Неточные совпадения
— Так-то вот ладнее
будет… Каторжный, значит?
Бродяга скорчил
такую рожу, что Ермилыч невольно фыркнул и сейчас же испугался, закрыв пасть ладонью. Писарь сурово скосил на него глаза и как-то вдруг зарычал,
так что отдельных слов нельзя
было разобрать. Это
был настоящий поток привычной стереотипной ругани.
— Ну, ну, ладно! — оборвала ее Анфуса Гавриловна. — Девицы, вы приоденьтесь к обеду-то. Не то штоб уж совсем на отличку, а как порядок требовает. Ты, Харитинушка, барежево платье одень, а ты, Серафимушка, шелковое, канаусовое, которое тебе отец из Ирбитской ярманки привез… Ох, Аграфена, сняла ты с меня голову!.. Ну, надо ли
было дурище наваливаться на
такого человека, а?.. Растерзать тебя мало…
— Я тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, — говорил старик Малыгин не без самодовольства, когда они по узкой лесенке поднимались на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда
было. Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с рук сбыл, а трое сидят еще на гряде.
— Што, на меня любуешься? — пошутил Колобов, оправляя пониток. — Уж каков
есть: весь тут. Привык по-домашнему ходить, да и дорожка выпала не близкая. Всю Ключевую, почитай, пешком прошел. Верст с двести
будет…
Так оно по-модному-то и неспособно.
— А привык я. Все пешком больше хожу: которое место пешком пройдешь,
так оно памятливее. В Суслоне чуть
было не загостился у твоего зятя, у писаря… Хороший мужик.
— Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой по дивану. — Вот за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив других ниже себя оказать. У нас в Заполье по-богатому все дома налажены,
так оно и совестно свиньей
быть.
— Не принимаю я огорчения-то, Харитон Артемьич. И скусу не знаю в вине, какое оно
такое есть. Не приводилось отведывать смолоду, а теперь уж года ушли учиться.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить,
так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный
таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь. То ли бы дело
выпили, разговорились, — оно все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни в какую поленницу».
— Тараса Семеныча? Ступай-ка своей дорогой… Ежели каждый полезет к Тарасу Семенычу,
так ему и пообедать некогда
будет.
—
Есть и
такой грех, Тарас Семеныч. Житейское дело… Надо обженить Галактиона-то, пока не избаловался.
Даже на неприхотливый взгляд Михея Зотыча горницы
были малы для
такого человека, как Тарас Семеныч.
—
Есть и
такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, — все они с бору да с сосенки набрались. Один приказчиком
был, хозяина обворовал и на воровские деньги в люди вышел.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем…
Есть, конечно, и из мучников всякие. А только деньги дело наживное: как пришли
так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим?
Пьешь чай-то?
Старик должен
был сам подойти к девочке и вывел ее за руку. Устюше
было всего восемь лет. Это
была прехорошенькая девочка с русыми волосами, голубыми глазками и пухлым розовым ротиком. Простое ситцевое розовое платьице делало ее
такою милою куколкой. У Тараса Семеныча сразу изменился весь вид, когда он заговорил с дочерью, — и лицо сделалось
такое доброе, и голос ласковый.
— Да
так нужно
было, Тарас Семеныч… Ведь я не одну невесту для Галактиона смотреть пришел, а и себя не забыл. Тоже жениться хочу.
Ну, пока мы к заводам обязанные
были,
так оно некуда
было деться, а теперь совсем другое.
— Ведь вот вы все
такие, — карал он гостя. — Послушать,
так все у вас как по-писаному, как следует
быть… Ведь вот сидим вместе,
пьем чай, разговариваем, а не съели друг друга. И дела раньше делали… Чего же Емельяну поперек дороги вставать? Православной-то уж ходу никуда нет… Ежели уж
такое дело случилось,
так надо по человечеству рассудить.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал о том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены
будет он, Михей Зотыч Колобов.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему
было все равно: Суслон
так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион другое, — у того что-то
было на уме, хотя старик и не выпытывал прежде времени.
Поездка на устье Ключевой являлась одной прогулкой, —
так было все хорошо кругом.
— Что же мне говорить? — замялся Галактион. — Из твоей воли я не выхожу. Не перечу… Ну, высватал, значит
так тому делу и
быть.
— А еще то, родитель, что ту же бы девушку взять да самому,
так оно, пожалуй, и лучше бы
было. Это я
так, к слову… А вообще Серафима Харитоновна девица вполне правильная.
Братья нисколько не сомневались, что отец не
будет шутить и сдержит свое слово. Не
такой человек, чтобы болтать напрасно. Впрочем, Галактион ничем не обнаруживал своего волнения и относился к своей судьбе, как к делу самому обыкновенному.
Откуда он
был родом и кто
такой — никто не знал, даже единственный сын Михей Зотыч.
Дед
так и прожил «колобком» до самой смерти, а сын, Михей Зотыч, уже
был приписан к заводским людям, наравне с другими детьми.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся,
так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж
была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
Анфуса Гавриловна все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за
таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и
была совершенно счастлива.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с самого первого дня и мог говорить только всего одно слово: «
Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал
такой вид, что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку с ней все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны
был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.
Раз все-таки Лиодор неожиданно для всех прорвался в девичью и схватил в охапку первую попавшуюся девушку. Поднялся отчаянный визг, и все бросились врассыпную. Но на выручку явился точно из-под земли Емельян Михеич. Он молча взял за плечо Лиодора и
так его повернул, что у того кости затрещали, — у великого молчальника
была железная сила.
Около этого богатыря собиралась целая толпа поклонников, следивших за каждым его движением, как следят все поклонники за своими любимцами. Разве это не артист, который мог
выпивать каждый день по четверти ведра водки? И хоть бы пошатнулся.
Таким образом, Сашка являлся главным развлечением мужской компании.
Полуянов значительно оживил свадебное торжество. Он отлично
пел, еще лучше плясал и вообще
был везде душой компании. Скучавшие девушки сразу ожили, и веселье полилось широкою рекой,
так что стоном стон стоял. На улице собиралась целая толпа любопытных, желавшая хоть издали послушать, как тешится Илья Фирсыч. С женихом он сейчас же перешел на «ты» и несколько раз принимался целовать его без всякой видимой причины.
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и другого
такого нет, не
было и не
будет. Да… Положим, он сейчас ничего не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж другое: тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
— Не
будет добра, Флегонт Васильич. Все говорят, что неправильная свадьба. Куда торопились-то? Точно на пожар погнали. Так-то выдают невест с заминочкой… А все этот старичонко виноват. От него все…
— Вот умница! — похвалил гость. — Это и мне
так впору догадаться… Ай да молодец писарь, хоть на свадьбу и не звали!.. Не тужи, потом позовут, да сам не пойдешь: низко
будет.
Смолотая на раструске пшеничная мука
была хоть и серая, но
такая душистая и вкусная.
Так уж велось исстари, как
было поставлено еще при дедах.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру. Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу, то невольно подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я
такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.
Вот с отцом у Галактиона вышел с первого раза крупный разговор. Старик стоял за место для будущей мельницы на Шеинской курье, где его взяли тогда суслонские мужики, а Галактион хотел непременно ставить мельницу в
так называемом Прорыве, выше Шеинской курьи версты на три, где Ключевая точно
была сдавлена каменными утесами.
— Так-с… да. А как же, например, с закупкой хлеба, Галактион Михеич? Ведь большие тысячи нужны
будут.
Слухи о новой мельнице в Прорыве разошлись по всей Ключевой и подняли на ноги всех старых мельников, работавших на своих раструсочных мельницах. Положим, новая мельница
будет молоть крупчатку, а все-таки страшно. Это
была еще первая крупчатка на Ключевой, и все инстинктивно чего-то боялись.
— О девяти поставах
будет мельница-то, — жаловался Ермилыч. — Ежели она, напримерно, ахнет в сутки пятьсот мешков? Съест она нас всех и с потрохами. Где хлеба набраться на
такую прорву?
Начать с того, что мельницу он считал делом
так себе, пока, а настоящее
было не здесь.
Это
было поважнее постройки мельницы, и он не мог доверить
такого ответственного труда даже Галактиону.
Путешественники несколько раз ночевали в поле, чтобы не тратиться на постой. Михей Зотыч
был скуп, как кощей, и держал солдата впроголодь. Зачем напрасно деньги травить? Все равно —
такого старого черта не откормишь. Сначала солдат роптал и даже ругался.
Хорошо
было со стариком ночевать у огонька. Осенние ночи
такие темные, огонек горит
так весело.
Как Галактион сказал,
так и вышло: жилой дом на Прорыве
был кончен к первопутку, то
есть кончен настолько, что можно
было переехать в него молодым.
Ей
так надоело жить в чужих людях, у всех на виду, а тут
был свой угол, свое гнездо.
Ключевая
была здесь
такая быстрая да глубокая, а напротив каменным гребнем поднималась большая гора.