Неточные совпадения
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер
был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады
были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село
было громадное, дворов в пятьсот,
как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
—
Был такой грех, Флегонт Василич… В том роде,
как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина — не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой; все они на один покрой, а этот какой-то мудреный и нас всех дурачками зовет…
— А
какой ты веры
будешь, старичок? — спросил о. Макар.
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой жил Вахрушка. Это
была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился,
как у себя дома.
Вахрушка
был настроен необыкновенно мрачно. Он присел на порог и молча наблюдал,
как стряпка возилась у топившейся печи. Время от времени он тяжело вздыхал,
как загнанный коренник.
Какой-то белобрысый парень «пал» на телегу и быстро погнался за бродягой, который уже
был далеко. На ходу бродяга оглядывался и, заметив погоню, прибавил ходу.
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то. Не то штоб уж совсем на отличку, а
как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с меня голову!.. Ну, надо ли
было дурище наваливаться на такого человека, а?.. Растерзать тебя мало…
— Шутки шутишь, Михей Зотыч, — усомнился хозяин. —
Какая тебе нужда пешком-то
было идти столько места?
Весь второй этаж
был устроен на отличку: зал, гостиная, кабинет, столовая, спальня, — все по-богатому,
как в первых купеческих домах.
Это замечание поставило хозяина в тупик: обидеться или поворотить на шутку? Вспомнив про дочерей, он только замычал. Ответил бы Харитон Артемьич, — ох,
как тепленько бы ответил! — да лиха беда, по рукам и ногам связан. Провел он дорогого гостя в столовую, где уже
был накрыт стол, уставленный винами и закусками.
— Не принимаю я огорчения-то, Харитон Артемьич. И скусу не знаю в вине,
какое оно такое
есть. Не приводилось отведывать смолоду, а теперь уж года ушли учиться.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь. То ли бы дело
выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват,
как кривое полено: не уложишь ни в
какую поленницу».
— Ну-ка,
как он теперь откажется, ежели хозяйка угощать
будет? — заметил хозяин, глупо хихикнув. — Фуса, ну и гость: ни единой капли…
Хозяйку огорчало главным образом то, что гость почти ничего не
ел, а только пробовал. Все свои ржаные корочки сосет да похваливает. Зато хозяин не терял времени и за жарким переехал на херес, — значит, все
было кончено, и Анфуса Гавриловна перестала обращать на него внимание. Все равно не послушает после третьей рюмки и устроит штуку. Он и устроил,
как только она успела подумать.
Другим важным обстоятельством
было то, что Заполье занимало границу, отделявшую собственно Зауралье от начинавшейся за ним степи, или,
как говорили мужики, «орды».
Совершенно отдельно стояли дома купцов-степняков, то
есть торговавших степным сырьем,
как Малыгин.
Народ
был все рослый, краснорожий,
как и следует
быть запольским приказчикам.
Михей Зотыч
был один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже
был удивлен и во все глаза смотрел то на хозяина, то на приказчика. А хозяин шел,
как ни в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
Даже на неприхотливый взгляд Михея Зотыча горницы
были малы для такого человека,
как Тарас Семеныч.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем…
Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное:
как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим?
Пьешь чай-то?
— Ох,
пью, миленький… И грешно, а
пью. Великий соблазн, а
пью… По нашей-то вере это даже вот
как нехорошо.
— Вот ращу дочь, а у самого кошки на душе скребут, — заметил Тарас Семеныч, провожая глазами убегавшую девочку. — Сам-то стар становлюсь, а с кем она жить-то
будет?.. Вот нынче
какой народ пошел: козырь на козыре. Конечно, капитал
будет, а только деньгами зятя не купишь, и через золото большие слезы льются.
— А то
как же… И невесту уж высмотрел. Хорошая невеста, а женихов не
было. Ну, вот я и пришел… На вашей Ключевой женюсь.
Луковников
был православный, хотя и дружил по торговым делам со староверами. Этот случай его возмутил, и он откровенно высказал свое мнение, именно, что ничего Емельяну не остается,
как только принять православие.
— Ведь вот вы все такие, — карал он гостя. — Послушать, так все у вас
как по-писаному,
как следует
быть… Ведь вот сидим вместе,
пьем чай, разговариваем, а не съели друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал о том,
как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены
будет он, Михей Зотыч Колобов.
Они одевались уже по-новому, в пиджаки и сюртуки,
как следует
быть новым людям.
— Вот
как ты со мной разговариваешь, Галактион! Над родным отцом выкомуриваешь!.. Хорошо, я тогда с тобой иначе
буду говорить.
Братья нисколько не сомневались, что отец не
будет шутить и сдержит свое слово. Не такой человек, чтобы болтать напрасно. Впрочем, Галактион ничем не обнаруживал своего волнения и относился к своей судьбе,
как к делу самому обыкновенному.
Но выкупиться богатому подрядчику из заводской неволи
было немыслимо: заводы не нуждались в деньгах,
как помещики, а отпускать от себя богатого человека невыгодно, то
есть богатого по своей крепостной заводской арифметике.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж
была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки
какой не вышло.
Жених держал себя с большим достоинством и знал все порядки по свадебному делу. Он приезжал каждый день и проводил с невестой
как раз столько времени, сколько нужно — ни больше, ни меньше. И остальных девушек не забывал: для каждой у него
было свое словечко. Все невестины подруги полюбили Галактиона Михеича, а старухи шептали по углам...
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку с ней все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны
был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались,
как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.
—
Какого еще тебе жениха нужно, Евлампия? — обиделась Анфуса Гавриловна. — Все завидуют… Пожалуй, почище твоего-то немца
будет.
— Что вы, Галактион Михеич, — смущенно ответила невеста. — Никого у меня не
было и никого мне не нужно. Я вся тут. Сами видите, кого берете.
Как вы, а я всей душой…
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна
была взята из огибенинского дома, хотя и состояла в нем на положении племянницы. Поэтому на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с большим апломбом,
как один из ближайших родственников. Он относился ко всем свысока,
как к дикарям, и чувствовал себя на одной ноге только с Евлампией Харитоновной.
И вид у него
был какой-то несообразный,
как у старинного бронзового памятника какому-нибудь герою, — бычья шея, маленькая голова, невероятной величины руки и ноги.
Около этого богатыря собиралась целая толпа поклонников, следивших за каждым его движением,
как следят все поклонники за своими любимцами. Разве это не артист, который мог
выпивать каждый день по четверти ведра водки? И хоть бы пошатнулся. Таким образом, Сашка являлся главным развлечением мужской компании.
Появились и другие неизвестные люди. Их привел неизвестно откуда Штофф. Во-первых, вихлястый худой немец с бритою верхней губой, — он говорил только вопросами: «Что вы думаете?
как вы сказали?» Штофф отрекомендовал его своим самым старым другом, который попал в Заполье случайно, проездом в Сибирь. Фамилия нового немца
была Драке, Федор Федорыч.
Полуянов значительно оживил свадебное торжество. Он отлично
пел, еще лучше плясал и вообще
был везде душой компании. Скучавшие девушки сразу ожили, и веселье полилось широкою рекой, так что стоном стон стоял. На улице собиралась целая толпа любопытных, желавшая хоть издали послушать,
как тешится Илья Фирсыч. С женихом он сейчас же перешел на «ты» и несколько раз принимался целовать его без всякой видимой причины.
Последними уже к большому столу явились два новых гостя. Один
был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они
были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом,
как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно
было их посадить.
В писарском доме теперь собирались гости почти каждый день. То поп Макар с попадьей, то мельник Ермилыч.
Было о чем поговорить. Поп Макар
как раз
был во время свадьбы в Заполье и привез самые свежие вести.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу, то невольно подумала: «
Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я такая
буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней,
как перчатка.
Теперь роли переменились. Женившись, Галактион сделался совершенно другим человеком. Свою покорность отцу он теперь выкупал вызывающею самостоятельностью, и старик покорился, хотя и не вдруг. Это
была серьезная борьба. Михей Зотыч сердился больше всего на то, что Галактион начал относиться к нему свысока,
как к младенцу, — выслушает из вежливости, а потом все сделает по-своему.
Стояла осень, и рабочих на месте нельзя
было достать ни за
какие деньги, пока не кончится уборка хлеба.
— Так-с… да. А
как же, например, с закупкой хлеба, Галактион Михеич? Ведь большие тысячи нужны
будут.
— Ты посмотри на себя-то, — поговаривала Анна, — тебе водку
пить с Ермилычем да с попом Макаром, а настоящего-то ничего и нет. Ну, каков ты
есть человек, ежели тебя разобрать? Вон глаза-то заплыли
как от пьянства… Небойсь Галактион компании не ломает, а всегда в своем виде.
— Первое, не
есть удобно то, что Колобовы староверы… да. А второе, жили мы без них, благодаря бога и не мудрствуя лукаво. У всех
был свой кусок хлеба, а впредь неведомо, что и
как.
— Ах, служба, служба: бит небитого везет! — смеялся мудреный хозяин, похлопывая Вахрушку по плечу. —
Будем жить,
как передняя нога с задней,
как грива с хвостом.
В лице Вахрушки хитрый старик приобрел очень хорошего сотрудника. Вахрушка
был человек бывалый, насмотрелся всячины, да и свою округу знал
как пять пальцев. Потом он
был с бедной приуральской стороны и знал цену окружавшему хлебному богатству,
как никто другой.