Неточные совпадения
Ермилыч даже закрыл
глаза, когда задыхавшийся под напором бешенства писарь ударил кулаком по столу. Бродяга тоже съежился и только мигал своими красными веками. Писарь выскочил из-за стола, подбежал к нему, погрозил кулаком, но не ударил, а израсходовал вспыхнувшую энергию на окно, которое распахнул с треском, так что жалобно зазвенели стекла. Сохранял невозмутимое спокойствие
один Вахрушка, привыкший к настоящему обращению всякого начальства.
Погоня сбилась в
одну кучку у поскотины. Мужики ошалелыми
глазами глядели друг на друга.
Это был тот самый бродяга, который убежал из суслонского волостного правления. Нахлобучив свою валеную шляпу на самые
глаза, он вышел на двор. На террасе в это время показались три разодетых барышни. Они что-то кричали старику в халате, взвизгивали и прятались
одна за другую, точно взбесившаяся лошадь могла прыгнуть к ним на террасу.
Серафима ела выскочку
глазами, и только
одна Агния оставалась безучастной ко всему и внимательно рассматривала лысую голову мудреного гостя.
Михей Зотыч был
один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во все
глаза смотрел то на хозяина, то на приказчика. А хозяин шел, как ни в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные слухи, потому что в
один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием. По наружности это был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими
глазами. В своей степи он делал большие дела, и купцы-степняки не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
— Мы ведь тут, каналья ты этакая, живем
одною семьей, а я у них, как посаженый отец на свадьбе… Ты, ангел мой, еще не знаешь исправника Полупьянова. За
глаза меня так навеличивают. Хорош мальчик, да хвалить некому… А впрочем, не попадайся, ежели что — освежую… А русскую хорошо пляшешь? Не умеешь? Ах ты, пентюх!.. А вот постой, мы Харитину в круг выведем. Вот так девка: развей горе веревочкой!
Галактион накинул халат и отправился в контору, где временно помещен был Харитон Артемьич. Он сидел на кровати с посиневшим лицом и страшно выкаченными
глазами. Около него была
одна Харитина. Она тоже только что успела соскочить с постели и была в
одной юбке. Плечи были прикрыты шалью, из-под которой выбивалась шелковая волна чудных волос. Она была бледна и в упор посмотрела на Галактиона.
— Милый, милый! — шептала она в исступлении, закрывая
глаза. — Только
один раз. Разве та, другая, умеет любить? А я-то тосковала по нем, я-то убивалась!
Странное было пробуждение Галактиона. Он с трудом открыл
глаза. Голова была точно налита свинцом. Он с удивлением посмотрел кругом. Комната совершенно незнакомая, слабо освещенная
одною свечой под зеленым абажуром. Он лежал на широком кожаном диване. Над его головой на стене было развешано всевозможное оружие.
Он схватил ее и привлек к себе. Она не сопротивлялась и только смотрела на него своими темными большими
глазами. Галактион почувствовал, что это молодое тело не отвечает на его безумный порыв ни
одним движением, и его руки распустились сами собой.
Были два дня, когда уверенность доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался, как ребенок, и со слезами на
глазах целовал доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными
глазами.
Одним словом, Кочетов чувствовал себя в классной больше дома, чем в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни жертву.
Голова доктора горела, ему делалось душно, а перед
глазами стояло лицо Устеньки, — это именно то лицо, которое
одно могло сделать его счастливым, чистым, хорошим, и, увы, как поздно он это понял!
Чурался Замараевых попрежнему
один Харитон Артемьич. Зятя он не пускал к себе на
глаза и говорил, что он только его срамит и что ему низко водить хлеб-соль с ростовщиками. Можно представить себе удивление бывшего суслонского писаря, когда через два года старик Малыгин заявился в контору самолично.
«Ведь вот какой упрямый старик! — повторял про себя Галактион и только качал головой. — Ведь за
глаза было бы
одной мельницы, так нет, давай строить две новых!»
Сестры ужасно волновались и смело говорили теперь все прямо в
глаза отцу. Сначала Харитон Артемьич отчаянно ругался, кричал, топал ногами, гнал всех, а потом говорил всего
одно слово...
А пароход быстро подвигался вперед, оставляя за собой пенившийся широкий след. На берегу попадались мужички, которые долго провожали
глазами удивительную машину. В
одном месте из маленькой прибрежной деревушки выскочил весь народ, и мальчишки бежали по берегу, напрасно стараясь обогнать пароход. Чувствовалась уже близость города.
Девушка зарыдала, опустилась на колени и припала головой к слабо искавшей ее материнской руке. Губы больной что-то шептали, и она снова закрыла
глаза от сделанного усилия. В это время Харитина привела только что поднятую с постели двенадцатилетнюю Катю. Девочка была в
одной ночной кофточке и ничего не понимала, что делается. Увидев плакавшую сестру, она тоже зарыдала.
Как ни был несправедлив Галактион к Харитине, но
одного достоинства он не мог не признать за ней: ни
один посторонний
глаз не видел ее слез, никто не слыхал ее жалоб.
Полуянов долго не решался сделать окончательный выбор деятельности, пока дело не решилось само собой. Раз он делал моцион перед обедом, — он приобретал благородные привычки, — и увидел новую вывеску на новом доме: «Главное управление Запольской железной дороги». Полуянов остановился, протер
глаза, еще раз перечитал вывеску и сказал всего
одно слово...
В другом месте скитники встретили еще более ужасную картину. На дороге сидели двое башкир и прямо выли от голодных колик. Страшно было смотреть на их искаженные лица, на дикие
глаза.
Один погнался за проезжавшими мимо пошевнями на четвереньках, как дикий зверь, — не было сил подняться на ноги. Старец Анфим струсил и погнал лошадь. Михей Зотыч закрыл
глаза и молился вслух.