Неточные совпадения
— Я чердынский… Это верно. Убогие у нас места,
земля холодная, неродимая. И дошлый же ты старичонко, как я погляжу
на тебя!
— И писарь богатимый… Не разберешь, кто кого богаче. Не житье им здесь, а масленица… Мужики богатые, а
земля — шуба шубой. Этого и званья нет, штобы навоз вывозить
на пашню: земля-матушка сама родит. Вот какие места здесь… Крестьяны государственные, наделы у них большие, — одним елевом, пшеничники. Рожь сеют только
на продажу… Да тебе-то какая печаль? Вот привязался человек!
Вахрушка даже сел
на своем конике, пораженный наблюдательностью неизвестного бродяги. Вот так старичонко задался:
на два аршина под
землей все видит. Вахрушка в конце концов рассердился...
Раз все-таки Лиодор неожиданно для всех прорвался в девичью и схватил в охапку первую попавшуюся девушку. Поднялся отчаянный визг, и все бросились врассыпную. Но
на выручку явился точно из-под
земли Емельян Михеич. Он молча взял за плечо Лиодора и так его повернул, что у того кости затрещали, — у великого молчальника была железная сила.
— А в кухне сидит у меня… Я пельмени делаю, оглянулась, а он сидит
на лавочке. Точно из
земли вырос, как гриб-дождевик.
Галактион объяснил, и писарь только развел руками. Да, хитрая штучка, и без денег и с деньгами. Видно, не старые времена, когда деньги в
землю закапывали да по подпольям прятали. Вообще умственно. Писарь начинал смотреть теперь
на Галактиона с особенным уважением, как
на человека, который из ничего сделает, что захочет. Ловкий мужик, нечего оказать.
— Разе это работа, Михей Зотыч?
На два вершка в глубину пашут… Тьфу! Помажут кое-как сверху — вот и вся работа. У нас в Чердынском уезде земелька-то по четыре рублика ренды за десятину ходит, — ну, ее и холят. Да и какая
земля — глина да песок. А здесь одна божецкая благодать… Ох, бить их некому, пшеничников!
— А почему
земля все? Потому, что она дает хлеб насущный… Поднялся хлебец в цене
на пятачок — красный товар у купцов встал, еще
на пятачок — бакалея разная остановилась, а еще
на пятачок — и все остальное село. Никому не нужно ни твоей фабрики, ни твоего завода, ни твоей машины… Все от хлебца-батюшки. Урожай — девки, как блохи, замуж поскакали, неурожай — посиживай у окошечка да поглядывай
на голодных женихов. Так я говорю, дурашка?
Иногда
на Михея Зотыча находило какое-то детское умиление, и он готов был целовать благодатную
землю, точно еврей после переселения в обетованную
землю.
Все свое, домашнее, — вот и достаток, потому что как все от матушки-земли жили и не гнались
на городскую руку моды заводить.
Серафима по-своему мечтала о будущем этого клочка
земли: у них будет свой маленький садик, где она будет гулять с ребенком, потом она заведет полное хозяйство, чтобы дома все было свое,
на мельничном пруду будет плавать пара лебедей и т. д.
— А как вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески
на Оби в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих
землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию
на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
— Ох, тоже и скажет!
На што мне и лицо это самое? Провалилась бы я, кажется, скрозь
землю, а ты: из лица не совсем!
Главное —
земли было вдоволь, по тридцати десятин
на душу, и какой
земли — чернозем, как овчина.
Все станицы походили одна
на другую, и везде были одни и те же порядки. Не хватало рук, чтобы управиться с
землей, и некому ее было сдавать, — арендная плата была от двадцати до пятидесяти копеек за десятину. Прямо смешная цена… Далеко ли податься до башкир, и те вон сдают поблизости от заводов по три рубля десятина. Казачки-то, пожалуй, похуже башкир оказали себя.
Из станиц Михей Зотыч повернул прямо
на Ключевую, где уже не был три года. Хорошего и тут мало было. Народ совсем выбился из всякой силы. Около десяти лет уже выпадали недороды, но покрывались то степным хлебом, то сибирским. Своих запасов уже давно не было, и хозяйственное равновесие нарушилось в корне. И тут пшеничники плохо пахали, не хотели удобрять
землю и везли
на рынок последнее. Всякий рассчитывал перекрыться урожаем, а
земля точно затворилась.
Потом Михей Зотыч принялся ругать мужиков — пшеничников, оренбургских казаков и башкир, — все пропились
на самоварах и гибнут от прикачнувшейся легкой копеечки. А главное — работать по-настоящему разучились: помажут сохой — вот и вся пахота. Не удобряют
земли, не блюдут скотинку, и все так-то. С одной стороны — легкие деньги, а с другой — своя лень подпирает. Как же тут голоду не быть?
Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными руками, присевший почти до
земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком
на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг
на друга глазами.
Вгляделся барин в пахаря: // Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у глаз, у рта // Излучины, как трещины //
На высохшей
земле; // И сам
на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, // Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Довольно демон ярости // Летал с мечом карающим // Над русскою
землей. // Довольно рабство тяжкое // Одни пути лукавые // Открытыми, влекущими // Держало
на Руси! // Над Русью оживающей // Святая песня слышится, // То ангел милосердия, // Незримо пролетающий // Над нею, души сильные // Зовет
на честный путь.
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы
землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани —
на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»
Зерно, что в
землю брошено, // И овощь огородная, // И волос
на нечесаной // Мужицкой голове — // Все ваше, все господское!