Неточные совпадения
— Да што с ним разговоры-то разговаривать! — загалдело несколько голосов разом. — Сади его
в темную, а там Флегонт Василич
все разберет… Не совсем умом-то старичонко…
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов
в пятьсот, как
все сибирские села, но
в страду оно безлюдело.
На дрогах, на подстилке из свежего сена, сидели
все важные лица: впереди
всех сам волостной писарь Флегонт Васильевич Замараев, плечистый и рябой мужчина
в плисовых шароварах, шелковой канаусовой рубахе и мягкой серой поярковой шляпе; рядом с ним, как сморчок, прижался суслонский поп Макар, худенький, загорелый и длинноносый, а позади
всех мельник Ермилыч, рослый и пухлый мужик с белобрысым ленивым лицом.
— Был такой грех, Флегонт Василич…
В том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина — не прост человек. Мало ли бродяжек
в лето-то пройдет по Ключевой;
все они на один покрой, а этот какой-то мудреный и нас
всех дурачками зовет…
Писарь сделал Вахрушке выразительный знак, и неизвестный человек исчез
в дверях волости. Мужики
все время стояли без шапок, даже когда дроги исчезли, подняв облако пыли. Они постояли еще несколько времени, погалдели и разбрелись по домам, благо уже солнце закатилось и с реки потянуло сыростью. Кое-где
в избах мелькали огоньки. С ревом и блеяньем прошло стадо, возвращавшееся с поля. Трудовой крестьянский день кончался.
Вахрушка даже сел на своем конике, пораженный наблюдательностью неизвестного бродяги. Вот так старичонко задался: на два аршина под землей
все видит. Вахрушка
в конце концов рассердился...
— А этого самого бродяги.
В тоску меня вогнал своими словами. Я
всю ночь, почитай, не спал. И
все загадки загадывает. «А картошку, грит, любишь?» Уж я думал, думал, к чему это он молвил, едва догадался. Он это про бунт словечко закинул.
Темная крестьянская масса всколыхнулась почти на расстоянии
всего уезда, и волнение особенно сильно отразилось
в Суслоне, где толпа мужиков поймала молодого еще тогда писаря Замараева и на веревке повела топить к Ключевой как главного виновника
всей беды, потому что писаря и попы скрыли настоящий царский указ.
— Ведите меня
в волость, я
все покажу! — смело заявил он.
Вахрушка молодцевато подтянулся и сделал налево кругом. Таинственный бродяга появился во
всем своем великолепии,
в длинной рубахе, с котомочкой за плечами, с бурачком
в одной руке и палкой
в другой.
Кое-где из окон деревенских изб показывались бабьи головы
в платках, игравшие на улице ребятишки сторонились, а старичок
все бежал, размахивая своею палочкой.
Никита откинулся
всем корпусом назад, удерживая натянувшийся, как струна, волосяной чумбур, а Лиодор и Ахметка жарят ошалевшую лошадь
в два кнута.
У Лиодора мелькнула мысль: пусть Храпун утешит старичонку. Он молча передал ему повод и сделал знак Никите выпустить чумбур.
Все разом бросились
в стороны. Посреди двора остались лошадь и бродяга. Старик отпустил повод, смело подошел к лошади, потрепал ее по шее, растянул душивший ее чумбур, еще раз потрепал и спокойно пошел вперед, а лошадь покорно пошла за ним, точно за настоящим хозяином. Подведя успокоенного Храпуна к террасе, бродяга проговорил...
Все девицы взвизгнули и стайкой унеслись
в горницы, а толстуха Аграфена заковыляла за ними. «Сама» после утреннего чая прилегла отдохнуть
в гостиной и долго не могла ничего понять, когда к ней влетели дочери
всем выводком. Когда-то красивая женщина, сейчас Анфуса Гавриловна представляла собой типичную купчиху, совсем заплывшую жиром. Она сидела
в ситцевом «холодае» и смотрела испуганными глазами то на дочерей, то на стряпку Аграфену, перебивавших друг друга.
Я еще чуть не задавила его: он
в окошке-то, значит, прилег на подоконник, а я забыла о нем, да тоже хотела поглядеть на двор-то, да на него и навалилась
всем туловом.
Младшие девицы, Агния и Харитина, особенно не тревожились, потому что
все дело было
в старшей Серафиме: ее черед выходить замуж.
— А привык я.
Все пешком больше хожу: которое место пешком пройдешь, так оно памятливее.
В Суслоне чуть было не загостился у твоего зятя, у писаря… Хороший мужик.
Весь второй этаж был устроен на отличку: зал, гостиная, кабинет, столовая, спальня, —
все по-богатому, как
в первых купеческих домах.
Вся семья жалась
в нижнем, этаже,
в маленьких, низких комнатах, а парадный верх служил только для приемов.
— Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой по дивану. — Вот за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив других ниже себя оказать. У нас
в Заполье по-богатому
все дома налажены, так оно и совестно свиньей быть.
«Вот гостя господь послал: знакомому черту подарить, так назад отдаст, — подумал хозяин, ошеломленный таким неожиданным ответом. — Вот тебе и сват. Ни с которого краю к нему не подойдешь. То ли бы дело выпили, разговорились, — оно
все само бы и наладилось, а теперь разводи бобы всухую. Ну, и сват, как кривое полено: не уложишь ни
в какую поленницу».
— Это ты правильно, хозяюшка, — весело ответил гость. — Необычен я, да и стар.
В черном теле прожил
всю жизнь, не до питья было.
Одним словом, Анфуса Гавриловна оказалась настоящим полководцем, хотя гость уже давно про себя прикинул
в уме
всех трех сестер: младшая хоть и взяла и красотой и удалью, а еще невитое сено, икона и лопата из нее будет; средняя
в самый раз, да только ленива, а растолстеет — рожать будет трудно; старшая, пожалуй, подходящее
всех будет, хоть и жидковата из себя и модничает лишнее.
Весь бассейн Ключевой представлял собой настоящее золотое дно, потому что здесь осело крепкое хлебопашественное население, и благодатный зауральский чернозем давал баснословные урожаи, не нуждаясь
в удобрении.
Бывший пограничный городок захватил
в свои руки
всю хлебную торговлю и
все операции со степным сырьем.
Скупленный
в Зауралье хлеб доставлялся запольскими купцами на
все уральские горные заводы и уходил далеко на север, на холодную Печору, а
в засушливые годы сбывался
в степь.
Он получал свою выгоду и от дешевого и от дорогого хлеба, а больше
всего от тех темных операций
в безграмотной простоватой орде, благодаря которым составилось не одно крупное состояние.
Купечество составляло здесь
все, и
в целом уезде не было ни одного дворянского имения.
В Заполье из дворян проживало человек десять, не больше, да и те
все были наперечет, начиная с знаменитого исправника Полуянова и кончая приблудным русским немцем Штоффом, явившимся неизвестно откуда и еще более неизвестно зачем.
Все эти купеческие дома строились по одному плану: верх составлял парадную половину, пустовавшую от одних именин до других, а нижний этаж делился на две половины, из которых
в одной помещался мучной лабаз, а
в другой ютилась
вся купеческая семья.
Все богатое, именитое
в Заполье сбилось именно на Хлебной улице и частью на Хлебном рынке, которым она заканчивалась, точно переходила
в громадный желудок.
Церквей было не особенно много — зеленый собор
в честь сибирского святого Прокопия, память которого празднуется
всею Сибирью 8 июля, затем еще три церкви, и только.
Все это были деревянные домики,
в один этаж, с целым рядом служб.
И мещанину и разночинцу жилось
в Заполье хорошо, благо работы
всем было по горло.
Михей Зотыч был один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся
в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во
все глаза смотрел то на хозяина, то на приказчика. А хозяин шел, как ни
в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе
в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
— Другие и пусть живут по-другому, а нам и так ладно. Кому надо, так и моих маленьких горниц не обегают. Нет, ничего, хорошие люди не брезгуют… Много у нас
в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А
все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им
все по-модному.
— Есть и такой грех. Не пожалуемся на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, —
все они с бору да с сосенки набрались. Один приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские деньги
в люди вышел.
Старик Колобов зажился
в Заполье. Он точно обыскивал
весь город. Все-то ему нужно было видеть, со
всеми поговорить, везде побывать. Сначала
все дивились чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а еще больше нравилась река Ключевая. По утрам он почти каждый день уходил купаться, а потом садился на бережок и проводил целые часы
в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
У старика Колобова
все надежды заключались
в Галактионе, — очень уж умный паренек издался.
— За пароходом дело не встанет… По другим-то местам везде пароходы, а мы
все гужом волокем. Отсюда во
все стороны дорога: под Семипалатинск,
в степь, на Обь к рыбным промыслам… Работы хватит.
Эта сцена более
всего отозвалась на молчавшем Емельяне. Большак понимал, что это он виноват, что отец самовольно хочет женить Галактиона на немилой, как делывалось
в старину. Боится старик, чтобы Галактион не выкинул такую же штуку, как он, Емельян. Вот и торопится… Совестно стало большаку, что из-за него заедают чужой век. И что это накатилось на старика? А Галактион выдержал до конца и ничем не выдал своего настроения.
Заводоуправление согласилось, — вероятно,
в виде курьеза, — и через три года работы канал был готов и самым блестящим образом оправдал
все расчеты самоучки-инженера.
И
в то же время нужно было сделать
все по-настоящему, чтобы не осрамиться перед другими и не запереть ход оставшимся невестам.
Анфуса Гавриловна
все это слышала из пятого
в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала
в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
Нравился девушкам и другой брат, Емельян. Придет на девичник, сядет
в уголок и молчит, как пришитый. Сначала
все девушки как-то боялись его, а потом привыкли и насмелились до того, что сами начали приставать к нему и свои девичьи шутки шутить.
При нем не стеснялись и болтали
все, что взбредет
в голову, его же тащили во
все девичьи игры и шалости, теребили за бороду, целовали и проделывали всякие дурачества, особенно когда старухи уходили после обеда отдохнуть.
Такое поведение, конечно, больше
всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то
в одну руку с ней
все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо,
в одну комнату и запирались на ключ.
Раз все-таки Лиодор неожиданно для
всех прорвался
в девичью и схватил
в охапку первую попавшуюся девушку. Поднялся отчаянный визг, и
все бросились врассыпную. Но на выручку явился точно из-под земли Емельян Михеич. Он молча взял за плечо Лиодора и так его повернул, что у того кости затрещали, — у великого молчальника была железная сила.
И на свадьбу она явилась
в таком платье, что
все ахнули.
Кажется,
всех бы дочерей собрала под свое материнское крыло и никому не дала бы
в обиду.