Неточные совпадения
Галактион с особенным вниманием посмотрел на Ечкина и
еще раз удивился: решительно
ничего особенного в нем не было.
Молод
еще и
ничего не понимает, да и яйца курицу не учат.
— Слышал, батенька… как же! Вчера жена что-то такое рассказывала про тебя и
еще жаловалась, что шубы не умеешь дамам подавать.
Ничего, выучим… У нас, батенька, все попросту. Живем одною семьей.
— А вы забыли, как я на вашей свадьбе была? Как же, мы тогда
еще с Харитиной русскую отплясывали. Какие мы тогда глупые были: ничего-то,
ничего не понимали. Совсем девчонки.
—
Ничего… Так себе, — лениво ответил адвокат, ежа плечи. — Мы
еще увидимся, Прасковья Ивановна.
Адвокат
ничего не ответил, а только
еще раз пожал плечами и с улыбкой посмотрел на Галактиона. Происходило что-то непонятное для последнего, и он начинал испытывать смущение.
Ничего подобного
еще не случалось до сих пор.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем. Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание
еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто
ничего не знает, что дальше будет.
— Да… вообще… — думал писарь вслух… — Вот мы лежим с тобою на травке, Ермилыч… там, значит, помочане орудуют… поп Макар уж вперед все свои барыши высчитал… да… Так
еще, значит, отцами и дедами заведено, по старинке, и вдруг —
ничего!
Вахрушка не сказал главного: Михей Зотыч сам отправил его в Суслон, потому что ждал какого-то раскольничьего старца, а Вахрушка, пожалуй,
еще табачище свой запалит. Старику все это казалось обидным, и он с горя отправился к попу Макару, благо помочь подвернулась. В самый раз дело подошло: и попадье подсобить и водочки с помочанами выпить. Конечно, неприятно было встречаться с писарем, но
ничего не поделаешь. Все равно от писаря никуда не уйдешь. Уж он на дне морском сыщет.
Пока ужинали, дело
еще шло
ничего, а потом началась уже настоящая попойка.
— А вот и пустит. И
еще спасибо скажет, потому выйдет так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не скажет. Ну, а тут я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата, так не пошла бы к твоей мамыньке. Так я говорю?.. Всем будет хорошо… Да
еще что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму.
Еще того лучше будет… И ей будет лучше: как будто промежду нас
ничего и не было… Поняла теперь?
Как это все легко делается: недавно
еще у него
ничего не было, а сейчас уже он зарабатывал столько, что не мог даже мечтать раньше о подобном благополучии.
Он уже понимал, что личное обогащение
еще не дает
ничего, а запольские коммерсанты дальше этого никуда не шли, потому что дальше своего носа
ничего не видели и не желали видеть.
— Говоря откровенно, мне жаль этого старого дурака, —
еще раз заметил Стабровский, крутя усы. — И
ничего не поделаешь. Будем бить его же пятачком, а это самая беспощадная из всех войн.
— О тебе же заботился. В самом деле, Харитина, будем дело говорить. К отцу ты не пойдешь, муж
ничего не оставил, надо же чем-нибудь жить? А тут
еще подвернутся добрые люди вроде Ечкина. Ведь оно всегда так начинается: сегодня смешно, завтра
еще смешнее, а послезавтра и поправить нельзя.
Харитон Артемьич давно уже не пил
ничего и сильно постарел, — растолстел, обрюзг, поседел и как-то
еще сильнее озлобился. В своем доме он являлся настоящею грозою.
В этих мирных краях
еще не бывало
ничего подобного.
— Уж это такой человек, Харитина Харитоновна, такой… Таких-то и не видывано
еще. Ума — палата, вот главное… На што тятенька грозен, а и тот
ничего не может супротив. Полная неустойка.
— Ох, бедовушка головушке! — вопила баба. —
Еще с вечера она была
ничего, только на сердце жалилась… Скушно, говорит. Давно она сердцем скудалась… Ну, а тут осередь ночи ее и прикончило. Харитон-то Артемьич за дохтуром бегал… кровь отворяли… А она, сердешная, как убитая. И что только будет, господи!..
Похороны были устроены самые пышные. Харитон Артемьич
ничего не жалел, и ему все казалось, что бедно. Замараев терял голову, как устроить
еще пышнее. Кажется, уж всего достаточно… Поминальный стол на полтораста персон, для нищей братии отведен весь низ и людская, потом милостыня развозилась по всему городу возами.
— Это уже дело мое, папаша, у вас я, кажется,
еще не просил
ничего.
Устенька густо покраснела и
ничего не ответила, а Стабровский вспылил, — это был, кажется,
еще первый случай, что он рассердился на свою Дидю.
— Ты у меня теперь в том роде, как секретарь, — шутил старик, любуясь умною дочерью. — Право… Другие-то бабы ведь ровнешенько
ничего не понимают, а тебе до всего дело.
Еще вот погоди, с Харченкой на подсудимую скамью попадешь.
Ему казалось, что стоило Устеньке подняться, как все мириады частиц Бубнова бросятся на него и он растворится в них, как крупинка соли, брошенная в стакан воды. Эта сцена закончилась глубоким обмороком. Очнувшись, доктор
ничего не помнил. И это мучило его
еще больше. Он тер себе лоб, умоляюще смотрел на ухаживавшую за ним Устеньку и мучился, как приговоренный к смерти.
—
Ничего вы не понимаете, барышня, — довольно резко ответил Галактион уже серьезным тоном. — Да, не понимаете… Писал-то доктор действительно пьяный, и барышне такие слова, может быть, совсем не подходят, а только все это правда. Уж вы меня извините, а действительно мы так и живем… по-навозному. Зарылись в своей грязи и знать
ничего не хотим… да. И
еще нам же смешно, вот как мне сейчас.
Теперь Галактион уже решительно
ничего не понимал. Его выручил появившийся Замараев. Он
еще в первый раз в жизни надел фрак и чувствовал себя, как молодая лошадь в хомуте.
— А ты не заметил
ничего, родимый мой? Мы-то тут споримся, да перекоряемся, да худые слова выговариваем, а он нас толкает да толкает… Я-то это давно примечаю, а как он швырнул тебя в снег… А тут и сам объявился в прескверном образе… Ты думаешь, это углевозы ехали? Это он ехал с своим сонмом, да
еще посмеялся над нами… Любо ему, как скитники вздорят.
Дальше скитники ехали молча и только переглядывались и шептали молитвы, когда на раскатах разносило некованные сани. Они
еще вывалились раз пять, но
ничего не говорили, а только опасливо озирались по сторонам. В одном месте Анфим больно зашиб руку и только улыбнулся. Ох, не любит антихрист, когда обличают его лестные кознования. Вон как ударил, и прямо по руке, которая творит крестное знамение. На, чувствуй, старец Анфим!
Еще утром человек был жив, что-то рассчитывал, на что-то надеялся, мог радоваться и негодовать, а теперь уже
ничего было не нужно.