Неточные совпадения
Другие гости заходили нечасто, на минуту, как первые три гостя; с ними со всеми все более и более порывались живые связи. Обломов иногда интересовался какой-нибудь новостью, пятиминутным разговором, потом, удовлетворенный этим, молчал. Им надо было платить взаимностью, принимать участие в том, что их интересовало. Они купались в людской толпе; всякий
понимал жизнь по-своему, как не хотел
понимать ее Обломов, а они путали в нее и его: все это не нравилось ему, отталкивало его, было ему не по душе.
— Надеюсь, что ты
понял свой проступок, — говорил Илья Ильич, когда Захар принес квасу, — и вперед не станешь сравнивать барина с
другими.
Он смутно
понимал, что она выросла и чуть ли не выше его, что отныне нет возврата к детской доверчивости, что перед ними Рубикон и утраченное счастье уже на
другом берегу: надо перешагнуть.
Может быть, на лице вашем выразилась бы печаль (если правда, что вам нескучно было со мной), или вы, не
поняв моих добрых намерений, оскорбились бы: ни того, ни
другого я не перенесу, заговорю опять не то, и честные намерения разлетятся в прах и кончатся уговором видеться на
другой день.
— Зачем? — с удивлением спросила она. — Я не
понимаю этого. Я не уступила бы тебя никому; я не хочу, чтоб ты был счастлив с
другой. Это что-то мудрено, я не
понимаю.
Если есть симпатия душ, если родственные сердца чуют
друг друга издалека, то никогда это не доказывалось так очевидно, как на симпатии Агафьи Матвеевны и Анисьи. С первого взгляда, слова и движения они
поняли и оценили одна
другую.
— Разве умеет свои выгоды соблюсти? Корова, сущая корова: ее хоть ударь, хоть обними — все ухмыляется, как лошадь на овес.
Другая бы… ой-ой! Да я глаз не спущу —
понимаешь, чем это пахнет!
Лицо у него не грубое, не красноватое, а белое, нежное; руки не похожи на руки братца — не трясутся, не красные, а белые, небольшие. Сядет он, положит ногу на ногу, подопрет голову рукой — все это делает так вольно, покойно и красиво; говорит так, как не говорят ее братец и Тарантьев, как не говорил муж; многого она даже не
понимает, но чувствует, что это умно, прекрасно, необыкновенно; да и то, что она
понимает, он говорит как-то иначе, нежели
другие.
И он не мог
понять Ольгу, и бежал опять на
другой день к ней, и уже осторожно, с боязнью читал ее лицо, затрудняясь часто и побеждая только с помощью всего своего ума и знания жизни вопросы, сомнения, требования — все, что всплывало в чертах Ольги.
Этот практический урок в
другое время пролетел бы над гениальной хозяйкой, не коснувшись ее головы, и не втолковать бы ей его никакими путями, а тут она умом сердца
поняла, сообразила все и взвесила… свой жемчуг, полученный в приданое.
А природа ее ничем этим не обидела; тетка не управляет деспотически ее волей и умом, и Ольга многое угадывает,
понимает сама, осторожно вглядывается в жизнь, вслушивается… между прочим, и в речи, советы своего
друга…
— Кто же иные? Скажи, ядовитая змея, уязви, ужаль: я, что ли? Ошибаешься. А если хочешь знать правду, так я и тебя научил любить его и чуть не довел до добра. Без меня ты бы прошла мимо его, не заметив. Я дал тебе
понять, что в нем есть и ума не меньше
других, только зарыт, задавлен он всякою дрянью и заснул в праздности. Хочешь, я скажу тебе, отчего он тебе дорог, за что ты еще любишь его?
Неточные совпадения
Стародум. Как
понимать должно тому, у кого она в душе. Обойми меня,
друг мой! Извини мое простосердечие. Я
друг честных людей. Это чувство вкоренено в мое воспитание. В твоем вижу и почитаю добродетель, украшенную рассудком просвещенным.
Они сами не
понимали, что делают, и даже не вопрошали
друг друга, точно ли это наяву происходит.
На первых порах глуповцы, по старой привычке, вздумали было обращаться к нему с претензиями и жалобами
друг на
друга, но он даже не
понял их.
Поняли, что кому-нибудь да надо верх взять, и послали сказать соседям: будем
друг с дружкой до тех пор головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
И второе искушение кончилось. Опять воротился Евсеич к колокольне и вновь отдал миру подробный отчет. «Бригадир же, видя Евсеича о правде безнуждно беседующего, убоялся его против прежнего не гораздо», — прибавляет летописец. Или, говоря
другими словами, Фердыщенко
понял, что ежели человек начинает издалека заводить речь о правде, то это значит, что он сам не вполне уверен, точно ли его за эту правду не посекут.