Неточные совпадения
«Вот гостя господь
послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь.
То ли бы дело выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
Старик
шел не торопясь. Он читал вывески, пока не нашел
то, что ему нужно. На большом каменном доме он нашел громадную синюю вывеску, гласившую большими золотыми буквами: «Хлебная торговля Т.С.Луковникова». Это и было ему нужно. В лавке дремал благообразный старый приказчик. Подняв голову, когда вошел странник, он машинально взял из деревянной чашки на прилавке копеечку и, подавая, сказал...
Михей Зотыч был один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во все глаза смотрел
то на хозяина,
то на приказчика. А хозяин
шел, как ни в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он
шел опять по Хлебной улице и думал о
том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства не
пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в
том, что я русский немец… да!
Впрочем, все
шло благополучно вплоть до
того момента, когда начали поздравлять молодых шампанским.
— Что же, нам не жаль… — уклончиво отвечал отец Макар, отнесшийся к гостю довольно подозрительно. — Чем бог
послал,
тем и рады. У бога всего много.
Дело с постройкой мельницы закипело благодаря все
той же энергии Галактиона. Старик чуть не испортил всего, когда пришлось заключать договор с суслонскими мужиками по аренде Прорыва. «Накатился упрямый стих», как говорил писарь. Мужики стояли на своем, Михей Зотыч на своем, а спор
шел из-за каких-то несчастных двадцати пяти рублей.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется, не почувствовал этой мести и даже не приехал на свадьбу, а
послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась
тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
— Ах, папаша, даже рассказывать стыдно,
то есть за себя стыдно. Там настоящие дела делают, а мы только мух здесь ловим. Там уж вальцовые мельницы строят… Мы на гроши считаем, а там счет
идет на миллионы.
— Да я не про
то, что ты с канпанией канпанился, — без этого мужчине нельзя. Вот у Харитины-то что ты столько времени делал? Муж в клубе, а у жены чуть не всю ночь гость сидит. Я уж раз с пять Аграфену
посылала узнавать про тебя. Ох, уж эта мне Харитина!..
Видимо, Штофф побаивался быстро возраставшей репутации своего купеческого адвоката, который быстро
шел в гору и забирал большую силу. Главное, купечество верило ему. По наружности Мышников остался таким же купцом, как и другие, с
тою разницей, что носил золотые очки. Говорил он с рассчитанною грубоватою простотой и вообще старался держать себя непринужденно и с большим гонором. К Галактиону он отнесся подозрительно и с первого раза заявил...
— Вот хоть бы взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч: его песенка тоже спета,
то есть в настоящем его виде. Вот у вас горит керосиновая лампа — вот где смерть салу. Теперь керосин все: из него будут добывать все смазочные масла; остатки
пойдут на топливо. Одним словом, громаднейшее дело. И все-таки есть выход… Нужно основать стеариновую фабрику с попутным производством разных химических продуктов, маргариновый завод. И всего-то будет стоить около миллиона. Хотите, я сейчас подсчитаю?
— То-то вот очень уж много охотников-то до мзды, во-первых, а во-вторых, надо ее умеючи брать, ибо и мзда
идет к рукам.
— А вот и пустит. И еще спасибо скажет, потому выйдет так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не скажет. Ну, а тут я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата, так не
пошла бы к твоей мамыньке. Так я говорю?.. Всем будет хорошо… Да еще что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму. Еще
того лучше будет… И ей будет лучше: как будто промежду нас ничего и не было… Поняла теперь?
— Я знаю ее характер: не
пойдет… А поголодает, посидит у хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость. Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А ты можешь так сказать, что много был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a
то догадается.
Только раз Галактион поссорился с своею гостьей из-за
того, что она не захотела даже проститься с мужем, когда его отправляли в ссылку, и что в виде насмешки
послала ему на дорогу банку персидского порошка.
Замараевы, устраиваясь по-городски, не забывали своей деревенской скупости, которая переходила уже в жадность благодаря легкой наживе. У себя дома они питались редькой и горошницей, выгадывая каждую копейку и мечтая о
том блаженном времени, когда, наконец, выдерутся в настоящие люди и наверстают претерпеваемые лишения. Муж и жена
шли рука об руку и были совершенно счастливы.
Здесь
шел в счет и глубокий снег, и весенние дожди, и сухие ветры, и урожай, и недороды в соседних округах, и весь
тот круг интересов и злоб, какие сцепились железным кольцом около хлеба.
— Так, так… То-то нынче добрый народ
пошел: все о других заботятся, а себя забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк. Одни строят, другие деньги на постройку дают — чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого не жалеешь.
Полчаса, проведенные в накуренной комнате, явились для Устеньки роковою гранью, навсегда отделившею ее от
той среды, к которой она принадлежала по рождению и по воспитанию. Возвращаясь домой, она чувствовала себя какою-то изменницей и живо представляла себе негодующую и возмущенную мисс Дудль… Ей хотелось и плакать, и смеяться, и куда-то
идти, все вперед, далеко.
По пыльному проселку
шел совершенно легендарный путник, один из
тех, каких описывали с такою охотой наши русские романтики.
— Уж так бы это было хорошо, Илья Фирсыч! Другого такого змея и не найти, кажется. Он да еще Галактион Колобов — два сапога пара. Немцы там, жиды да поляки — наплевать, — сегодня здесь насосались и отстали, а эти-то свои и никуда не уйдут. Всю округу корчат, как черти мокрою веревкой. Что дальше,
то хуже. Вопль от них
идет. Так и режут по живому мясу. Что у нас только делается, Илья Фирсыч! И что обидно: все по закону, — комар носу не подточит.
Все мысли и чувства Аграфены сосредоточивались теперь в прошлом, на
том блаженном времени, когда была жива «сама» и дом стоял полною чашей. Не стало «самой» — и все
пошло прахом. Вон какой зять-то выворотился с поселенья. А все-таки зять, из своего роду-племени тоже не выкинешь. Аграфена являлась живою летописью малыгинской семьи и свято блюла все, что до нее касалось. Появление Полуянова с особенною яркостью подняло все воспоминания, и Аграфена успела, ставя самовар, всплакнуть раз пять.
— Что же я-то могу придумать? Ежели в учительницы
идти, так будешь хлеб отбивать у других бедных девушек… Это нехорошо. Уроки давать —
то же самое. Поживи, отдохни.
— Если б это было нужно, папа,
то отчего же не
пойти за правое дело?
А тут еще помогал банк, закрывая кредит пошатнувшимся фирмам и увеличивая ссуды
тем, которые и без этой помощи
шли в гору.
Разъезжая по своим делам по Ключевой, Луковников по пути завернул в Прорыв к Михею Зотычу. Но старика не было, а на мельнице оставались только сыновья, Емельян и Симон. По первому взгляду на мельницу Луковников определил, что дела
идут плохо, и мельница быстро принимала
тот захудалый вид, который говорит красноречивее всяких слов о внутреннем разрушении.
— Никто и ничего не знает. Ечкин обернул дело уж очень скоро. Симон-то на отчаянность
пошел. Всего и свидетелей трое: мы с Голяшкиным да Полуянов. В
том роде, как бывают свадьбы-самокрутки.
— Нет, тятенька, вам никак невозможно, — протестовал Замараев. — Известно, какой у вас неукротимый характер. Еще обругаете, а
то и врукопашную
пойдете.
Герой — не
тот завоеватель, который с вооруженным полчищем разоряет беззащитную страну, не
тот, кто, по выражению Шекспира, за парами
славы готов залезть в жерло орудия, не хитрый дипломат, не модный поэт, не артист, не ученый со своим последним словом науки, не благодетель человечества на бумаге, — нет, герои этого раэбора покончили свое существование.
В Кукарский завод скитники приехали только вечером, когда начало стемняться. Время было рассчитано раньше. Они остановились у некоторого доброхота Василия, у которого изба стояла на самом краю завода. Старец Анфим внимательно осмотрел дымившуюся паром лошадь и только покачал головой. Ведь, кажется, скотина, тварь бессловесная, а и
ту не пожалел он, — вон как упарил, точно с возом, милая,
шла.
Из Суслона скитники поехали вниз по Ключевой. Михей Зотыч хотел посмотреть, что делается в богатых селах. Везде было
то же уныние, как и в Суслоне. Народ потерял голову. Из-под Заполья вверх по Ключевой быстро
шел голодный тиф. По дороге попадались бесцельно бродившие по уезду мужики, — все равно работы нигде не было, а дома сидеть не у чего. Более малодушные уходили из дому, куда глаза глядят, чтобы только не видеть голодавшие семьи.
Чем больше
шло время к весне,
тем сильнее росла нужда, точно пожар. Раз, когда Устенька вернулась домой из одной поездки по уезду, ее ждала записка Стабровского, кое-как нацарапанная карандашом: «Дорогой друг, заверните сегодня вечером ко мне. Может быть, это вам будет неприятно, но вас непременно желает видеть Харитина. Ей что-то нужно сказать вам, и она нашла самым удобным, чтоб объяснение происходило в моем присутствии. Я советую вам повидаться с ней».
От Стабровского Устенька вышла в каком-то тумане. Ее сразу оставила эта выдержка. Она
шла и краснела, припоминая
то, что говорил Стабровский. О, только он один понимал ее и с какою вежливостью старался не дать этого заметить! Но она уже давно научилась читать между строк и понимала больше, чем он думал. В сущности сегодняшнее свидание с Харитиной было ее экзаменом. Стабровский, наконец, убедился в
том, чего боялся и за что жалел сейчас ее. Да, только он один будет знать ее девичью тайну.
Мышников ничего не ответил. Он боялся смерти и теперь находился под впечатлением
того, что она была вот здесь. Он даже чувствовал, как у него мурашки
идут по спине. Да, она пронеслась здесь, дохнув своим леденящим дыханием.