Неточные совпадения
— Был такой грех, Флегонт Василич… В том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина — не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет
по Ключевой;
все они на один покрой, а этот какой-то мудреный и нас
всех дурачками зовет…
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез в дверях волости. Мужики
все время стояли без шапок, даже когда дроги исчезли, подняв облако пыли. Они постояли еще несколько времени, погалдели и разбрелись
по домам, благо уже солнце закатилось и с реки потянуло сыростью. Кое-где в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем прошло стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
— Да видно
по обличью-то… Здесь
все пшеничники живут, богатей, а у тебя скула не по-богатому: может, и хлеб с хрустом ел да с мякиной.
От церкви открывался вид и на
все село, и на красавицу реку, и на неоглядные поля, занявшие
весь горизонт, и на соседние деревни, лепившиеся
по обоим берегам Ключевой почти сплошь: Роньжа, Заево, Бакланиха.
—
По сусекам метен,
по закромам скребен, — вот тебе и
весь паспорт.
У Лиодора мелькнула мысль: пусть Храпун утешит старичонку. Он молча передал ему повод и сделал знак Никите выпустить чумбур.
Все разом бросились в стороны. Посреди двора остались лошадь и бродяга. Старик отпустил повод, смело подошел к лошади, потрепал ее
по шее, растянул душивший ее чумбур, еще раз потрепал и спокойно пошел вперед, а лошадь покорно пошла за ним, точно за настоящим хозяином. Подведя успокоенного Храпуна к террасе, бродяга проговорил...
— Што, на меня любуешься? — пошутил Колобов, оправляя пониток. — Уж каков есть:
весь тут. Привык по-домашнему ходить, да и дорожка выпала не близкая.
Всю Ключевую, почитай, пешком прошел. Верст с двести будет… Так оно по-модному-то и неспособно.
Весь второй этаж был устроен на отличку: зал, гостиная, кабинет, столовая, спальня, —
все по-богатому, как в первых купеческих домах.
— Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой
по дивану. — Вот за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив других ниже себя оказать. У нас в Заполье по-богатому
все дома налажены, так оно и совестно свиньей быть.
— У нас между первой и второй не дышат, — объяснил он. — Это по-сибирски выходит. У нас
все в Заполье не дураки выпить. Лишнее в другой раз переложим, а в компании нельзя. Вот я и стар, а компании не порчу…
Все бросить собираюсь.
Это простое приветливое слово сразу ободрило Анфусу Гавриловну, и она посмотрела на гостя, как на своего домашнего человека, который сору из избы не вынесет. И так у него
все просто, по-хорошему. Старик полюбился ей сразу.
Все эти купеческие дома строились
по одному плану: верх составлял парадную половину, пустовавшую от одних именин до других, а нижний этаж делился на две половины, из которых в одной помещался мучной лабаз, а в другой ютилась
вся купеческая семья.
И мещанину и разночинцу жилось в Заполье хорошо, благо работы
всем было
по горло.
Михей Зотыч был один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно
по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во
все глаза смотрел то на хозяина, то на приказчика. А хозяин шел, как ни в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
— Нет, по-дорожному, Тарас Семеныч… Почитай
всю Ключевую пешком прошел. Да вот и завернул тебя проведать…
— Другие и пусть живут по-другому, а нам и так ладно. Кому надо, так и моих маленьких горниц не обегают. Нет, ничего, хорошие люди не брезгуют… Много у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А
все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им
все по-модному.
— Ведь вот вы
все такие, — карал он гостя. — Послушать, так
все у вас как по-писаному, как следует быть… Ведь вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем, а не съели друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо
по человечеству рассудить.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили
по душе, а главного-то он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять
по Хлебной улице и думал о том, как здесь
все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
Старик Колобов зажился в Заполье. Он точно обыскивал
весь город. Все-то ему нужно было видеть, со
всеми поговорить, везде побывать. Сначала
все дивились чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а еще больше нравилась река Ключевая.
По утрам он почти каждый день уходил купаться, а потом садился на бережок и проводил целые часы в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
Емельян,
по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему было
все равно: Суслон так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион другое, — у того что-то было на уме, хотя старик и не выпытывал прежде времени.
— За пароходом дело не встанет…
По другим-то местам везде пароходы, а мы
все гужом волокем. Отсюда во
все стороны дорога: под Семипалатинск, в степь, на Обь к рыбным промыслам… Работы хватит.
— Думал я,
по осени сыграем свадьбу… По-хорошему, думал,
все дельце пойдет. А теперь другое… Да. Через две недели теперь свадьба будет.
— А
по мне
все равно, — проворчал Галактион. — Хоть завтра.
И в то же время нужно было сделать
все по-настоящему, чтобы не осрамиться перед другими и не запереть ход оставшимся невестам.
Анфуса Гавриловна
все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он
по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
Особенно хорошо было
по вечерам, когда наезжали со
всего Заполья подруги невесты и
все комнаты наполнялись беззаботным девичьим смехом, молодыми голосами и старинными свадебными песнями.
— А не лезь на глаза, не представляйся! — как-то по-змеиному шипела Анфуса Гавриловна. — Вон другие-то девушки прячутся от мужчин, а ты
все на выставку,
все на выставку!
Жених держал себя с большим достоинством и знал
все порядки
по свадебному делу. Он приезжал каждый день и проводил с невестой как раз столько времени, сколько нужно — ни больше, ни меньше. И остальных девушек не забывал: для каждой у него было свое словечко.
Все невестины подруги полюбили Галактиона Михеича, а старухи шептали
по углам...
— Женихи-то
все хороши, мамынька, — уклончиво ответила Татьяна. — Ничего, хороший. Женихов-то, как гусей,
по осени считают. Что-то очень уж ласковый. Я это так, к слову.
Конечно,
все это говорилось
по углам, а не в глаза мужниной и жениной родне.
Все обсудили старушки,
все вызнали и по-своему рассудили дело: неправильная свадьба и
все равно проку не будет.
Веселилась и радовалась одна невеста, Серафима Харитоновна. Очень уж
по сердцу пришелся ей молодой жених, и она видела только его одного. Скорее бы только
все кончилось… С нею он был сдержанно-ласков, точно боялся проявить свою жениховскую любовь. Только раз Галактион Михеич сказал невесте...
Нынешний Евграф Огибенин являлся последним словом купеческого прогресса, потому что держал себя совсем на господскую ногу: одевался
по последней моде, волосы стриг под гребенку, бороду брил, усы завивал и в довершение
всего остался старым холостяком, чего не случалось в купечестве, как стояло Заполье.
Из
всей этой малыгинской родни и сборных гостей Галактиону ближе
всех пришелся
по душе будущий родственник, немец Штофф. Это был небольшого роста господин, немного припадавший на левую ногу. Лицо у немца было совсем русское и даже обросло по-русски какою-то мочальною бороденкой. Знакомство состоялось как-то сразу, и будущие зятья полюбились друг другу.
Около этого богатыря собиралась целая толпа поклонников, следивших за каждым его движением, как следят
все поклонники за своими любимцами. Разве это не артист, который мог выпивать каждый день
по четверти ведра водки? И хоть бы пошатнулся. Таким образом, Сашка являлся главным развлечением мужской компании.
Но Полуянов
всех успокоил. Он знал обоих еще
по своей службе в Томске, где пировал на свадьбе Май-Стабровского. Эта свадьба едва не закончилась катастрофой. Когда молодых после венца усадили в коляску, лошади чего-то испугались и понесли. Плохо пришлось бы молодым, если бы не выручил Полуянов: он бросился к взбесившимся лошадям и остановил их на
всем скаку, причем у него пострадал только казенный мундир.
Провожавшие молодых
все оделись
по старинке: мужчины в длиннополые кафтаны, а женщины в сарафаны.
От новых знакомых получалось одно впечатление;
все жили по-богатому — и писарь, и мельник, и поп, — не в пример прочим народам.
— Папаша, вероятно, опять пешком пришли? — осведомилась Серафима. — Они
все по-своему… на особицу.
Молодой Колобов понравился
всем в Суслоне: и учен, и прост, и ловок. Зато молодая не пришлась
по вкусу, начиная с сестры Анны. Очень уж модная и на
все фыркает.
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и старик покорился, хотя и не вдруг. Это была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился больше
всего на то, что Галактион начал относиться к нему свысока, как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом
все сделает по-своему.
Дело с постройкой мельницы закипело благодаря
все той же энергии Галактиона. Старик чуть не испортил
всего, когда пришлось заключать договор с суслонскими мужиками
по аренде Прорыва. «Накатился упрямый стих», как говорил писарь. Мужики стояли на своем, Михей Зотыч на своем, а спор шел из-за каких-то несчастных двадцати пяти рублей.
Постройка новой мельницы отозвалась в Суслоне заметным оживлением, особенно
по праздникам, когда гуляли здесь обе вятские артели. Чувствовалось, что делалось какое-то большое дело, и
все ждали чего-то особенного. Были и свои скептики, которые сомневались, выдержит ли старый Колобов, — очень уж большой капитал требовался сразу. В качестве опытного человека и родственника писарь Замараев с большими предосторожностями завел об этом речь с Галактионом.
— А мы-то тут живем дураки дураками, — со вздохом говорил писарь. — У нас
все по старинке… На гроши считаем.
— А что будет, если я буду чаи распивать да выеду на работу в восемь часов? — объяснял Галактион. — Я раньше
всех должен быть на месте и уйти последним. Рабочие-то
по хозяину бывают.
— Молчать! Ты вот лучше училась бы у сестры Серафимы, как следует уважать мужа… да! И
по домашности тоже
все запустила… Вон стряпка Матрена ушла.
А вот с Харитиной он мог бы и поговорить
по душе, и посоветоваться, и
все пополам разделить.
В Вахрушке,
по мере того как они удалялись вглубь бассейна Ключевой,
все сильнее сказывался похороненный солдатчиной коренной русский пахарь. Он то и дело соскакивал с телеги, тыкал кнутовищем в распаханную землю и начинал ругаться.
— Разе это работа, Михей Зотыч? На два вершка в глубину пашут… Тьфу! Помажут кое-как сверху — вот и
вся работа. У нас в Чердынском уезде земелька-то
по четыре рублика ренды за десятину ходит, — ну, ее и холят. Да и какая земля — глина да песок. А здесь одна божецкая благодать… Ох, бить их некому, пшеничников!
Солдат никак не мог примириться с этой теорией спасения души, но покорялся
по солдатской привычке, —
все равно нужно же кому-нибудь служить. Он очень скоро подпал под влияние своего нового хозяина, который расшевелил его крестьянские мысли. И как ловко старичонко умел наговаривать, так одно слово к другому и лепит, да так складно.