Неточные совпадения
— Ладно… Мне с тобой надо
о деле
поговорить.
— Да стыдно мне, Михей Зотыч, и говорить-то
о нем: всему роду-племени покор. Ты вот только помянул про него, а мне хуже ножа… У нас Анна-то и за дочь не считается и хуже чужой.
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул.
Говорили по душе, а главного-то он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал
о том, как здесь все переменится через несколько лет и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
— Ты у меня
поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я
о нем же забочусь, а у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам довел меня. Ох, согрешил я с вами: один умнее отца захотел быть и другой туда же… Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить… Я и тебя, Емельян, женю по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы вы этакие? Вот на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею надеваю, а вы…
В писарском доме теперь собирались гости почти каждый день. То поп Макар с попадьей, то мельник Ермилыч. Было
о чем
поговорить. Поп Макар как раз был во время свадьбы в Заполье и привез самые свежие вести.
— Утро вечера мудренее, Михей Зотыч… Завтра
о деле-то
поговорим. Да, пожалуй, я тебе вперед сам загадку загадаю.
Этот прилив новых людей закончился нотариусом Меридиановым, тоже своим человеком, — он был сын запольского соборного протопопа, — и двумя следователями.
Говорили уже
о земстве, которое не сегодня-завтра должно было открыться. Все эти новые люди устраивались по-своему и не хотели знать старых порядков, когда всем заправлял один исправник Полуянов да два ветхозаветных заседателя.
От думы они поехали на Соборную площадь, а потом на главную Московскую улицу. Летом здесь стояла непролазная грязь, как и на главных улицах, не
говоря уже
о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка и Сибирка. Миновали зеленый кафедральный собор, старый гостиный двор и остановились у какого-то двухэтажного каменного дома. Хозяином оказался Голяшкин. Он каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку, поднимал наверх и передавал с рук на руки жене, испитой болезненной женщине с испуганным лицом.
Эта первая неудачная встреча не помешала следующим, и доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно другого, неизвестного ему мира. Доктор постоянно был под хмельком и любил
поговорить на разные темы, забывая на другой день,
о чем говорилось вчера.
Для Луковникова ясно было одно, что новые умные люди подбираются к их старозаветному сырью и к залежавшимся купеческим капиталам, и подбираются настойчиво. Ему делалось даже страшно за то будущее,
о котором Ечкин
говорил с такою уверенностью. Да, приходил конец всякой старинке и старинным людям. Как хочешь, приспособляйся по-новому. Да, страшно будет жить простому человеку.
Благодарная детская память сохранила и перенесла это первое впечатление через много лет, когда Устенька уже понимала, как много и красноречиво
говорят вот эти гравюры картин Яна Матейки [Ян Матейко (1838–1893) — выдающийся польский живописец.] и Семирадского [Семирадский Генрих Ипполитович (1843–1902) — русский живописец.], копии с знаменитых статуй, а особенно та этажерка с нотами, где лежали рыдающие вальсы Шопена, старинные польские «мазуры» и еще много-много других хороших вещей,
о существовании которых в Заполье даже и не подозревали.
— Может быть, Тарас Семеныч, вы сами впоследствии пожалеете
о своем отказе, —
говорил он.
Несколько раз она удерживала таким образом упрямого гостя, а он догадался только потом, что ей нужно было от него.
О чем бы Прасковья Ивановна ни
говорила, а в конце концов речь непременно сводилась на Харитину. Галактиону делалось даже неловко, когда Прасковья Ивановна начинала на него смотреть с пытливым лукавством и чуть-чуть улыбалась…
Когда мельник Ермилыч заслышал
о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что делается кругом. Только и радости, что
поговорит с писарем. Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше будет.
Галактион вскочил со стула и посмотрел на отца совсем дикими глазами.
О, как он сейчас его ненавидел, органически ненавидел вот за эту безжалостность, за смех, за самоуверенность, — ведь это была его собственная несчастная судьба, которая смеялась над ним в глаза. Потом у него все помутилось в голове. Ему так много было нужно сказать отцу, а выходило совсем другое, и язык
говорил не то. Галактион вдруг обессилел и беспомощно посмотрел кругом, точно искал поддержки.
— А что же я поделаю с ним? — отвечал вопросом
о. Макар. — По-нашему, по-деревенски, так
говорят: стогом мыши не задавишь.
— Само собою разумеется, как же без денег жить? Ведь я хоша и
говорю вам
о документе, а даю деньги все одно, как кладу к себе в карман. По-родственному, Харитина Харитоновна. Чужим-то все равно, а свое болит… да. Заходил я к Илье Фирсычу. В большое малодушие впадает.
— Вот вы
о родственниках заговорили… Хороши бывают родственнички! Ну, да не стоит об этом
говорить!
—
О тебе же заботился. В самом деле, Харитина, будем дело
говорить. К отцу ты не пойдешь, муж ничего не оставил, надо же чем-нибудь жить? А тут еще подвернутся добрые люди вроде Ечкина. Ведь оно всегда так начинается: сегодня смешно, завтра еще смешнее, а послезавтра и поправить нельзя.
— Тебя не спрошу. Послушай, Галактион, мне надоело с тобой ссориться. Понимаешь, и без тебя тошно. А тут ты еще пристаешь… И
о чем
говорить: нечем будет жить — в прорубь головой. Таких ненужных бабенок и хлебом не стоит кормить.
Это известие ужасно поразило Харитину. У нее точно что оборвалось в груди. Ведь это она, Харитина, кругом виновата, что сестра с горя спилась. Да, она… Ей живо представился весь ужас положения всей семьи Галактиона, иллюстрировавшегося народною поговоркой: муж пьет — крыша горит, жена запила — весь дом. Дальше она уже плохо понимала, что ей
говорил Замараев
о каком-то стеариновом заводе, об Ечкине, который затягивает богоданного тятеньку в это дело, и т. д.
Сам доктор ни слова не
говорил никому
о своей семейной жизни, даже Стабровскому, с которым был ближе других.
Между тем Прасковья Ивановна решительно ничего не делала такого, что
говорило бы
о желании поработить его и,
говоря вульгарно, забрать под башмак.
—
О, за деньгами дело не станет! — уверенно
говорил Харченко. — Важно, чтоб интеллигенция объединилась и дала отпор капиталу.
Мелкое купечество, не пользовавшееся кредитом в Коммерческом банке, обращалось за ссудами в замараевскую контору, не
говоря уже
о мелких торговцах, ремесленниках и просто голытьбе.
Для Галактиона этот ход противника был крупною неприятностью, как непредусмотренное действие. Что тут ни
говори, а Прохоров жив,
о чем кричала каждая кабацкая вывеска.
В первый момент доктор не придал письму никакого значения, как безыменной клевете, но потом оно его начало беспокоить с новой точки зрения: лично сам он мог наплевать на все эти сплетни, но ведь
о них, вероятно,
говорит целый город.
— Да
о чем говорить-то? — возмущался Замараев. — Да я от себя готов заплатить эти десять тысяч… Жили без них и проживем без них, а тут одна мораль. Да и то сказать, много ли мне с женой нужно? Ох, грехи, грехи!..
Полуянов как-то совсем исчез из поля зрения всей родни.
О нем не
говорили и не вспоминали, как
о покойнике, от которого рады были избавиться. Харитина время от времени получала от него письма, сначала отвечала на них, а потом перестала даже распечатывать. В ней росло по отношению к нему какое-то особенно злобное чувство. И находясь в ссылке, он все-таки связывал ее по рукам и по ногам.
— Уж это што
говорить — заступа… Позавидовал плешивый лысому. По-твоему хочу сделать: разделить сыновей. Хорошие ноне детки. Ох-хо-хо!.. А все суета, Харитон Артемьич… Деток вон мы с тобой судим и рядим, а
о своей душе не печалуемся. Только бы мне с своим делом развязаться… В скиты пора уходить. Вот вместе и пойдем.
Скажите, пожалуйста, стоило поднимать пыль из-за какой-то учительницы, когда сам Павел Степаныч так просто
говорит в думе
о необходимости народного образования,
о пользе грамотности и вообще просвещения.
Полуянов
говорил все время
о прошлом, а Прохоров
о настоящем. Оба слушали только себя, хотя под конец Прохоров и взял перевес. Очень уж мудреные вещи творились в Заполье.
— Вот уж вы совсем большие, взрослые девушки, —
говорил он с грустною нотой в голосе. — Я часто думаю
о вас, и мне делается страшно.
Это и были те свои,
о которых
говорил ей на прощанье Стабровский.
Разъезжая по своим делам по Ключевой, Луковников по пути завернул в Прорыв к Михею Зотычу. Но старика не было, а на мельнице оставались только сыновья, Емельян и Симон. По первому взгляду на мельницу Луковников определил, что дела идут плохо, и мельница быстро принимала тот захудалый вид, который
говорит красноречивее всяких слов
о внутреннем разрушении.
Эти строгие теоретические рассуждения разлетались прахом при ближайшем знакомстве с делом. Конечно, и пшеничники виноваты, а с другой стороны, выдвигалась масса таких причин, которые уже не зависели от пшеничников. Первое дело, своя собственная темнота одолевала, тот душевный глад,
о котором
говорит писание. Пришли волки в овечьей шкуре и воспользовались мглой… По закону разорили целый край. И как все просто: комар носу не подточит.
— В таком случае, вы понимаете, что ваше преследование меня по пятам — мерзость… За меня даже заступиться некому, и вы пользуетесь моею беззащитностью. Ко всем хорошим качествам,
о которых я вам уже
говорила, вы присоединяете новое.
Так как нужно было что-нибудь
говорить, все толковали
о дешевом сибирском хлебе.
— Дело в том… да… в том, что Галактион Михеич… одним словом, мне его жаль. Пропадет он окончательно. Все его теперь бранят, другие завидуют, а он не такой. Вот хоть и это дело,
о котором сейчас
говорил Болеслав Брониславич. Право, я только не умею всего сказать, как следует.
От Стабровского Устенька вышла в каком-то тумане. Ее сразу оставила эта выдержка. Она шла и краснела, припоминая то, что
говорил Стабровский.
О, только он один понимал ее и с какою вежливостью старался не дать этого заметить! Но она уже давно научилась читать между строк и понимала больше, чем он думал. В сущности сегодняшнее свидание с Харитиной было ее экзаменом. Стабровский, наконец, убедился в том, чего боялся и за что жалел сейчас ее. Да, только он один будет знать ее девичью тайну.
Стоило Устеньке закрыть глаза, как она сейчас видела себя женой Галактиона. Да, именно жена, то, из чего складывается нераздельный организм.
О, как хорошо она умела бы любить эту упрямую голову, заполненную такими смелыми планами! Сильная мужская воля направлялась бы любящею женскою рукой, и все делалось бы, как прекрасно
говорили старинные русские люди, по душе. Все по душе, по глубоким внутренним тяготениям к правде, к общенародной совести.