Неточные совпадения
— Полюбил я тебя, как середа пятницу… Как увидал,
так и полюбил. Сроду не видались, а увиделись — и
сказать нечего. Понял?.. Хи-хи!.. А картошку любишь? Опять не понял, служба… Хи-хи!.. Спи, дурачок.
— Есть и
такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то
сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они с бору да с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
— И то я их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я с тебя воли не снимаю».
Так и
сказал. А при себе не могу дозволить.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки не
сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал о том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
Галактиону Михеичу вдруг сделалось совестно, потому что он не мог ответить невесте
так же искренне и просто. Собственно невеста ему и нравилась, ему хотелось иногда ее приласкать,
сказать ласковое словечко, но все как-то не выходило, да и свадебные гости мешали. Жениху с невестой не приходилось оставаться с глазу на глаз.
Как Галактион
сказал,
так и вышло: жилой дом на Прорыве был кончен к первопутку, то есть кончен настолько, что можно было переехать в него молодым.
— Зятем? Тьфу!.. Тоже и
скажет человек. Разе у меня
такие зятья? Ах ты, капустный зверь!
Он
так ел ее глазами, что даже заметил Галактион и
сказал жене...
— Ты
скажи Симону, что
так нельзя… Мне самому неловко
сказать. Совсем дурак мальчишка.
— Я ведь не ревную, а
так, к слову
сказала.
—
Так вы ее, совесть-то свою, в процент отдавайте… А я тебе
скажу пряменько, немец: не о чем нам с тобой разговоры разговаривать…
так, попусту, языком болтать…
Немец чего-то не договаривал, а Галактион не желал выпытывать. Нужно,
так и сам
скажет. Впрочем, раз ночью они разговорились случайно совсем по душам. Обоим что-то не спалось. Ночевали они в писарском доме, и разговор происходил в темноте. Собственно, говорил больше немец, а Галактион только слушал.
А есть
такое дело, которое ничего не боится,
скажу больше: ему все на пользу — и урожай и неурожай, и разорение и богатство, и даже конкуренция.
— Ведь она не говорит, что вы ее целовали. Ах, какой вы скрытный! Ну, уж я вам,
так и быть, сама
скажу: очень вам нравится Харитина. Конечно, родня, немножко совестно.
— Дурак! Из-за тебя я пострадала… И словечка не
сказала, а повернулась и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б ты был настоящий мужчина,
так ты приехал бы ко мне в тот же день и прощения попросил. Я целый вечер тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть… Ну, это все пустяки, а вот ты дома себя дурак дураком держишь. Помирись с женой… Слышишь? А когда помиришься, приезжай мне
сказать.
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил на свежую воду? Ведь за каждым что-нибудь было, а он все прикрывал и не выносил сору из избы. Взять хоть ту же скоропостижную девку, которая лежит у попа на погребе: она из Кунары, и есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить
так, что ни папы, ни мамы не
скажут.
— Да?
Скажите, пожалуйста, а я и не подозревала, что она в
таком положении… Значит, вам предстоят новые хлопоты.
— Станет она думать обо мне, братец! На всякий случай
скажите поклончик, что, мол, есть
такой несчастный молодой человек, который жисть свою готов за вас отдать.
Так и
скажите, братец.
Емельян поехал провожать Галактиона и всю дорогу имел вид человека, приготовившегося сообщить какую-то очень важную тайну. Он даже откашливался, кряхтел и поправлял ворот ситцевой рубахи, но
так ничего и не
сказал. Галактион все думал об отце и приходил к заключению, что старик серьезно повихнулся.
Галактион вскочил со стула и посмотрел на отца совсем дикими глазами. О, как он сейчас его ненавидел, органически ненавидел вот за эту безжалостность, за смех, за самоуверенность, — ведь это была его собственная несчастная судьба, которая смеялась над ним в глаза. Потом у него все помутилось в голове. Ему
так много было нужно
сказать отцу, а выходило совсем другое, и язык говорил не то. Галактион вдруг обессилел и беспомощно посмотрел кругом, точно искал поддержки.
— Да
так. Серафима Харитоновна забрала ребяток и увезла их к тятеньке.
Сказала, што сюда не вернется.
— Так-то оно
так, а все-таки будто и неприятно, ежели, например, в острог. Прасковья Ивановна наказали вам
сказать, что большие слухи ходят по городу. Конечно, зря народ болтает, а оно все-таки…
— А
так и
скажите, что пропадай все.
— Да что ты из меня жилы тянешь… Уходи, ежели хочешь быть цел!
Так и своей Прасковье Ивановне
скажи! Одним словом, убирайся ко всем чертям!
— Вы-то как знаете, Галактион Михеич, а я не согласен, что касаемо подсудимой скамьи. Уж вы меня извините, а я не согласен.
Так и Прасковье Ивановне
скажу. Конечно, вы во-время из дела ушли, и вам все равно… да-с. Что касаемо опять подсудимой скамьи,
так от сумы да от тюрьмы не отказывайся. Это вы правильно. А Прасковья Ивановна говорит…
— Знаю. Я ему это сам
сказал. Все-таки знаешь…
— Э, вздор!..
Так, зря болтают. Я тебе
скажу всего одно слово: Мышников. Понял? У нас есть адвокат Мышников. У него, брат, все предусмотрено… да. Я нарочно заехал к тебе, чтобы предупредить, а то ведь как раз горячку будешь пороть.
— А вот и пустит. И еще спасибо
скажет, потому выйдет
так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не
скажет. Ну, а тут я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата,
так не пошла бы к твоей мамыньке.
Так я говорю?.. Всем будет хорошо… Да еще что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму. Еще того лучше будет… И ей будет лучше: как будто промежду нас ничего и не было… Поняла теперь?
— Хотите, чтобы я
сказал вам все откровенно? Штофф именно для
такого дела не годится… Он слишком юрок и не умеет внушать к себе доверия, а затем тут все дело в такте. Наконец, мешает просто его немецкая фамилия… Вы понимаете меня? Для вас это будет хорошим опытом.
Галактион посмотрел на нее
такими безумными глазами, что она сейчас же с детскою торопливостью начала прощаться с хозяевами. Когда они выходили из столовой, Стабровский поднял брови и
сказал, обращаясь к жене...
— Они-с… Я ведь у них проживаю и все вижу, а
сказать никому не смею, даже богоданной маменьке. Не поверят-с. И даже меня же могут завинить в напраслине. Жена перед мужем всегда выправится, и я же останусь в дураках. Это я насчет Галактиона, сестрица. А вот ежели бы вы, напримерно, вечером заглянули к ним,
так собственноручно увидели бы всю грусть. Весьма жаль.
—
Так это вы, Анатолий Петрович, в газетах всех ругаете? Очень превосходно… да. Нечего
сказать, хорошая ученость — всех срамить!..
— И то поговаривают, Галактион Михеич. Зарвался старичок… Да и то
сказать, горит у нас работа по Ключевой. Все
так и рвут… Вот в Заполье вальцовая мельница Луковникова, а другую уж строят в верховье Ключевой. Задавят они других-то крупчатников… Вот уж здесь околачивается доверенный Луковникова: за нашею пшеницей приехал. Своей-то не хватает… Что только будет, Галактион Михеич. Все точно с ума сошли,
так и рвут.
«И что только у него, у идола, на уме? — в отчаянии думал Вахрушка, перебирая репертуар собственных мыслей. — Все другие люди как люди, даже Шахма, а этот какой-то омморок… Вот Полуштоф
так мимо не пройдет, чтобы словечка не
сказать, даром что хромой».
Скажите, пожалуйста, стоило поднимать пыль из-за какой-то учительницы, когда сам Павел Степаныч
так просто говорит в думе о необходимости народного образования, о пользе грамотности и вообще просвещения.
— Что, Галактион Михеич, худо?.. То-то вот и есть. И
сказал себе человек: наполню житницы, накоплю сокровища. Пей, душа, веселись!..
Так я говорю? Эх, Галактион Михеич! Ведь вот умные люди, до всего, кажется, дошли, а этого не понимают.
— Кто велит?.. Вот видите, барышня, как я с вами буду разговаривать… Если вам
сказать все прямо,
так вы, пожалуй, и обидитесь.
— И он тоже все
сказал… Ведь хороший бы человек из него мог быть, если бы
такая голова к месту пришлась.
—
Скажу вам откровенно, Галактион Михеич, что всех своих денег я не могу вложить в пароходство, а то, что могу вложить, все-таки мало. Ведь все дело в расширении дела, и только тогда оно сделается выгодным.
Так? Отчего вы не обратились к Штоффу, тем более что он не чужой вам человек?
Скажи прямо:
так и
так, богоданный тятенька, очень я задолжал Замараеву, и грозит он меня в острог засадить.
— Господа, всего два слова на отвлеченную тему… Я хочу
сказать о том, что
такое герой… да. Вы не смейтесь.
— Вот
так погостили! — добродушно смеялся Михей Зотыч, останавливая взмыленных лошадей. — Нечего
сказать, ловко!
—
Скажите, пожалуйста, вы, должно быть, повторяете это всем женщинам, имевшим неосторожность увлекаться вами? Я не из
таких.
— Дело в том… да… в том, что Галактион Михеич… одним словом, мне его жаль. Пропадет он окончательно. Все его теперь бранят, другие завидуют, а он не
такой. Вот хоть и это дело, о котором сейчас говорил Болеслав Брониславич. Право, я только не умею всего
сказать, как следует.