Неточные совпадения
— Я старичок, у меня бурачок, а кто меня слушает — дурачок… Хи-хи!.. Ну-ка, отгадайте загадку: сам гол, а рубашка за пазухой.
Всею деревней
не угадать… Ах, дурачки, дурачки!.. Поймали птицу, а как зовут — и
не знаете. Оно и выходит, что птица
не к рукам…
— Да што с ним разговоры-то разговаривать! — загалдело несколько голосов разом. — Сади его в темную, а там Флегонт Василич
все разберет…
Не совсем умом-то старичонко…
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ
не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как
все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
— Был такой грех, Флегонт Василич… В том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина —
не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой;
все они на один покрой, а этот какой-то мудреный и нас
всех дурачками зовет…
— Да видно по обличью-то… Здесь
все пшеничники живут, богатей, а у тебя скула
не по-богатому: может, и хлеб с хрустом ел да с мякиной.
— А этого самого бродяги. В тоску меня вогнал своими словами. Я
всю ночь, почитай,
не спал. И
все загадки загадывает. «А картошку, грит, любишь?» Уж я думал, думал, к чему это он молвил, едва догадался. Он это про бунт словечко закинул.
Все девицы взвизгнули и стайкой унеслись в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть в гостиной и долго
не могла ничего понять, когда к ней влетели дочери
всем выводком. Когда-то красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела в ситцевом «холодае» и смотрела испуганными глазами то на дочерей, то на стряпку Аграфену, перебивавших друг друга.
Я еще чуть
не задавила его: он в окошке-то, значит, прилег на подоконник, а я забыла о нем, да тоже хотела поглядеть на двор-то, да на него и навалилась
всем туловом.
Младшие девицы, Агния и Харитина, особенно
не тревожились, потому что
все дело было в старшей Серафиме: ее черед выходить замуж.
Гость ничего
не отвечал, а только поджал свои тонкие губы и прищурился, причем его сморщенное обветрелое лицо получило неприятное выражение. Ему
не поправился разговор о зятьях своею бестактностью. Когда они очутились на террасе, хозяин с видимым удовольствием оглянул свой двор и
все хозяйственные пристройки.
— Вот это ты напрасно, Харитон Артемьич.
Все такой припас, што хуже пороху. Грешным делом, огонек пыхнет, так костер костром, — к слову говорю, а
не беду накликаю.
— Што, на меня любуешься? — пошутил Колобов, оправляя пониток. — Уж каков есть:
весь тут. Привык по-домашнему ходить, да и дорожка выпала
не близкая.
Всю Ключевую, почитай, пешком прошел. Верст с двести будет… Так оно по-модному-то и неспособно.
— А привык я.
Все пешком больше хожу: которое место пешком пройдешь, так оно памятливее. В Суслоне чуть было
не загостился у твоего зятя, у писаря… Хороший мужик.
— И как он обманул меня тогда дочерью-то, когда, значит, женился на Анне, ума
не приложу! — упавшим голосом прибавил он, выпустив
весь запас ругательств.
— Да стыдно мне, Михей Зотыч, и говорить-то о нем:
всему роду-племени покор. Ты вот только помянул про него, а мне хуже ножа… У нас Анна-то и за дочь
не считается и хуже чужой.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему
не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, — оно
все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено:
не уложишь ни в какую поленницу».
— У нас между первой и второй
не дышат, — объяснил он. — Это по-сибирски выходит. У нас
все в Заполье
не дураки выпить. Лишнее в другой раз переложим, а в компании нельзя. Вот я и стар, а компании
не порчу…
Все бросить собираюсь.
— Это ты правильно, хозяюшка, — весело ответил гость. — Необычен я, да и стар. В черном теле прожил
всю жизнь,
не до питья было.
— Вот это я люблю! — поддержал его хозяин. — Я сам, брат,
не люблю
все эти трень-брень, а
все бабы моду придумывают. Нет лучше закуски, как ржаная корочка с сольцой да еще с огурчиком.
Хозяйку огорчало главным образом то, что гость почти ничего
не ел, а только пробовал.
Все свои ржаные корочки сосет да похваливает. Зато хозяин
не терял времени и за жарким переехал на херес, — значит,
все было кончено, и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание.
Все равно
не послушает после третьей рюмки и устроит штуку. Он и устроил, как только она успела подумать.
Это простое приветливое слово сразу ободрило Анфусу Гавриловну, и она посмотрела на гостя, как на своего домашнего человека, который сору из избы
не вынесет. И так у него
все просто, по-хорошему. Старик полюбился ей сразу.
Весь бассейн Ключевой представлял собой настоящее золотое дно, потому что здесь осело крепкое хлебопашественное население, и благодатный зауральский чернозем давал баснословные урожаи,
не нуждаясь в удобрении.
Он получал свою выгоду и от дешевого и от дорогого хлеба, а больше
всего от тех темных операций в безграмотной простоватой орде, благодаря которым составилось
не одно крупное состояние.
Ко
всему этому нужно прибавить еще одно благоприятное условие, именно, что ни Зауралье, населенное наполовину башкирами, наполовину государственными крестьянами, ни степь, ни казачьи земли совсем
не знали крепостного права, и экономическая жизнь громадного края шла и развивалась вполне естественным путем, минуя всякую опеку и вмешательство.
Купечество составляло здесь
все, и в целом уезде
не было ни одного дворянского имения.
В Заполье из дворян проживало человек десять,
не больше, да и те
все были наперечет, начиная с знаменитого исправника Полуянова и кончая приблудным русским немцем Штоффом, явившимся неизвестно откуда и еще более неизвестно зачем.
Церквей было
не особенно много — зеленый собор в честь сибирского святого Прокопия, память которого празднуется
всею Сибирью 8 июля, затем еще три церкви, и только.
Михей Зотыч был один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во
все глаза смотрел то на хозяина, то на приказчика. А хозяин шел, как ни в чем
не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
— Другие и пусть живут по-другому, а нам и так ладно. Кому надо, так и моих маленьких горниц
не обегают. Нет, ничего, хорошие люди
не брезгуют… Много у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А
все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им
все по-модному.
— Есть и такой грех.
Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то сказать, купца к купцу тоже
не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, —
все они с бору да с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
— Пустяки это
все… Чай — злак божий и создан он на потребу человеку. А потом,
не сквернит человека входящее во уста, а исходящее из уст… Эй, Матрена!
— Ведь вот вы
все такие, — карал он гостя. — Послушать, так
все у вас как по-писаному, как следует быть… Ведь вот сидим вместе, пьем чай, разговариваем, а
не съели друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки
не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал о том, как здесь
все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
Все соглашались с ним, но никто
не хотел ничего делать. Слава богу, отцы и деды жили, чего же им иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы вымостить, это уж верно, — ну, да как-нибудь…
— Высмотрел я место себе под мельницу, — объяснял старик сыновьям. —
Всю Ключевую прошел — лучше
не сыскать. Под Суслоном, где Прорыв.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему было
все равно: Суслон так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион другое, — у того что-то было на уме, хотя старик и
не выпытывал прежде времени.
— За пароходом дело
не встанет… По другим-то местам везде пароходы, а мы
все гужом волокем. Отсюда во
все стороны дорога: под Семипалатинск, в степь, на Обь к рыбным промыслам… Работы хватит.
Эта сцена более
всего отозвалась на молчавшем Емельяне. Большак понимал, что это он виноват, что отец самовольно хочет женить Галактиона на немилой, как делывалось в старину. Боится старик, чтобы Галактион
не выкинул такую же штуку, как он, Емельян. Вот и торопится… Совестно стало большаку, что из-за него заедают чужой век. И что это накатилось на старика? А Галактион выдержал до конца и ничем
не выдал своего настроения.
Упрямый старик сердился
всю дорогу и
все поглядывал на Галактиона, который
не проронил ни слова. Подъезжая к Заполью, Михей Зотыч проговорил...
И в то же время нужно было сделать
все по-настоящему, чтобы
не осрамиться перед другими и
не запереть ход оставшимся невестам.
Чужие-то люди
все заметят и зубы во рту у невесты пересчитают, и Анфуса Гавриловна готова была вылезти из кожи, чтобы
не осрамить своей репутации.
Анфуса Гавриловна
все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам.
Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и
не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
Из
всех девушек веселилась, главным образом, Харитина, на которую теперь мать почему-то особенно ворчала и
не давала прохода.
— А
не лезь на глаза,
не представляйся! — как-то по-змеиному шипела Анфуса Гавриловна. — Вон другие-то девушки прячутся от мужчин, а ты
все на выставку,
все на выставку!
Жених держал себя с большим достоинством и знал
все порядки по свадебному делу. Он приезжал каждый день и проводил с невестой как раз столько времени, сколько нужно — ни больше, ни меньше. И остальных девушек
не забывал: для каждой у него было свое словечко.
Все невестины подруги полюбили Галактиона Михеича, а старухи шептали по углам...
При нем
не стеснялись и болтали
все, что взбредет в голову, его же тащили во
все девичьи игры и шалости, теребили за бороду, целовали и проделывали всякие дурачества, особенно когда старухи уходили после обеда отдохнуть.
Все чувствовали, что жених только старается быть вежливым и что его совсем
не интересуют девичьи шутки и забавы.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими на равной ноге.
Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с самого первого дня и мог говорить только
всего одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид, что совсем
не замечает его беспросыпного пьянства.
Кажется,
всех бы дочерей собрала под свое материнское крыло и никому
не дала бы в обиду.
—
Не буян бы да
не пьяница, Татьянушка! А наша Серафима прямо ума решилась. Горит
вся.