Свидетелями этой сцены были Анфуса Гавриловна, Харитон Артемьич и Агния. Галактион чувствовал только, как вся кровь бросилась ему в голову и он начинает терять самообладание. Очевидно, кто-то постарался и насплетничал про него Серафиме. Во всяком случае, положение было не из красивых, особенно в тестевом доме. Сама Серафима показалась теперь ему такою некрасивой и старой. Ей совсем было не
к лицу сердиться. Вот Харитина, так та делалась в минуту гнева еще красивее, она даже плакала красиво.
Неточные совпадения
Ряды изб, по сибирскому обычаю, выходили
к реке не
лицом, а огородами, что имело хозяйственное значение: скотину поить ближе, а бабам за водой ходить.
Старик должен был сам подойти
к девочке и вывел ее за руку. Устюше было всего восемь лет. Это была прехорошенькая девочка с русыми волосами, голубыми глазками и пухлым розовым ротиком. Простое ситцевое розовое платьице делало ее такою милою куколкой. У Тараса Семеныча сразу изменился весь вид, когда он заговорил с дочерью, — и
лицо сделалось такое доброе, и голос ласковый.
Потом он видел, как она медленно и спокойно подошла
к нему, обняла его своими голыми руками и безмолвно прильнула
к его
лицу горевшими губами.
Фигура поднялась, с трудом перешла комнату и села
к нему на диван, так, чтобы свет не падал на
лицо. Он заметил, что
лицо было заплакано и глаза опущены. Она взяла его за руку и опять точно застыла.
Она подвинулась совсем близко
к его
лицу и, заглядывая в глаза, с нетерпением спрашивала...
Она закрыла
лицо руками и тихо заплакала. Он видел только, как вздрагивала эта высокая лебединая грудь, видел эти удивительные руки, чудные русалочьи волосы и чувствовал, что с ним делается что-то такое большое, грешное, бесповоротное и чудное. О, только один миг счастья, тень счастья! Он уже протянул
к ней руки, чтоб схватить это гибкое и упругое молодое тело, как она испуганно отскочила от него.
Харитина засмеялась и выбежала из комнаты, а Галактион действительно подошел
к зеркалу и долго смотрел в него. Его
лицо тоже искривилось улыбкой, — он вспомнил про детей.
Результатом этой психологии явился оговор десятков прикосновенных так или иначе
к его делу
лиц.
В одно прекрасное утро Полуянов признался следователю, что больше половины привлеченных
к делу
лиц оговорил по злобе.
Галактион присел
к столу, закрыл
лицо руками, и Харитина видела только, как вздрагивали у него плечи от подавленных рыданий. Именно этого Харитина не ожидала и растерялась.
Больная привязалась
к доктору и часто задерживала его своими разговорами. Чем-то таким хорошим, чистым и нетронутым веяло от этого девичьего
лица, которому болезнь придала такую милую серьезность. Раньше доктор не замечал, какое
лицо у Устеньки, а теперь удивлялся ее типичной красоте. Да, это было настоящее русское
лицо, хорошее своим простым выражением и какою-то затаенною ласковою силой.
Больная полулежала в подушках и смотрела на всех осмысленным взглядом. Очевидно, она пришла в себя и успокоилась. Галактион подошел
к ней, заглянул в
лицо и понял, что все кончено. У него задрожали колени, а перед глазами пошли круги.
Галактион стоял и не чувствовал, как у него катились по
лицу слезы. Харитина подвела его
к постели и заставила стать на колени.
В дверях стоял Харитон Артемьич. Он прибежал из дому в одном халате. Седые волосы были всклокочены, и старик имел страшный вид. Он подошел
к кровати и молча начал крестить «отходившую». Хрипы делались меньше, клокотанье остановилось. В дверях показались перепуганные детские
лица. Аграфена продолжала причитать, обхватив холодевшие ноги покойницы.
Предупрежденный Симой встретил брата спокойно, хотя и с затаенной готовностью дать отпор. Свадьба устраивалась в нагибинском доме, и все переполошились, когда узнали, что едет Галактион, особенно сама невеста, уже одевавшаяся
к венцу. Это была типичная старая девица с землистым цветом
лица и кислым выражением рта.
Принял участие в деле и Голяшкин, считавший себя до известной степени прикосновенным
к делу
лицом, как участник. Даже был вызван Полуянов для необходимого совещания.
Но река продолжала свой говор, и в этом говоре слышалось что-то искушающее, почти зловещее. Казалось, эти звуки говорили:"Хитер, прохвост, твой бред, но есть и другой бред, который, пожалуй, похитрей твоего будет". Да; это был тоже бред, или, лучше сказать, тут встали лицом
к лицу два бреда: один, созданный лично Угрюм-Бурчеевым, и другой, который врывался откуда-то со стороны и заявлял о совершенной своей независимости от первого.
Как он, она была одета // Всегда по моде и
к лицу; // Но, не спросясь ее совета, // Девицу повезли к венцу. // И, чтоб ее рассеять горе, // Разумный муж уехал вскоре // В свою деревню, где она, // Бог знает кем окружена, // Рвалась и плакала сначала, // С супругом чуть не развелась; // Потом хозяйством занялась, // Привыкла и довольна стала. // Привычка свыше нам дана: // Замена счастию она.
Неточные совпадения
По правую сторону его жена и дочь с устремившимся
к нему движеньем всего тела; за ними почтмейстер, превратившийся в вопросительный знак, обращенный
к зрителям; за ним Лука Лукич, потерявшийся самым невинным образом; за ним, у самого края сцены, три дамы, гостьи, прислонившиеся одна
к другой с самым сатирическим выраженьем
лица, относящимся прямо
к семейству городничего.
Лука стоял, помалчивал, // Боялся, не наклали бы // Товарищи в бока. // Оно быть так и сталося, // Да
к счастию крестьянина // Дорога позагнулася — //
Лицо попово строгое // Явилось на бугре…
Гаврило Афанасьевич // Из тарантаса выпрыгнул, //
К крестьянам подошел: // Как лекарь, руку каждому // Пощупал, в
лица глянул им, // Схватился за бока // И покатился со смеху… // «Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!» // Здоровый смех помещичий // По утреннему воздуху // Раскатываться стал…
Бурмистр потупил голову, // — Как приказать изволите! // Два-три денька хорошие, // И сено вашей милости // Все уберем, Бог даст! // Не правда ли, ребятушки?.. — // (Бурмистр воротит
к барщине // Широкое
лицо.) // За барщину ответила // Проворная Орефьевна, // Бурмистрова кума: // — Вестимо так, Клим Яковлич. // Покуда вёдро держится, // Убрать бы сено барское, // А наше — подождет!
И, сказав это, вывел Домашку
к толпе. Увидели глуповцы разбитную стрельчиху и животами охнули. Стояла она перед ними, та же немытая, нечесаная, как прежде была; стояла, и хмельная улыбка бродила по
лицу ее. И стала им эта Домашка так люба, так люба, что и сказать невозможно.