Неточные совпадения
— Да я кому говорю, старый черт? — озлилась Домнушка, всей полною грудью вылезая из окна,
так что где-то треснул сарафан или рубашка. — Вот ужо встанет Петр Елисеич,
так я ему сейчас побегу жаловаться…
—
Так чего же вы хотите от меня? — спрашивал Петр Елисеич, останавливаясь перед Егором.
Старик вскочил с диванчика, ударил кулаком по столу,
так что звякнула кружка с квасом, и забегал по комнате.
При входе в этот корпус Луку Назарыча уже встречал заводский надзиратель Подседельников, держа снятую фуражку наотлет. Его круглое розовое лицо
так и застыло от умиления, а круглые темные глаза ловили каждое движение патрона. Когда рассылка сообщил ему,
что Лука Назарыч ходит по фабрике, Подседельников обежал все корпуса кругом, чтобы встретить начальство при исполнении обязанностей. Рядом с ним вытянулся в струнку старик уставщик, — плотинного и уставщика рабочие звали «сестрами».
Рабочие снимали перед ним свои шляпы и кланялись, но старику казалось,
что уже все было не
так и
что над ним смеются.
— А, это ты! — обрадовался Петр Елисеич, когда на обратном пути с фабрики из ночной мглы выступила фигура брата Егора. — Вот
что, Егор, поспевай сегодня же ночью домой на Самосадку и объяви всем пристанским,
что завтра будут читать манифест о воле. Я уж хотел нарочного посылать…
Так и скажи,
что исправник приехал.
—
Чему вы-таки веселитесь, Иван Семеныч? — удивлялся Овсянников, вытягивая свои ноги, как палки.
Вспышка у Мухина прошла
так же быстро, как появилась. Конечно, он напрасно погорячился, но зачем Палач устраивает посмешище из сумасшедшего человека? Пусть же он узнает,
что есть люди, которые думают иначе. Пора им всем узнать то,
чего не знали до нынешнего дня.
— Ничего, не мытьем,
так катаньем можно донять, — поддерживал Овсянников своего приятеля Чебакова. — Ведь как расхорохорился, проклятый француз!.. Велика корысть,
что завтра все вольные будем: тот же Лука Назарыч возьмет да со службы и прогонит… Кому воля, а кому и хуже неволи придется.
Сюда со всех заводов ссылали провинившихся рабочих,
так что этот рудник служил чем-то вроде домашней каторги.
В течение времени Пеньковка
так разрослась,
что крайними домишками почти совсем подошла к Кержацкому концу, — их разделила только громадная дровяная площадь и черневшие угольные валы.
Он первый расчистил лес под пашню и завел пчел; занимался он, главным образом, рыболовством на озерах, хотя эти озера и сдавались крупным арендаторам,
так что население лишено было права пользоваться рыбой.
— Разе
так караулят господские дома, старый черт? — кричал он, довольный,
что испугал старика.
— Кто рано встает, тому бог подает, Иван Семеныч, — отшучивался Груздев, укладывая спавшего на руках мальчика на полу в уголку, где кучер разложил дорожные подушки. — Можно один-то день и не поспать: не много
таких дней насчитаешь. А я, между прочим, Домнушке наказал самоварчик наставить… Вот оно сон-то как рукой и снимет. А это кто там спит? А, конторская крыса Овсянников… Чего-то с дороги поясницу разломило, Иван Семеныч!
— Глиста!.. — проговорил Груздев вслед Овсянникову. —
Таким бы людям и на свет лучше не родиться. Наверное, лежал и подслушивал,
что мы тут калякали с тобой, Иван Семеныч, потом в уши Луке Назарычу и надует.
Домнушка, Катря и казачок Тишка выбивались из сил: нужно было приготовить два стола для панов, а там еще стол в сарайной для дозорных, плотинного, уставщиков и кафтанников и самый большой стол для лесообъездчиков и мастеров во дворе. После первых рюмок на Домнушку посыпался целый ряд непрошенных любезностей,
так что она отбивалась даже ногами, особенно когда пробегала через крыльцо мимо лесообъездчиков.
Да и как было сидеть по хатам, когда
так и тянуло разузнать,
что делается на белом свете, а где же это можно было получить, как не в Дунькином кабаке?
Самоварник осмотрел кабацкую публику, уткнул руки в бока,
так что черный халат из тонкого сукна болтался назади, как хвост, и, наклонив свое «шадривое» лицо с вороватыми глазами к старикам, проговорил вполголоса...
— А кто в гору полезет? — не унимался Самоварник, накренивая новенький картуз на одно ухо. — Ха-ха!.. Вот оно в
чем дело-то, родимые мои…
Так, Дорох?
Около Самоварника собралась целая толпа,
что его еще больше ободрило.
Что же, пустой он человек, а все-таки и пустой человек может хорошим словом обмолвиться. Кто в самом деле пойдет теперь в огненную работу или полезет в гору? Весь кабак загалдел, как пчелиный улей, а Самоварник орал пуще всех и даже ругал неизвестно кого.
— Тошно мне, Дунюшка… — тихо ответил Окулко и
так хорошо посмотрел на целовальничиху,
что у ней точно
что порвалось. — Стосковался я об тебе, вот и пришел. Всем радость, а мы, как волки, по лесу бродим… Давай водки!
Разбойники не обратили на него никакого внимания, как на незнакомого человека, а Беспалый
так его толкнул,
что старик отлетел от стойки сажени на две и начал ругаться.
— Третьева дни…
Так взбодрили,
что страсть.
После веселого обеда весь господский дом спал до вечернего чая. Все
так устали,
что на два часа дом точно вымер. В сарайной отдыхали Груздев и Овсянников, в комнате Луки Назарыча почивал исправник Иван Семеныч, а Петр Елисеич прилег в своем кабинете. Домнушка тоже прикорнула у себя в кухне. Бодрствовали только дети.
Знаки повторились с новою силой, и Васина голова делала
такие уморительные гримасы,
что Нюрочка рассмеялась сквозь слезы.
Глаза у пристанского разбойника
так и горели, и охватившее его воодушевление передалось Нюрочке, как зараза. Она шла теперь за Васей, сама не отдавая себе отчета. Они сначала вышли во двор, потом за ворота, а через площадь к конторе уже бежали бегом,
так что у Нюрочки захватывало дух.
— Ну, душа моя, я тебя сейчас
так посеребрю,
что…
Рабочие
так привыкли к безмолвному присутствию «немого», как называли его,
что не замечали даже, когда он приходил и когда уходил: явится, как тень, и, как тень, скроется.
— Вот
что, Никитич, родимый мой, скажу я тебе одно словечко, — перебил мальчика Самоварник. — Смотрю я на фабрику нашу, родимый мой, и раскидываю своим умом
так: кто теперь Устюжанинову робить на ней будет, а? Тоже вот и медный рудник взять: вся Пеньковка расползется, как тараканы из лукошка.
Даже «красная шапка» не производила
такого панического ужаса: бабы выли и ревели над Петькой хуже,
чем если бы его живого закапывали в землю, — совсем несмысленый еще мальчонко, а бритоусы и табашники обасурманят его.
Родное оставалось в
такой дали,
что о нем думали, как о чем-то чужом.
— Ну,
так что тебе? — сурово спросила Палагея, неприятно пораженная этою новостью. Тит не любил разбалтывать в своей семье и ничего не сказал жене про вчерашнее.
Это заявление обескуражило Илюшку,
так что он не нашелся даже,
что ему ответить.
Когда пришлось женить Макара, горбатовская семья была большая, но всё подростки или ребята,
так что у Палагеи со старшею снохой «управа не брала».
Выходило
так,
что Татьяна своим слишком рабочим видом точно конфузила горбатовскую семью, особенно наряду с другими снохами, и ее держали в черном теле, как изработавшуюся скотину, какая околачивается по задним дворам на подножном корму.
Ключевляне доверялись ему на основании принципа,
что если уж кто убережет,
так, конечно, сам вор.
Илюшка упорно отмалчивался,
что еще больше злило Рачителиху. С парнишкой что-то сделалось: то молчит, то
так зверем на нее и смотрит. Раньше Рачителиха спускала сыну разные грубые выходки, а теперь, обозленная радовавшимися пьяницами, она не вытерпела.
— Ты
чего молчишь, как пень? — накинулась она на Илюшку. — Кому говорят-то?.. Недавно оглох,
так не можешь ответить матери-то?
В этот момент подкатил к кабаку, заливаясь колокольчиками, экипаж Груздева. Войдя в кабак, Самойло Евтихыч нашел Илюшку еще связанным. Рачителиха
так растерялась,
что не успела утащить связанного хоть за стойку.
— А наши-то тулянки
чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела,
так на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то
так и поднялись, особенно в нашем Туляцком конце.
Хорошая мебель была набита везде,
так что трудно было ходить.
—
Что же ты не ввел его в горницы? — смутился Груздев. — Ты всегда
так… Никуда послать нельзя.
Все эти церемонии были проделаны
так быстро,
что девочка не успела даже подумать о сопротивлении, а только со страхом ждала момента, когда она будет целовать руку у сердитой бабушки.
— Мать, опомнись,
что ты говоришь? — застонал Мухин, хватаясь за голову. — Неужели тебя радует,
что несчастная женщина умерла?.. Постыдись хоть той девочки, которая нас слушает!.. Мне
так тяжело было идти к тебе, а ты опять за старое… Мать, бог нас рассудит!
— Как же, помним тебя, соколик, — шамкали старики. — Тоже, поди, наш самосадский. Еще когда ползунком был,
так на улице с нашими ребятами играл, а потом в учебу ушел. Конечно, кому до
чего господь разум откроет… Мать-то пытала реветь да убиваться, как по покойнике отчитывала, а вот на старости господь привел старухе радость.
— Пока ничего неизвестно, Мосей: я знаю не больше твоего… А потом, положение крестьян другое,
чем приписанных к заводам людей. […приписанных к заводам людей —
так называли крестьян, прикрепленных царским правительством к заводам и фабрикам во время крепостного права.]
—
Так, родимый мой… Конешно, мы люди темные, не понимаем. А только ты все-таки скажи мне, как это будет-то?.. Теперь по Расее везде прошла по хрестьянам воля и везде вышла хрестьянская земля, кто, значит,
чем владал: на, получай… Ежели, напримерно, оборотить это самое на нас: выйдет нам земля али нет?
Петру Елисеичу не хотелось вступать в разговоры с Мосеем, но
так как он, видимо, являлся здесь представителем Самосадки, то пришлось подробно объяснять все,
что Петр Елисеич знал об уставных грамотах и наделе землей бывших помещичьих крестьян. Старички теперь столпились вокруг всего стола и жадно ловили каждое слово, поглядывая на Мосея, —
так ли, мол, Петр Елисеич говорит.
— Вот
что, Мосей, — заговорил Петр Елисеич решительным тоном, — если ты хочешь потолковать,
так заходи ко мне, а сейчас мне некогда…
Нюрочка была рада,
что вырвалась из бабушкиной избы, и торопливо бежала вперед,
так что начетчица едва поспевала за ней.