Неточные совпадения
— Он и
то с бурачком-то ворожил в курье, — вступился молодой парень с рябым лицом. — Мы, значит, косили, а с угору и видно, как по осокам он ходит… Этак из-под руки приглянет на реку, а потом присядет и в бурачок себе опять глядит. Ну, мы его и взяли, потому…
не прост человек. А в бурачке у него вода…
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ
не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только
те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
— Был такой грех, Флегонт Василич… В
том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина —
не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой; все они на один покрой, а этот какой-то мудреный и нас всех дурачками зовет…
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу,
тот долго
не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти
не давало света. Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
Все девицы взвизгнули и стайкой унеслись в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть в гостиной и долго
не могла ничего понять, когда к ней влетели дочери всем выводком. Когда-то красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела в ситцевом «холодае» и смотрела испуганными глазами
то на дочерей,
то на стряпку Аграфену, перебивавших друг друга.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему
не подойдешь.
То ли бы дело выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено:
не уложишь ни в какую поленницу».
Впрочем, она была опытной в подобных делах и нисколько
не стеснялась,
тем более что и будущий свекор ничего страшного
не представлял своею особой.
Хозяйку огорчало главным образом
то, что гость почти ничего
не ел, а только пробовал. Все свои ржаные корочки сосет да похваливает. Зато хозяин
не терял времени и за жарким переехал на херес, — значит, все было кончено, и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание. Все равно
не послушает после третьей рюмки и устроит штуку. Он и устроил, как только она успела подумать.
Он получал свою выгоду и от дешевого и от дорогого хлеба, а больше всего от
тех темных операций в безграмотной простоватой орде, благодаря которым составилось
не одно крупное состояние.
В Заполье из дворян проживало человек десять,
не больше, да и
те все были наперечет, начиная с знаменитого исправника Полуянова и кончая приблудным русским немцем Штоффом, явившимся неизвестно откуда и еще более неизвестно зачем.
Старик шел
не торопясь. Он читал вывески, пока
не нашел
то, что ему нужно. На большом каменном доме он нашел громадную синюю вывеску, гласившую большими золотыми буквами: «Хлебная торговля Т.С.Луковникова». Это и было ему нужно. В лавке дремал благообразный старый приказчик. Подняв голову, когда вошел странник, он машинально взял из деревянной чашки на прилавке копеечку и, подавая, сказал...
Михей Зотыч был один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во все глаза смотрел
то на хозяина,
то на приказчика. А хозяин шел, как ни в чем
не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
— Есть и такой грех.
Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и
то сказать, купца к купцу тоже
не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они с бору да с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
— Да ты
не бойся, Устюша, — уговаривал он дичившуюся маленькую хозяйку. — Михей Зотыч, вот и моя хозяйка. Прошу любить да жаловать… Вот ты
не дождался нас, а
то мы бы как раз твоему Галактиону в самую пору. Любишь чужого дедушку, Устюша?
— А
то как же… И невесту уж высмотрел. Хорошая невеста, а женихов
не было. Ну, вот я и пришел… На вашей Ключевой женюсь.
— И
то я их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам
не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз и говорю: «Емельян, когда я помру, делай, как хочешь. Я с тебя воли
не снимаю». Так и сказал. А при себе
не могу дозволить.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки
не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал о
том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему было все равно: Суслон так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион другое, — у
того что-то было на уме, хотя старик и
не выпытывал прежде времени.
— Что же мне говорить? — замялся Галактион. — Из твоей воли я
не выхожу.
Не перечу… Ну, высватал, значит так
тому делу и быть.
Но выкупиться богатому подрядчику из заводской неволи было немыслимо: заводы
не нуждались в деньгах, как помещики, а отпускать от себя богатого человека невыгодно,
то есть богатого по своей крепостной заводской арифметике.
Оказалось, как всегда бывает в таких случаях, что и
того нет, и этого недостает, и третьего
не хватает, а о четвертом и совсем позабыли.
И в
то же время нужно было сделать все по-настоящему, чтобы
не осрамиться перед другими и
не запереть ход оставшимся невестам.
С другими мужчинами
не смели и сотой доли
того сделать, а жениха даже побаивались, хотя на вид он и казался ласковее.
— Да ты, черт,
не очень
того! — бормотал потерявшийся Лиодор. — Мы и сами с усами. Мелкими можем расчет дать!
— То-то он что-то уж очень скрывает свою цену, — ядовито заметила Анфуса Гавриловна. — Как будто и другие тоже ничего
не замечают.
— Зачем? — удивился Штофф. — О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства
не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в
том, что я русский немец… да!
Сам уж он допился до
того, что
не мог отличить водки от воды, чем и пользовались, а зато любовался подвигами Сашки, получившего сразу кличку «луженого брюха».
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого такого нет,
не было и
не будет. Да… Положим, он сейчас ничего
не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое:
тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
Кончилось
тем, что начал метать Огибенин и в несколько талий проиграл
не только все, что выиграл раньше, но и все деньги, какие были при нем, и деньги Шахмы.
— Что же, нам
не жаль… — уклончиво отвечал отец Макар, отнесшийся к гостю довольно подозрительно. — Чем бог послал,
тем и рады. У бога всего много.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу,
то невольно подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть
не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.
— Отлично. Нам веселее… Только вот старичонко-то
того… Я его просто боюся.
Того гляди, какую-нибудь штуку отколет. Блаженный
не блаженный, а около этого. Такие-то вот странники больше по папертям стоят с ручкой.
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и старик покорился, хотя и
не вдруг. Это была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился больше всего на
то, что Галактион начал относиться к нему свысока, как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом все сделает по-своему.
Дело с постройкой мельницы закипело благодаря все
той же энергии Галактиона. Старик чуть
не испортил всего, когда пришлось заключать договор с суслонскими мужиками по аренде Прорыва. «Накатился упрямый стих», как говорил писарь. Мужики стояли на своем, Михей Зотыч на своем, а спор шел из-за каких-то несчастных двадцати пяти рублей.
— Первое,
не есть удобно
то, что Колобовы староверы… да. А второе, жили мы без них, благодаря бога и
не мудрствуя лукаво. У всех был свой кусок хлеба, а впредь неведомо, что и как.
— А вы
того не соображаете, что крупчатка хлеб даст народам? — спросил писарь. — Теперь на одной постройке сколько народу орудует, а дальше — больше. У которых мужичков хлеб-то по три года лежит, мышь его ест и прочее, а тут на, получай наличные денежки. Мужичок-то и оборотится с деньгами и опять хлебца подвезет.
Начать с
того, что мельницу он считал делом так себе, пока, а настоящее было
не здесь.
Немало огорчало Галактиона и
то, что
не с кем ему было в Суслоне даже поговорить по душе.
«Эх, если бы
не отец! — с какою-то злобой иногда думал Галактион. — А
то сиди в Суслоне».
Не раз глядя на нее, он вспоминал красавицу Харитину, — у
той все бы вышло
не так.
— Ты вот что, хозяин, — заявил Вахрушка на другой день своей службы, — ты
не мудри, а
то…
Другой вопрос, который интересовал старого мельника, был
тот, где устроить рынок.
Не покупать же хлеб в Заполье, где сейчас сосредоточивались все хлебные операции. Один провоз съест. Мелкие торжки, положим, кое-где были, но нужно было выбрать из них новин пункт. Вот в Баклановой по воскресеньям бывал подвоз хлеба, и в других деревнях.
Она понимала, что он любит собственно
не ее, а
тех будущих внучат, которых она подарит ему.
— То-то, смотри, Серафима Харитоновна,
не осрамись, да и меня
не подведи.
Были приглашены также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго
не соглашался ехать к староверам, пока писарь
не уговорил его. К самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем попадать на такие праздники. Одним словом, собралась большая и веселая компания. Как-то все выходило весело, начиная с
того, что Харитон Артемьевич никак
не мог узнать зятя-писаря и все спрашивал...
Нужно было сделать решительный шаг в
ту или другую сторону, а теперь оставалось делать такой вид, что он все принял за глупую выходку и
не придает ничему серьезного значения.
В сущности Харитина вышла очертя голову за Полуянова только потому, что желала хотя этим путем досадить Галактиону. На, полюбуйся, как мне ничего
не жаль! Из-за тебя гибну. Но Галактион, кажется,
не почувствовал этой мести и даже
не приехал на свадьбу, а послал вместо себя жену с братом Симоном. Харитина удовольствовалась
тем, что заставила мужа выписать карету, и разъезжала в ней по магазинам целые дни. Пусть все смотрят и завидуют, как молодая исправница катается.
Если запольские купцы
не знали, что им нужно,
то отлично это знали люди посторонние, которые все набивались в город.
— Да я
не о
том, немецкая душа: дело-то ваше неправильное… да. Божий дар будете переводить да черта тешить. Мы-то с молитвой, а вам наплевать… тьфу!..
Серафима слушала мужа только из вежливости. В делах она попрежнему ничего
не понимала. Да и муж как-то
не умел с нею разговаривать. Вот, другое дело, приедет Карл Карлыч,
тот все умеет понятно рассказать. Он вот и жене все наряды покупает и даже в шляпах знает больше толку, чем любая настоящая дама. Сестра Евлампия никакой заботы
не знает с мужем, даром, что немец, и щеголяет напропалую.