тошно.
— Вот вам отцовский наказ, — молвил детям Иван Григорьич, — по утрам и на сон грядущий каждый
день молитесь
за здравье рабы Божьей Агриппины. Слышите? И Маша чтобы молилась. Ну, да я сам ей скажу.
— Работники-то ноне подшиблись, — заметил Иван Григорьич. — Лежебоки стали. Им бы все как-нибудь деньги
за даровщину получить, только у них и на уме… Вот хоть у меня по валеному
делу — бьюсь с ними, куманек, бьюся — в ус себе не дуют. Вольный стал народ, самый вольный! Обленился, прежнего раденья совсем не видать.
— В годы взял. В приказчики. На место Савельича к заведенью и к дому приставил, — отвечал Патап Максимыч. — Без такого человека мне невозможно: перво
дело,
за работой глаз нужен, мне одному не углядеть; опять же по
делам дом покидаю на месяц и на два, и больше: надо на кого заведенье оставить. Для того и взял молодого Лохматого.
Лукаво взглянула Фленушка на приятельницу, дернула ее тихонько
за сарафан и, найдя какое-то
дело, вышла из горницы.
— И что ж, в самом
деле, это будет, мамынька! — молвила Аграфена Петровна. — Пойдет тут у вас пированье, работникам да страннему народу столы завтра будут, а он, сердечный, один, как оглашенный какой, взаперти. Коль ему места здесь нет, так уж в самом
деле его запереть надо. Нельзя же ему с работным народом
за столами сидеть, слава пойдет нехорошая. Сами-то, скажут, в хоромах пируют, а брата родного со странним народом сажают. Неладно, мамынька, право, неладно.
Поплыли назад в Россию, добрели до отца игумна, обо всем ему доложили: «Нет, мол,
за Египтом никакой Емакани, нет, мол, в Фиваиде древлей веры…» И опять велел игумен служить соборную панихиду, совершить поминовенье по усопшим, ради Божия
дела в чуждых странах живот свой скончавших…
— Что
за дело? — продолжал расспросы Патап Максимыч.
Он уж маху не даст, потому что сноровку в своем
деле знает,
за дело взяться умеет.
— Известно
дело, — отвечал Данило Тихоныч. — Как люди, так и они. Варвара у меня, меньшая, что
за Буркова выдана,
за Сергея Абрамыча, такая охотница до этих балов, что чудо… И спит и видит.
Отжившую для мира черницу перестали тревожить воспоминанья о прежних
днях, и если порой возникал перед ее душевными очами милый когда-то образ, строгая инокиня принимала его уже
за наваждение лукавого, раскрывала Добротолюбие и, читая наставление об умной молитве, погружалась в созерцательное богомыслие и, Господу помогающу, прогоняла находившее на нее искушение.
Хоть и заверял Платониду Чапурин, что
за Матренушкой большой провинности нет, а на
деле вышло не то… Платониде такие
дела бывали
за обычай: не одна купецкая дочка в ее келье девичий грех укрывала.