Неточные совпадения
— А привык я.
Все пешком больше хожу: которое место пешком пройдешь, так оно памятливее. В Суслоне чуть было не загостился у твоего зятя, у писаря…
Хороший мужик.
— Вот это я люблю! — поддержал его хозяин. — Я сам, брат, не люблю
все эти трень-брень, а
все бабы моду придумывают. Нет
лучше закуски, как ржаная корочка с сольцой да еще с огурчиком.
Это простое приветливое слово сразу ободрило Анфусу Гавриловну, и она посмотрела на гостя, как на своего домашнего человека, который сору из избы не вынесет. И так у него
все просто, по-хорошему. Старик полюбился ей сразу.
— Другие и пусть живут по-другому, а нам и так ладно. Кому надо, так и моих маленьких горниц не обегают. Нет, ничего,
хорошие люди не брезгуют… Много у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А
все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им
все по-модному.
— Высмотрел я место себе под мельницу, — объяснял старик сыновьям. —
Всю Ключевую прошел —
лучше не сыскать. Под Суслоном, где Прорыв.
— Думал я, по осени сыграем свадьбу… По-хорошему, думал,
все дельце пойдет. А теперь другое… Да. Через две недели теперь свадьба будет.
Анфуса Гавриловна
все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно
хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
— Женихи-то
все хороши, мамынька, — уклончиво ответила Татьяна. — Ничего,
хороший. Женихов-то, как гусей, по осени считают. Что-то очень уж ласковый. Я это так, к слову.
От
всего веяло тугим
хорошим достатком.
— Молчать! Ты вот
лучше училась бы у сестры Серафимы, как следует уважать мужа… да! И по домашности тоже
все запустила… Вон стряпка Матрена ушла.
Чай продолжался довольно долго, и Галактион заметил, что в его стакане
все больше и больше прибавляется рому. Набравшаяся здесь публика произвела на него
хорошее впечатление своей простотой и откровенностью. Рядом с Галактионом оказался какой-то ласковый седенький старичок, с утиным носом, прилизанными волосами на височках и жалобно моргавшими выцветшими глазками. Он
все заглядывал ему в лицо и повторял...
— А мне что!.. Какая есть… Старая буду, грехи буду замаливать… Ну, да не стоит о наших бабьих грехах толковать: у
всех у нас один грех. У
хорошего мужа и жена
хорошая, Галактион. Это уж всегда так.
Но и тут Ечкин купил упрямого старика, да еще как ловко купил — со
всем потрохом.
Лучше и не бывает.
— Хорошо, хорошо. Какой вы
хороший, Галактион Михеич! А вот она так мне
все рассказывала. Чуть не отравилась из-за вас. Откуда у мужчин такая жестокость?
— Вот тебе и зять! — удивлялся Харитон Артемьич. — У меня
все зятья такие: большая родня — троюродное наплевать. Ты уж
лучше к Булыгиным-то не ходи, только себя осрамишь.
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил на хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то
всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что
лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
— Ишь как ты разлакомился там, в Заполье! — засмеялся опять Михей Зотыч. — У вас ведь там
все правые, и один
лучше другого, потому как ни бога, ни черта не знают. Жиды, да табашники, да потворщики, да жалостливые бабешки.
— А вот и пустит. И еще спасибо скажет, потому выйдет так, что я-то кругом чиста. Мало ли что про вдову наболтают, только ленивый не скажет. Ну, а тут я сама объявлюсь, — ежели бы была виновата, так не пошла бы к твоей мамыньке. Так я говорю?..
Всем будет хорошо… Да еще что, подошлем к мамыньке сперва Серафиму. Еще того
лучше будет… И ей будет
лучше: как будто промежду нас ничего и не было… Поняла теперь?
— Хотите, чтобы я сказал вам
все откровенно? Штофф именно для такого дела не годится… Он слишком юрок и не умеет внушать к себе доверия, а затем тут
все дело в такте. Наконец, мешает просто его немецкая фамилия… Вы понимаете меня? Для вас это будет
хорошим опытом.
— Так это вы, Анатолий Петрович, в газетах
всех ругаете? Очень превосходно… да. Нечего сказать,
хорошая ученость —
всех срамить!..
Лучше всех держала себя от начала до конца Харитина. Она даже решила сгоряча, что
все деньги отдаст отцу, как только получит их из банка. Но потом на нее напало раздумье. В самом деле, дай их отцу, а потом и поминай, как звали.
Все равно десятью тысячами его не спасешь. Думала-думала Харитина и придумала. Она пришла в кабинет к Галактиону и передала
все деньги ему.
— Уж это што говорить — заступа… Позавидовал плешивый лысому. По-твоему хочу сделать: разделить сыновей.
Хорошие ноне детки. Ох-хо-хо!.. А
все суета, Харитон Артемьич… Деток вон мы с тобой судим и рядим, а о своей душе не печалуемся. Только бы мне с своим делом развязаться… В скиты пора уходить. Вот вместе и пойдем.
— Так, так… То-то нынче добрый народ пошел:
все о других заботятся, а себя забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и
все перезаложили в банк. Одни строят, другие деньги на постройку дают — чего
лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого не жалеешь.
Стабровский очень был обрадован, когда «слявяночка» явилась обратно, счастливая своим молодым самопожертвованием. Даже Дидя, и та была рада, что Устенька опять будет с ней. Одним словом,
все устроилось как нельзя
лучше, и «славяночка» еще никогда не чувствовала себя такою счастливой. Да, она уже была нужна, и эта мысль приводила ее в восторг. Затем она так любила
всю семью Стабровских, мисс Дудль,
всех. В этом именно доме она нашла то, чего ей не могла дать даже отцовская любовь.
— А как вы полагаете, откуда деньги у Болеслава Брониславича? Сначала он был подрядчиком и морил рабочих, как мух, потом он начал спаивать мужиков, а сейчас разоряет целый край в обществе
всех этих банковских воров. Честных денег нет, славяночка. Я не обвиняю Стабровского: он не
лучше и не хуже других. Но не нужно закрывать себе глаза на окружающее нас зло. Хороша и литература, и наука, и музыка, —
все это отлично, но мы этим никогда не закроем печальной действительности.
— И я не
лучше других. Это еще не значит, что если я плох, то другие хороши. По крайней мере я сознаю
все и мучусь, и даже вот за вас мучусь, когда вы поймете
все и поймете, какая ответственная и тяжелая вещь — жизнь.
— Ох, не
лучше! И не говори, зятюшка. Ах, что со мной сделали зятья!.. Разорвать их
всех мало!
Из своей «поездки по уезду» Полуянов вернулся в Заполье самым эффектным образом. Он подкатил к малыгинскому дому в щегольском дорожном экипаже Ечкина, на самой лихой почтовой тройке. Ечкин отнесся к бывшему исправнику решительно
лучше всех и держал себя так, точно вез прежнего Полуянова.
— Ох, уж эта мне форма!.. Зарез.
Все по форме меня надували, а зятья
лучше всех… Где же правда-то? Ведь есть же она, матушка? Меня грабят по форме, а я должен молчать… Нет, шалишь!
— И он тоже
все сказал… Ведь
хороший бы человек из него мог быть, если бы такая голова к месту пришлась.
Галактион приходил к Луковникову с специальною целью поблагодарить старика за
хороший совет относительно Мышникова.
Все устроилось в какой-нибудь один час наилучшим образом, и многолетняя затаенная вражда закончилась дружбой. Галактион шел к Мышникову с тяжелым сердцем и не ожидал от этого похода ничего
хорошего, а вышло
все наоборот. Сначала Мышников отнесся к нему недоверчиво и с обычною грубоватостью, а потом, когда Галактион откровенно объяснил свое критическое положение, как-то сразу отмяк.
— Вздор!.. Никак я не относился… У меня уж такой характер, что
всем кажется, что я отношусь как-то нехорошо. Ваше дело
хорошее, верное, и я даже с удовольствием могу вам помочь.
Сам по себе он даже не интересен и даже
лучше его совсем не знать, ибо он
весь растворяется в своем деле, он фермент, бродильное начало, та закваска, о которой говорится в писании… да.
Потом Михею Зотычу сделалось страшно уже не за себя, а за других, за потемневший разум, за страшное зверство, которое дремлет в каждом человеке. Убитому
лучше — раз потерпеть, а убивцы будут
всю жизнь казниться и муку мученическую принимать. Хуже всякого зверя человек, когда господь лишит разума.
Девушка посмотрела на отца почти с улыбкой сожаления, от которой у него защемило на душе. У него в голове мелькнула первая тень подозрения. Начато не обещало ничего
хорошего. Прежде
всего его обезоруживало насмешливое спокойствие дочери.
И другие были не
лучше: Штофф, Мышников, свои собственные служащие, и
лучше всех, конечно, был зять, ждавший его смерти, как воскресения. О, как теперь
всех понимал Стабровский и как понимал то, что
вся его жизнь была одною сплошною ошибкой!
Луковникова удивляло больше
всего то, что
все другие знали его дела, пожалуй,
лучше, чем он сам.
Хороших людей много, но
все они такие бессильные.
Все только на языке, в теории, в области никогда не осуществимых
хороших чувств.
— Уж
лучше нашей Ключевой, кажется, на
всем свете другой реки не сыщешь, — восторгался Михей Зотыч, просматривая плесо из-под руки. — Божья дорожка — сама везет…