Неточные совпадения
В одной руке он держал берестяный бурачок, а в
другой длинную черемуховую палку.
— А больно хороша река, вот и глядел… ах, хороша!..
Другой такой, пожалуй, и не найти… Сердце радуется.
— Больно занятный! — вмешались
другие голоса. — На словах-то, как гусь на воде… А блаженненьким он прикидывается, старый хрен!
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько
других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов в пятьсот, как все сибирские села, но в страду оно безлюдело.
Вахрушка молодцевато подтянулся и сделал налево кругом. Таинственный бродяга появился во всем своем великолепии, в длинной рубахе, с котомочкой за плечами, с бурачком в одной руке и палкой в
другой.
Погоня сбилась в одну кучку у поскотины. Мужики ошалелыми глазами глядели
друг на
друга.
На него с одной стороны глядит большими окнами двухэтажный нештукатуренный каменный дом с террасой, а с
другой — расположился плотный ряд хозяйственных пристроек: амбары, конюшни, каретники, сеновалы.
Другой кучер, башкир Ахметка, скуластый молодой парень с лоснящимся жирным лицом, молча смотрит на лошадь, точно впился в нее своими черными глазами.
Это был тот самый бродяга, который убежал из суслонского волостного правления. Нахлобучив свою валеную шляпу на самые глаза, он вышел на двор. На террасе в это время показались три разодетых барышни. Они что-то кричали старику в халате, взвизгивали и прятались одна за
другую, точно взбесившаяся лошадь могла прыгнуть к ним на террасу.
— Ваши-то запольские невесты на слуху, — поддакивал гость. — Богатые да щеголихи. Далеко слава-то прошла. По
другим местам девки сидят да завидуют запольским невестам.
— Ах, аспид! ах, погубитель! — застонал старик. — Видел, Михей Зотыч? Гибель моя, а не сын… Мы с Булыгиным на ножах, а он, слышь, к Булыгиным. Уж я его, головореза, три раза проклинал и на смирение посылал в степь, и своими руками терзал — ничего не берет. У
других отцов сыновья — замена, а мне нож вострый. Сколько я денег за него переплатил!
— Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой по дивану. — Вот за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив
других ниже себя оказать. У нас в Заполье по-богатому все дома налажены, так оно и совестно свиньей быть.
— У нас между первой и второй не дышат, — объяснил он. — Это по-сибирски выходит. У нас все в Заполье не дураки выпить. Лишнее в
другой раз переложим, а в компании нельзя. Вот я и стар, а компании не порчу… Все бросить собираюсь.
Другим важным обстоятельством было то, что Заполье занимало границу, отделявшую собственно Зауралье от начинавшейся за ним степи, или, как говорили мужики, «орды».
С
другой стороны, степь давала богатое степное сырье — сало, кожи, конский волос, гурты курдючных баранов и степных быков, косяки степных лошадей и целый ряд бухарских товаров.
Все эти купеческие дома строились по одному плану: верх составлял парадную половину, пустовавшую от одних именин до
других, а нижний этаж делился на две половины, из которых в одной помещался мучной лабаз, а в
другой ютилась вся купеческая семья.
Были еще две маленьких комнаты, в одной из которых стояла кровать хозяина и несгораемый шкаф, а в
другой жила дочь Устинька с старухой нянькой.
— Другие-то вон как у вас поживают в Заполье. Недалеко ходить, взять хоть того же Харитона Артемьича. Одним словом, светленько живут.
—
Другие и пусть живут по-другому, а нам и так ладно. Кому надо, так и моих маленьких горниц не обегают. Нет, ничего, хорошие люди не брезгуют… Много у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им все по-модному.
— Не один он такой-то…
Другие в орде темным делом капитал приобрели, как Харитошка Булыгин. Известное дело, как там капиталы наживают. Недаром говорится: орда слепая. Какими деньгами рассчитываются в орде? Ордынец возьмет бумажку, посмотрит и просит дать
другую, чтобы «тавро поятнее».
— А я тебе гостинца привезу в
другой раз, — пробовал задобрить гость упрямившуюся маленькую хозяйку. — Любишь пряники?
Ну, пока мы к заводам обязанные были, так оно некуда было деться, а теперь совсем
другое.
Другой такой реки и в Расее с огнем не сыщешь.
— Посмотрим, — бормотал он, поглядывая на Галактиона. — Только ведь в устье-то вода будет по весне долить. Сила не возьмет… Одна
другую реки будут подпирать.
Емельян, по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему было все равно: Суслон так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион
другое, — у того что-то было на уме, хотя старик и не выпытывал прежде времени.
— Одно
другому не мешает, родитель.
— Думал я, по осени сыграем свадьбу… По-хорошему, думал, все дельце пойдет. А теперь
другое… Да. Через две недели теперь свадьба будет.
— Ты у меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть и
другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
— Она не посмотрела бы, что такие лбы выросли… Да!.. — выкрикивал старик, хотя сыновья и не думали спорить. — Ведь мы так же поженились, да прожили век не хуже
других.
Дед так и прожил «колобком» до самой смерти, а сын, Михей Зотыч, уже был приписан к заводским людям, наравне с
другими детьми.
Получив вольную (действие происходило в сороковых годах), Михей Зотыч остался на заводах. Он арендовал у заводовладельца мельницу в верховьях Ключевой и зажил на ней совсем вольным человеком. Нужно было снова нажить капитал, чтобы выступить на
другом поприще. И этот последний шаг Михей Зотыч делал сейчас.
И в то же время нужно было сделать все по-настоящему, чтобы не осрамиться перед
другими и не запереть ход оставшимся невестам.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила
другая тетка, — не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
Нравился девушкам и
другой брат, Емельян. Придет на девичник, сядет в уголок и молчит, как пришитый. Сначала все девушки как-то боялись его, а потом привыкли и насмелились до того, что сами начали приставать к нему и свои девичьи шутки шутить.
С
другими мужчинами не смели и сотой доли того сделать, а жениха даже побаивались, хотя на вид он и казался ласковее.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с
другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с самого первого дня и мог говорить только всего одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид, что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку с ней все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя.
Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.
— То-то он что-то уж очень скрывает свою цену, — ядовито заметила Анфуса Гавриловна. — Как будто и
другие тоже ничего не замечают.
Она посмотрела на жениха из
другой комнаты, похвалила и незаметно ушла домой, точно боялась своим присутствием нарушить веселье в отцовском доме.
— Вы доброю волею за меня идете, Серафима Харитоновна? Пожалуйста, не обижайтесь на меня: может быть, у вас был кто-нибудь
другой на примете?
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна была взята из огибенинского дома, хотя и состояла в нем на положении племянницы. Поэтому на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с большим апломбом, как один из ближайших родственников. Он относился ко всем свысока, как к дикарям, и чувствовал себя на одной ноге только с Евлампией Харитоновной.
Появились и
другие неизвестные люди. Их привел неизвестно откуда Штофф. Во-первых, вихлястый худой немец с бритою верхней губой, — он говорил только вопросами: «Что вы думаете? как вы сказали?» Штофф отрекомендовал его своим самым старым
другом, который попал в Заполье случайно, проездом в Сибирь. Фамилия нового немца была Драке, Федор Федорыч.
— Э-э… Шахма любит карта… Один карта на левой нога,
другой карта на правой нога. Купца много смеял, а Шахма много платил… Исправник любит деньга Шахма… Шахма любит исправник.
Последними уже к большому столу явились два новых гостя. Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а
другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
— Это, голубчик, гениальнейший человек, и
другого такого нет, не было и не будет. Да… Положим, он сейчас ничего не имеет и бриллианты поддельные, но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только это уж
другое: тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела обделывали.
У него все завертелось перед глазами, и во время самого обряда венчания он не мог избавиться от преступной теперь мысли о
другой девушке.
В
других комнатах были рассажены остальные гости, причем самые неважные были переведены вниз.
Выручил всех Сашка Горохов, стоявший к Лиодору ближе
других.
— Хорошую роденьку бог послал, — ворчал писарь Флегонт Васильич. — Оборотни какие-то… Счастье нам с тобой, Анна Харитоновна, на родню. Зятья-то на подбор, один лучше
другого, да и родитель Харитон Артемьич хорош. Брезгует суслонским зятем.
Можно себе представить общее удивление. Писарь настолько потерялся, что некоторое время не мог выговорить ни одного слова. Да и все
другие точно онемели. Вот так гостя бог послал!.. Не успели все опомниться, а мудреный гость уже в дверях.