О нем я слышал много рассказов, как о человеке, в сущности, очень простом, даже наивном, несмотря на ту
жизнь отшельника и мизантропа, которую он ведет.
Не смешно ли, что он, в поисках за идеалами, видимо, не достижимыми, осудил себя на
жизнь отшельника среди шумной толпы.
Не то на деле вышло: черствое сердце сурового отреченника от людей и от мира дрогнуло при виде братней нищеты и болезненно заныло жалостью. В напыщенной духовною гордыней душе промелькнуло: «Не напрасно ли я пятнадцать годов провел в странстве? Не лучше ли бы провести эти годы на пользу ближних, не бегая мира, не проклиная сует его?..» И жалким сумасбродством вдруг показалась ему созерцательная
жизнь отшельника… С детства ни разу не плакивал Герасим, теперь слезы просочились из глаз.
Знал он, что в пустыне ему не живать, что проводить жизнь, подобную
жизни отшельников первых веков христианства, теперь невозможно; знал и то, что подвиг мученичества теперь больше немыслим, ни страданий, ни смертных казней за Христа не стало.
Неточные совпадения
Вам все эти красоты
жизни, можно сказать — nihil est, [ничто (лат.).] аскет, монах,
отшельник!.. для вас книга, перо за ухом, ученые исследования, — вот где парит ваш дух!
Главный, отличительный признак их — быть валом отделену от
жизни; это
отшельники средних веков, имеющие свой мир, свои интересы, свои обычаи.
Я уже несколько наслышался о суровой святости его
жизни и заранее воображал встретить черствую наружность
отшельника, чуждого всему в мире, кроме своей кельи и молитвы, изнуренного, высохшего от вечного поста и бденья.
Те святые мученики, кои боролись за господа,
жизнью и смертью знаменуя силу его, — эти были всех ближе душе моей; милостивцы и блаженные, кои людям отдавали любовь свою, тоже трогали меня, те же, кто бога ради уходили от мира в пустыни и пещеры, столпники и
отшельники, непонятны были мне: слишком силён был для них сатана.
Подбирают речи блаженных монахов, прорицания
отшельников и схимников, делятся ими друг с другом, как дети черепками битой посуды в играх своих. Наконец, вижу не людей, а обломки
жизни разрушенной, — грязная пыль человеческая носится по земле, и сметает её разными ветрами к папертям церквей.