Неточные совпадения
Все девицы взвизгнули и стайкой унеслись в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть в гостиной и долго не могла ничего
понять, когда к ней влетели дочери всем выводком. Когда-то красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела в ситцевом «холодае» и смотрела испуганными глазами то на дочерей, то на стряпку Аграфену, перебивавших
друг друга.
— А я
понимаю одно: я имею свою пользу и должен дать пользу
другим… Так?
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего не
понимала. Да и муж как-то не умел с нею разговаривать. Вот,
другое дело, приедет Карл Карлыч, тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже в шляпах знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы не знает с мужем, даром, что немец, и щеголяет напропалую.
Потом Харитина вдруг замолчала, пригорюнилась и начала смотреть на Галактиона такими глазами, точно видела его в первый раз. Гость пил чай и думал, какая она славная, вот эта Харитина. Эх, если б ей
другого мужа!.. И
понимает все и со всяким обойтись умеет, и развеселится, так любо смотреть.
Благодарная детская память сохранила и перенесла это первое впечатление через много лет, когда Устенька уже
понимала, как много и красноречиво говорят вот эти гравюры картин Яна Матейки [Ян Матейко (1838–1893) — выдающийся польский живописец.] и Семирадского [Семирадский Генрих Ипполитович (1843–1902) — русский живописец.], копии с знаменитых статуй, а особенно та этажерка с нотами, где лежали рыдающие вальсы Шопена, старинные польские «мазуры» и еще много-много
других хороших вещей, о существовании которых в Заполье даже и не подозревали.
Галактион был
другого мнения и стоял за бабушку. Он не мог простить Агнии воображаемой измены и держал себя так, точно ее и на свете никогда не существовало. Девушка чувствовала это пренебрежение,
понимала источник его происхождения и огорчалась молча про себя. Она очень любила Галактиона и почему-то думала, что именно она будет ему нужна. Раз она даже сделала робкую попытку объясниться с ним по этому поводу.
— Да что я с тобой буду делать? — взмолилась Харитина в отчаянии. — Да ты совсем глуп… ах, как ты глуп!.. Пашенька влюблена в Мышникова, как кошка, —
понимаешь? А он ухаживает за мной, —
понимаешь? Вот она и придумала возбудить в нем ревность: дескать, посмотри, как
другие кавалеры ухаживают за мной. Нет, ты глуп, Галактион, а я считала тебя умнее.
— Вот черт принес! — жаловался он попадье. — Не нашли
другого время, а еще мы да мы… и всякое обращение
понимаем. Лезут не знамо куда.
Галактион как-то чутьем
понял, что Емельян едет с мельницы украдом, чтобы повидаться с женой, и ему сделалось жаль брата. Вся у них семья какая-то такая, точно все прячутся
друг от
друга.
Он не чувствовал на себе теперь жадного внимания толпы, а видел только ее одну, цветущую, молодую, жизнерадостную, и
понял то, что они навеки разлучены, и что все кончено, и что будут уже
другие жить.
— Не
понимаешь? Для
других я лишенный прав и особенных преимуществ, а для тебя муж… да. Другие-то теперь радуются, что Полуянова лишили всего, а сами-то еще хуже Полуянова… Если бы не этот проклятый поп, так я бы им показал. Да еще погоди, доберусь!.. Конечно, меня сошлют, а я их оттуда добывать буду… хха! Они сейчас радуются, а потом я их всех подберу.
Он
понимал, что Стабровский готовился к настоящей и неумолимой войне с
другими винокурами и что в конце концов он должен был выиграть благодаря знанию, предусмотрительности и смелости, не останавливающейся ни перед чем. Ничего подобного раньше не бывало, и купеческие дела велись ощупью, по старинке. Галактион
понимал также и то, что винное дело — только ничтожная часть
других финансовых операций и что новый банк является здесь страшною силой, как хорошая паровая машина.
Харитина не
понимала, что Галактион приходил к ней умирать, в нем мучительно умирал тот простой русский купец, который еще мог жалеть и себя и
других и говорить о совести. Положим, что он не умел ей высказать вполне ясно своего настроения, а она была еще глупа молодою бабьей глупостью. Она даже рассердилась, когда Галактион вдруг поднялся и начал прощаться...
Галактион кое-как
понял, в чем дело. Конечно, Вахрушка напился свыше меры — это так, но, с
другой стороны, и отец был неправ, не рассчитав старика. Во всем этом было что-то такое дикое.
— И я не лучше
других. Это еще не значит, что если я плох, то
другие хороши. По крайней мере я сознаю все и мучусь, и даже вот за вас мучусь, когда вы
поймете все и
поймете, какая ответственная и тяжелая вещь — жизнь.
— Ты у меня теперь в том роде, как секретарь, — шутил старик, любуясь умною дочерью. — Право… Другие-то бабы ведь ровнешенько ничего не
понимают, а тебе до всего дело. Еще вот погоди, с Харченкой на подсудимую скамью попадешь.
Стабровский никогда и ничего не делал даром, и Устенька
понимала, что, сближаясь с Харченкой, он, с одной стороны, проявлял свою полную независимость по отношению к Мышникову, с
другой — удовлетворял собственному тяготению к общественной деятельности, и с третьей — организовал для своей Диди общество содержательных людей. В логике Стабровского все в конце концов сводилось к этой Диде, которая была уже взрослою барышней.
Девушка раскраснелась и откровенно высказала все, что сама знала про Галактиона, кончая несчастным положением Харитины. Это был целый обвинительный акт, и Галактион совсем смутился. Что
другие говорили про него — это он знал давно, а тут говорит девушка, которую он знал ребенком и которая не должна была даже
понимать многого.
— Вы
понимаете, что если я даю средства, то имею в виду воспользоваться известными правами, — предупреждал Мышников. — Просто под проценты я денег не даю и не желаю быть ростовщиком.
Другое дело, если вы мне выделите известный пай в предприятии. Повторяю: я верю в это дело, хотя оно сейчас и дает только одни убытки.
И
другие были не лучше: Штофф, Мышников, свои собственные служащие, и лучше всех, конечно, был зять, ждавший его смерти, как воскресения. О, как теперь всех
понимал Стабровский и как
понимал то, что вся его жизнь была одною сплошною ошибкой!
Именно это и
понимал Стабровский,
понимал в ней ту энергичную сибирскую женщину, которая не удовлетворится одними словами, которая для дела пожертвует всем и будет своему мужу настоящим
другом и помощником. Тут была своя поэзия, — поэзия силы, широкого размаха энергии и неудержимого стремления вперед.