Неточные совпадения
— Я тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, — говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда они по узкой лесенке поднимались на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда
было. Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с
рук сбыл, а трое сидят еще на гряде.
— Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая
рукой по дивану. — Вот за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив других ниже себя оказать. У нас в Заполье по-богатому все дома налажены, так оно и совестно свиньей
быть.
Это замечание поставило хозяина в тупик: обидеться или поворотить на шутку? Вспомнив про дочерей, он только замычал. Ответил бы Харитон Артемьич, — ох, как тепленько бы ответил! — да лиха беда, по
рукам и ногам связан. Провел он дорогого гостя в столовую, где уже
был накрыт стол, уставленный винами и закусками.
— Хороши твои девушки, хороши красные… Которую и брать, не знаю, а начинают с краю. Серафима Харитоновна, видно, богоданной дочкой
будет… Галактиона-то моего видела? Любимый сын мне
будет, хоша мы не ладим с ним… Ну, вот и
быть за ним Серафиме. По
рукам, сватья…
От безделья они с утра до вечера жарили в шашки или с хлыстами в
руках гонялись за голубями, смело забиравшимися прямо в лавки, где в открытых сусеках ссыпаны
были разные крупы, овес и горох.
Старик должен
был сам подойти к девочке и вывел ее за
руку. Устюше
было всего восемь лет. Это
была прехорошенькая девочка с русыми волосами, голубыми глазками и пухлым розовым ротиком. Простое ситцевое розовое платьице делало ее такою милою куколкой. У Тараса Семеныча сразу изменился весь вид, когда он заговорил с дочерью, — и лицо сделалось такое доброе, и голос ласковый.
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими
руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и
была совершенно счастлива.
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну
руку с ней все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны
был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.
Из приходивших в малыгинский дом большинство
были купцы средней
руки.
И вид у него
был какой-то несообразный, как у старинного бронзового памятника какому-нибудь герою, — бычья шея, маленькая голова, невероятной величины
руки и ноги.
В компании он
был милейшим человеком — забавник, балагур, питух, песенник, бабий угодник, — на все
руки.
Тяжелая
была рука у Ильи Фирсыча Полуянова, и недаром его называли дантистом.
Появление старика Колобова в Суслоне
было целым событием. Теперь уж все поняли, зачем птица прилетела. Всех больше волновался мельник Ермилыч, под
рукой распускавший нехорошие слухи про старика Колобова. Он боялся сильного конкурента. Но Колобов сам пришел к нему на мельницу в гости, осмотрел все и сказал...
— Деньги — весьма сомнительный и даже опасный предмет, — мягко не уступал поп Макар. — Во-первых, деньги тоже к
рукам идут, а во-вторых, в них сокрыт великий соблазн. На что мужику деньги, когда у него все свое
есть: и домишко, и землица, и скотинка, и всякое хозяйственное обзаведение? Только и надо деньги, что на подати.
Сказано — сделано, и старики ударили по
рукам. Согласно уговору Михей Зотыч должен
был ожидать верного слугу в Баклановой, где уже вперед купил себе лошадь и телегу. Вахрушка скоро разделался с писарем и на другой день ехал уже в одной телеге с Михеем Зотычем.
Были и свои винокуры, но это
был народ все мелкий, работавший с грехом пополам для местного потребления, а Стабровский затевал громадное, миллионное дело и повел его сильною
рукой.
На Галактиона так и пахнуло душистою волной, когда он подошел к Харитине. Она
была в шерстяном синем платье, красиво облегавшем ее точеную фигуру. Она нарочно подняла
руки, делая вид, что поправляет волосы, и все время не спускала с Галактиона своих дерзких улыбавшихся глаз.
—
Будем устраиваться… да… — повторял Штофф, расхаживая по комнате и потирая
руки. — Я уже кое-что подготовил на всякий случай. Ведь вы знаете Луковникова? О, это большая сила!.. Он знает вас. Да… Ничего, помаленьку устроимся. Знаете, нужно жить, как кошка: откуда ее ни бросьте, она всегда на все четыре ноги встанет.
Фигура поднялась, с трудом перешла комнату и села к нему на диван, так, чтобы свет не падал на лицо. Он заметил, что лицо
было заплакано и глаза опущены. Она взяла его за
руку и опять точно застыла.
— Я уйду совсем, если ты не
будешь лежать смирно… Вытяни
руку вот так. Ну,
будь теперь паинькой.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на
руках, и вдруг кто-нибудь
будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже других? Дома не у чего
было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
Обстановка в квартире Полуянова
была устроена на господскую
руку.
Очень уж он любил свою дочурку и для нее в первый раз поступился старинкой, особенно когда Стабровский в целом ряде серьезных бесед выяснил ему во всех подробностях план того образования, который должны
были пройти
рука об
руку обе славянки.
Дальше вынесли из кошевой несколько кульков и целую корзину с винами, — у Штоффа все
было обдумано и приготовлено. Галактион с каким-то ожесточением принялся за водку, точно хотел кому досадить. Он быстро захмелел, и дальнейшие события происходили точно в каком-то тумане. Какие-то девки
пели песни, Штофф плясал русскую, а знаменитая красавица Матрена сидела рядом с Галактионом и обнимала его точеною белою
рукой.
Здесь Галактиона нашла Харитина. Она шла, обмахиваясь веером, с развязностью и шиком настоящей клубной дамы. Великолепное шелковое платье тащилось длинным шлейфом, декольтированные плечи, голые
руки — все
было в порядке. Но красивое лицо
было бледно и встревожено. Она сначала прошла мимо, не узнав Галактиона, а потом вернулась и строго спросила...
Галактион поднялся и хотел уйти. Он разозлился на болтовню Харитины, да и делать ему
было нечего. Она опять удержала его, взяла за
руку и проговорила усталым голосом...
В течение целых пятнадцати лет все художества сходили Полуянову с
рук вполне благополучно, а робкие проявления протеста заканчивались тем, что жалобщики и обиженные должны
были выкупать свою строптивость новою данью. Одним словом, все привыкли к художествам Полуянова, считая их неизбежным злом, как градобитие, а сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму еще больше. Но с последним казусом вышла большая заминка. Нужно же
было сибирскому исправнику наскочить на упрямого сибирского попа.
— Что тут обсуждать, когда я все равно ничего не понимаю? Такую дуру вырастили тятенька с маменькой… А знаешь что? Я проживу не хуже, чем теперь… да.
Будут у меня
руки целовать, только бы я жила попрежнему. Это уж не Мышников сделает, нет… А знаешь, кто?
— Ну, милый зятек, как мы
будем с тобой разговаривать? — бормотал он, размахивая
рукой. — Оно тово… да… Наградил господь меня зятьками, нечего сказать. Один в тюрьме сидит, от другого жена убежала, третий… Настоящий альбом! Истинно благословил господь за родительские молитвы.
— Глупости! — решительно заявляла Прасковья Ивановна, поддерживая доктора за
руку. — Для вас же хлопочу. Женитесь и человеком
будете. Жена-то не даст мадеру
пить зря.
Ечкин иногда позволял себе бунтовать, но все это
была одна комедия, — он
был совершенно «в
руках» у Стабровского.
За завтраком у Стабровского Галактион неожиданно встретил Харитину, которая приехала вместе с Ечкиным. Она
была в черном платье, которое еще сильнее вытеняло молочную белизну ее шеи и
рук. Галактиону
было почему-то неприятно, что она приехала именно с Ечкиным, который сегодня сиял, как вербный херувим.
— Ну ладно, не
будем теперь об этом говорить, — решил Галактион, махнув
рукой. — Разве с тобой кто-нибудь сговаривал?
Он опять сел к столу и задумался. Харитина ходила по комнате, заложив
руки за спину. Его присутствие начинало ее тяготить, и вместе с тем ей
было бы неприятно, если бы он взял да ушел. Эта двойственность мыслей и чувств все чаще и чаще мучила ее в последнее время.
Замараевы, устраиваясь по-городски, не забывали своей деревенской скупости, которая переходила уже в жадность благодаря легкой наживе. У себя дома они питались редькой и горошницей, выгадывая каждую копейку и мечтая о том блаженном времени, когда, наконец, выдерутся в настоящие люди и наверстают претерпеваемые лишения. Муж и жена шли
рука об
руку и
были совершенно счастливы.
Раз ночью Харитина ужасно испугалась. Она только что заснула, как почувствовала, что что-то сидит у ней на кровати. Это
была Серафима. Она пришла в одной рубашке, с распущенными волосами и, кажется, не понимала, что делает. Харитина взяла ее за
руку и, как лунатика, увела в ее спальню.
Вот в Тюмени уже
есть два парохода, но владельцы не понимают, какое сокровище у них в
руках.
В первый момент доктор хотел показать письмо жене и потребовать от нее объяснений. Он делал несколько попыток в этом направлении и даже приходил с письмом в
руке в комнату жены. Но достаточно
было Прасковье Ивановне взглянуть на него, как докторская храбрость разлеталась дымом. Письмо начинало казаться ему возмутительною нелепостью, которой он не имел права беспокоить жену. Впрочем, Прасковья Ивановна сама вывела его из недоумения. Вернувшись как-то из клуба, она вызывающе проговорила...
Вахрушка через прислугу, конечно, знал, что у Галактиона в дому «неладно» и что Серафима Харитоновна
пьет запоем, и по-своему жалел его. Этакому-то человеку жить бы да жить надо, а тут дома, как в нетопленой печи. Ах, нехорошо! Вот ежели бы Харитина Харитоновна, так та бы повернула все единым духом. Хороша бабочка, всем взяла, а тоже живет ни к шубе рукав. Дальше Вахрушка угнетенно вздыхал и отмахивался
рукой, точно отгонял муху.
Вечером Галактион поехал к Стабровскому. Старик действительно
был не совсем здоров и лежал у себя в кабинете на кушетке, закутав ноги пледом. Около него сидела Устенька и читала вслух какую-то книгу. Стабровский, крепко пожимая Галактиону
руку, проговорил всего одно слово.
Благоразумнее других оказалась Харитина, удерживавшая сестер от открытого скандала. Другие начали ее подозревать, что она заодно с Агнией, да и прежде
была любимою тятенькиной дочерью. Затем явилось предположение, что именно она переедет к отцу и заберет в
руки все тятенькино хозяйство, а тогда пиши пропало. От Харитины все сбудется… Да и Харитон Артемьич оказывал ей явное предпочтение. Особенно рвала и метала писариха Анна, соединившаяся на этот случай с «полуштофовой женой».
Полуянов как-то совсем исчез из поля зрения всей родни. О нем не говорили и не вспоминали, как о покойнике, от которого рады
были избавиться. Харитина время от времени получала от него письма, сначала отвечала на них, а потом перестала даже распечатывать. В ней росло по отношению к нему какое-то особенно злобное чувство. И находясь в ссылке, он все-таки связывал ее по
рукам и по ногам.
Пароход мог отправиться только в конце апреля. Кстати, Харитина назвала его «Первинкой» и любовалась этим именем, как ребенок, придумавший своей новой игрушке название. Отвал
был назначен ранним утром, когда на пристанях собственно публики не
было. Так хотел Галактион. Когда пароход уже отвалил и сделал поворот, чтобы идти вверх по реке, к пристани прискакал какой-то господин и отчаянно замахал
руками. Это
был Ечкин.
— А вот назло вам поеду, и вы должны мной гордиться, как своим первым пассажиром. Кроме того, у меня
рука легкая… Хотите, я заплачу вам за проезд? — это
будет началом кассы.
Раз под пьяную
руку он даже проболтался, но ему никто не поверил, — это уже
было недалеко от Запольского уезда, где полуяновская слава еще жила.
Доктор приложил ухо к груди больной. Сердце еще билось, но очень слабо, точно его сжимала какая-то
рука. Это
была полная картина алкоголизма. Жертва запольской мадеры умирала.
Девушка зарыдала, опустилась на колени и припала головой к слабо искавшей ее материнской
руке. Губы больной что-то шептали, и она снова закрыла глаза от сделанного усилия. В это время Харитина привела только что поднятую с постели двенадцатилетнюю Катю. Девочка
была в одной ночной кофточке и ничего не понимала, что делается. Увидев плакавшую сестру, она тоже зарыдала.
Доктор продолжал сидеть в столовой,
пил мадеру рюмку за рюмкой и совсем забыл, что ему здесь больше нечего делать и что пора уходить домой. Его удивляло, что столовая делалась то меньше, то больше, что буфет делал напрасные попытки твердо стоять на месте, что потолок то уходил кверху, то спускался к самой его голове. Он очнулся, только когда к нему на плечо легла чья-то тяжелая
рука и сердитый женский голос проговорил...
Это
была Аграфена. Она в следующий момент взяла доктора под
руку и повела из столовой. Он попробовал сопротивляться, но, посмотрев на бутылку, увидел, что она пуста, и только махнул
рукой.
Проезжая мимо Суслона, Луковников завернул к старому благоприятелю попу Макару. Уже в больших годах
был поп Макар, а все оставался такой же. Такой же худенький, и хоть бы один седой волос. Только с каждым годом старик делался все ниже, точно его гнула
рука времени. Поп Макар ужасно обрадовался дорогому гостю и под
руку повел его в горницы.