Неточные совпадения
— Все говорил… Как по крестьянам она прошла: молебны служили, попы по церквам манифест читали. Потом по городам воля разошлась и на заводах, окромя наших… Мосей-то говорит, што большая может выйти ошибка, ежели
время упустить. Спрячут, говорит, приказчики вашу волю — и конец
тому делу.
— Нашли тоже и
время прийти… — ворчала
та, стараясь не смотреть на Окулка. — Народу полный кабак, а они лезут… Ты, Окулко, одурел совсем… Возьму вот, да всех в шею!.. Какой народ-то, поди уж к исправнику побежали.
— Точно из бани вырвался, — рассказывал Петр Елисеич, не слушая хозяина. — Так и напирает… Еще этот Мосей навязался. Главное, что обидно: не верят ни одному моему слову, точно я их продал кому. Не верят и в
то же
время выпытывают. Одна мука.
Петр Елисеич прежде
времени не старался заводить на эту
тему никаких разговоров и надеялся, что все обставится помаленьку, при помощи маленьких взаимных уступок.
Таисья выбежала провожать ее за ворота в одном сарафане и стояла все
время, пока сани спускались к реке, объехали караванную контору и по льду мелькнули черною точкой на
ту сторону, где уползала в лес змеей лесная глухая дорожка.
Гуляка Терешка побаивался сердитой жены-тулянки и только почесывал затылок. К Лукерье несколько раз на перепутье завертывала Домнушка и еще сильнее расстроила бабенку своими наговорами, соболезнованием и причитаньем, хотя в
то же
время ругала, на чем свет стоит, сбесившегося свекра Тита.
Нюрочке делалось совестно за свое любопытство, и она скрывалась, хотя ее так и тянуло в кухню, к живым людям. Петр Елисеич половину дня проводил на фабрике, и Нюрочка ужасно скучала в это
время, потому что оставалась в доме одна, с глазу на глаз все с
тою же Катрей. Сидор Карпыч окончательно переселился в сарайную, а его комнату временно занимала Катря. Веселая хохлушка тоже заметно изменилась, и Нюрочка несколько раз заставала ее в слезах.
Вот когда пригодились хоть отчасти
те знания, которые были приобретены Мухиным за границей, хотя за сорок лет много воды утекло, и заводская крупная промышленность за это
время успела шагнуть далеко.
За этим делом Петр Елисеич совсем забыл окружающих и даже о
том, что в последнее
время отравляло ему жизнь.
— Вот я
то же самое думаю и ничего придумать не могу. Конечно, в крепостное
время можно было и сидя в Самосадке орудовать… А вот теперь почитай и дома не бываю, а все в разъездах. Уж это какая же жизнь… А как подумаю, что придется уезжать из Самосадки, так даже оторопь возьмет. Не
то что жаль насиженного места, а так… какой-то страх.
В это
время обыкновенно в Туляцком конце «играли свадьбы», а нынче только Чеботаревы выдали одну дочь, да и
то все дело свертели на скорую руку, так что свадьба походила на пожар.
— Ах, какое дело!.. — повторял
время от
времени сам Груздев. — Разве так можно с людьми поступать?.. Вот у меня сколько на службе приказчиков… Ежели человек смышленый и не вороватый, так я им дорожу. Берегу его, а не
то чтобы, например, в шею.
Ненависть Морока объяснялась
тем обстоятельством, что он подозревал Самоварника в шашнях с Феклистой, работавшей на фабрике. Это была совсем некрасивая и такая худенькая девушка, у которой душа едва держалась в теле, но она как-то пришлась по сердцу Мороку, и он следил за ней издали. С этою Феклистой он не сказал никогда ни одного слова и даже старался не встречаться с ней, но за нее он чуть не задушил солдатку Аннушку только потому, что не терял надежды задушить ее в свое
время.
Последние
времена наступили: хлеб, и
тот весят на клейменых весах с печатью антихриста.
Мать Енафа жила со мной в
то же
время, а потом я с Федосьей, да с Акулиной запутался…
В Мурмосе жил свой заводский врач, но Груздевы, придерживаясь старинки, не обратились к нему в свое
время,
тем более что вначале Анфисе Егоровне как будто полегчало.
Вася был отправлен сейчас же к матери в Мурмос, а Груздев занялся караваном с своею обычною энергией. Во
время сплава он иногда целую неделю «ходил с
теми же глазами»,
то есть совсем не спал, а теперь ему приходилось наверстывать пропущенное
время. Нужно было повернуть дело дня в два. Нанятые для сплава рабочие роптали, ссылаясь на отваливший заводский караван. Задержка у Груздева вышла в одной коломенке, которую при спуске на воду «избочило», — надо было ее поправлять, чтобы получилась правильная осадка.
Как человек бывалый, солдат спросил только про дорогу, давно ли выехали, благополучно ли доследовали, а об орде ни гугу. Пусть старик сам заговорит, а
то еще не во-время спросишь.
Потом он что-то такое спросил ее, вероятно невпопад, потому что она посмотрела на него удивленными глазами. Что она ответила, он не понимал, а только видел, как она вышла из комнаты грациозною походкой, как
те редкие сновидения, какие заставляют молодеть. Голиковский сидел несколько
времени один и старался припомнить, зачем он приехал сюда и как вообще очутился в этой комнате. Из раздумья вывел его Петр Елисеич, за которым уже успели послать на фабрику.
— Все это сентиментальности, Петр Елисеич! — смеялся Голиковский. — В доброе старое
время так и делали:
то шкуру с человека спустят,
то по головке погладят. А нужно смотреть на дело трезво, и прежде всего принцип.
— Да, я теперь понимаю вас… У вас есть свой мирок, в котором вы живете. Понимаю и
то, почему вы в последнее
время заметно отвернулись от меня.
Ах, если бы можно было зажить сначала, — ведь теперь открыты все пути, не
то что в глухое крепостное
время.
Вот они и сладили это дело… по правде сказать, нехорошее дело! Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж, а что Казбич — разбойник, которого надо было наказать. Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?.. Но в
то время я ничего не знал об их заговоре. Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и меда; я велел ему привести на другой день.
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в
то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
Неточные совпадения
В это
время слышны шаги и откашливания в комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв к дверям, толпятся и стараются выйти, что происходит не без
того, чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания:
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же
время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это
время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Артемий Филиппович. Не смея беспокоить своим присутствием, отнимать
времени, определенного на священные обязанности… (Раскланивается с
тем, чтобы уйти.)
Глядеть весь город съехался, // Как в день базарный, пятницу, // Через неделю
времени // Ермил на
той же площади // Рассчитывал народ.
Потом свою вахлацкую, // Родную, хором грянули, // Протяжную, печальную, // Иных покамест нет. // Не диво ли? широкая // Сторонка Русь крещеная, // Народу в ней
тьма тём, // А ни в одной-то душеньке // Спокон веков до нашего // Не загорелась песенка // Веселая и ясная, // Как вёдреный денек. // Не дивно ли? не страшно ли? // О
время,
время новое! // Ты тоже в песне скажешься, // Но как?.. Душа народная! // Воссмейся ж наконец!