Неточные совпадения
— Я старичок, у меня бурачок, а кто меня слушает — дурачок… Хи-хи!.. Ну-ка, отгадайте загадку: сам гол, а рубашка за пазухой. Всею деревней не угадать… Ах, дурачки, дурачки!.. Поймали птицу, а как зовут — и не знаете. Оно и выходит,
что птица не к рукам…
— Ах, пес! — обругался неожиданно Вахрушка, вскакивая с порога. — Вот он к
чему про картошку-то меня спрашивал, старый черт…
Ну, и задался человечек, нечего сказать!
—
Ну,
что ты молчишь, а? — ревел писарь, усаживаясь на место и приготовляя бумагу, чтобы записать дерзкого бродягу. — Откуда ползешь?
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»…
Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли.
Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
Все соглашались с ним, но никто не хотел ничего делать. Слава богу, отцы и деды жили,
чего же им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить, это уж верно, —
ну, да как-нибудь…
—
Что же мне говорить? — замялся Галактион. — Из твоей воли я не выхожу. Не перечу…
Ну, высватал, значит так тому делу и быть.
— Знаю, какая-такая невеста, — уже спокойно ответил Галактион, поднимая глаза на отца. —
Что же, девушка хорошая… Немножко в годках,
ну, да это ничего.
—
Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают,
что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом,
ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
—
Ну,
что за счеты между родственниками! — политично отвечал писарь. — Тятенька-то ваш здесь, в Суслоне… Только у нас не хочет жить. Карахтерный старичок.
— Э, дела найдем!.. Во-первых, мы можем предоставить вам некоторые подряды, а потом… Вы знаете,
что дом Харитона Артемьича на жену, —
ну, она передаст его вам: вот ценз. Вы на соответствующую сумму выдадите Анфусе Гавриловне векселей и дом… Кроме того, у вас уже сейчас в коммерческом мире есть свое имя, как дельного человека, а это большой ход. Вас знают и в Заполье и в трех уездах… О, известность — тоже капитал!
— Завтра, то есть сегодня, я уеду, — прибавил он в заключение. — Если
что вам понадобится, так напишите. Жена пока у вас поживет…
ну, с неделю.
—
Ну, а
что зелье-то наше? — сурово спросила ее Анфуса Гавриловна, — она все больше и больше не любила Харитину.
—
Ну, а
что твоя деревенская баба? — спрашивала Харитина, подсаживаясь к Галактиону с чашкой чая. — Толстеет? Каждый год рожает ребят?.. Ха-ха! Делать вам там нечего, вот и плодите ребятишек. Мамаша, какой милый этот следователь Куковин!.. Он так смешно ухаживает за мной.
—
Ну,
что родитель, каково прыгает? — спросил он Галактиона, улыбаясь одними глазами. — Завязали вы нам узелок с вашей мельницей… да.
— Муж? — повторила она и горько засмеялась. — Я его по неделям не вижу… Вот и сейчас закатился в клуб и проиграет там до пяти часов утра, а завтра в уезд отправится. Только и видела… Сидишь-сидишь одна, и одурь возьмет. Тоже живой человек… Если б еще дети были…
Ну, да
что об этом говорить!.. Не стоит!
— А мне
что!.. Какая есть… Старая буду, грехи буду замаливать…
Ну, да не стоит о наших бабьих грехах толковать: у всех у нас один грех. У хорошего мужа и жена хорошая, Галактион. Это уж всегда так.
—
Что же, вы правы, — равнодушно согласился доктор, позабыв о Галактионе. — И мы тоже… да.
Ну,
что лечить, например, вашего супруга, который представляет собой пустую бочку из-под мадеры? А вы приглашаете, и я еду, прописываю разную дрянь и не имею права отказаться. Тоже комедия на законном основании.
— Разные-то разные, а жадность одна. Вот вас взять… Молодой, неглупый человек… отлично знаете, как наживаются все купеческие капиталы…
Ну, и вы хотите свою долю урвать? Ведь хотите, признайтесь? Меня вот это и удивляет,
что в вас во всех никакой совести нет.
— Послушайте, Тарас Семеныч, я знаю,
что вы мне не доверяете, — откровенно говорил Ечкин. — И даже есть полное основание для этого… Действительно, мы, евреи, пользуемся не совсем лестной репутацией.
Что делать? Такая уж судьба! Да… Но все-таки это несправедливо.
Ну, согласитесь: когда человек родится, разве он виноват,
что родится именно евреем?
—
Ну, славяночка, будем знакомиться. Это вот моя славяночка. Ее зовут Дидей. Она считает себя очень умной и думает,
что мир сотворен специально только для нее, а все остальные девочки существуют на свете только так, между прочим.
— Знаю, знаю,
что ты тут хорошо устроился. Совсем хорошо…
Ну, как поживает любезная сестрица Харитина Харитоновна? А потом, как эту мерзавку зовут? Бубниху?.. Хорошими делами занялся, нечего сказать!
—
Ну, голубчик, я устал… Надо отдохнуть. Знаешь,
что мы сделаем?
Ну, да об этом потом поговорим.
— Э, вздор!.. Никто и ничего не узнает. Да ты в первый раз,
что ли, в Кунару едешь? Вот чудак. Уж хуже, брат, того,
что про тебя говорят, все равно не скажут. Ты думаешь,
что никто не знает, как тебя дома-то золотят? Весь город знает…
Ну, да все это пустяки.
—
Ну, бабушка, сердце повеселить приехали, — говорил Штофф. —
Ну,
что у вас тут нового?
—
Ну, квартирку-то могли бы и получше найти, — как ни в
чем не бывало, советовала Харитина, оглядывая комнаты. — Ты-то
чего смотрела, Сима?
—
Ну, перестань. Я знаю,
что сердишься. А только напрасно… Я тебе зла не жалаю, и мне ничего твоего не нужно. Своего достаточно.
— Ведь она не говорит,
что вы ее целовали. Ах, какой вы скрытный!
Ну, уж я вам, так и быть, сама скажу: очень вам нравится Харитина. Конечно, родня, немножко совестно.
—
Что же ты молчишь? — неожиданно накинулась на него Харитина. — Ты мужчина… Наконец, ты не чужой человек.
Ну, говори что-нибудь!
—
Что поделаешь? Забыл, — каялся Полуянов. —
Ну, молите бога за Харитину, а то ободрал бы я вас всех, как липку. Даже вот бы как ободрал,
что и кожу бы с себя сняли.
— Это он только сначала о Полуянове, а потом и до других доберется, — толковали купцы. —
Что же это такое будет-то? Раньше жили себе, и никому дела до нас не было…
Ну, там пожар, неурожай, холера, а от корреспондента до сих пор бог миловал. Растерзать его мало, этого самого корреспондента.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. —
Ну, брал…
ну,
что же из этого? Ведь по грошам брал, и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!.. И все они правы, а я вот сижу. Да это
что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
— Да, я знаю,
что вам все равно, — как-то печально ответила она, опуская глаза. —
Что же делать, силою милому не быть. А я-то думала…
Ну, да это все равно —
что я думала!
—
Ну,
что, как Бубниха поживает? — спросила Серафима, не выдержав.
—
Ну,
что тебе нужно? — отозвался грубо Галактион.
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на
что лучше… да…
Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
Ну, пусть порадуются на последках, а там уж,
что бог даст.
«
Ну, ушла к отцу,
что же из этого? — раздумывал Галактион. —
Ну, будут дети расти у дедушки,
что же тут хорошего? Пьянство, безобразие, постоянные скандалы. Ах, Серафима, Серафима!»
—
Ну,
чего ты боишься, сахар? Посмотри на себя в зеркало: рожа прямо на подсудимую скамью просится. Все там будем.
Ну, теперь доволен?
— Молода ты, Харитина, — с подавленною тоской повторял Полуянов, с отеческой нежностью глядя на жену. — Какой я тебе муж был? Так, одно зверство. Если бы тебе настоящего мужа…
Ну, да
что об этом говорить! Вот останешься одна, так тогда устраивайся уж по-новому.
Положим,
что она рябовата и немного косит, —
ну, да доктору с женина лица не воду пить.
— Все-таки нужно съездить к нему в острог, — уговаривала Прасковья Ивановна. — После, как знаешь, а сейчас нехорошо. Все будут пальцами на тебя показывать. А
что касается…
Ну, да за утешителями дело не станет!
— А вот и пустит. И еще спасибо скажет, потому выйдет так,
что я-то кругом чиста. Мало ли
что про вдову наболтают, только ленивый не скажет.
Ну, а тут я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата, так не пошла бы к твоей мамыньке. Так я говорю?.. Всем будет хорошо… Да еще
что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму. Еще того лучше будет… И ей будет лучше: как будто промежду нас ничего и не было… Поняла теперь?
—
Ну, так
что же, как невеста? — спросила она изменившимся голосом, вскидывая на доктора влажные глаза. — Девушка славная.
— Ты уж меня извини,
что по-деревенски ввалился без спросу, — оправдывался Замараев. — Я было заехал к тестю, да он меня так повернул…
Ну, бог с ним. Я и поехал к тебе.
— А за доктора… Значит, сама нашла свою судьбу. И то сказать, баба пробойная, — некогда ей горевать. А я тут встретил ее брата, Голяшкина. Мы с ним дружки прежде бывали.
Ну, он мне все и обсказал. Свадьба после святок…
Что же, доктор маху не дал. У Прасковьи Ивановны свой капитал.
— Давненько мы не видались, — заговорила она первая, удерживая руку Галактиона в своей. —
Ну, как поживаешь? Впрочем,
что я тебя спрашиваю? Мне-то какое до тебя дело?
— Я? Пьяный? — повторил машинально Галактион, очевидно не понимая значения этих слов. — Ах, да!.. Действительно, пьян… тобой пьян.
Ну, смотри на меня и любуйся, несчастная. Только я не пьян, а схожу с ума. Смейся надо мной, радуйся. Ведь ты знала,
что я приду, и вперед радовалась? Да, вот я и пришел.
— Нет, ты молчи, а я буду говорить. Ты за кого это меня принимаешь, а? С кем деньги-то подослал? Писарь-то своей писарихе все расскажет, а писариха маменьке, и пошла слава,
что я у тебя на содержании. Невелика радость!
Ну, теперь ты говори.
—
Ну вас совсем! Отстаньте! Не до вас! С пустяками только пристаешь. У меня в башке-то столбы ходят от заботы, а вы разные пустяки придумываете. Симке скажи, промежду прочим,
что я ее растерзаю.
Когда старик ушел, Замараев долго не мог успокоиться. Он даже закрывал глаза, высчитывая вперед разные возможности.
Что же, деньги сами в руки идут… Горденек тятенька, —
ну, за свою гордость и поплатится. Замараеву даже сделалось страшно, — очень уж легко деньги давались.