Неточные совпадения
— Родной
брат будет Петру-то Елисеичу… — шепнула на ухо Катре слабая на язык Домнушка. — Лет, поди,
с десять не видались, а теперь вот пришел. Насчет воли допытаться пришел, — прибавила она, оглядываясь. — Эти долгоспинники хитрящие… Ничего спроста у них не делается. Настоящие выворотни!
Из этих слов Катря поняла только одно, что этот кержак родной
брат Петру Елисеичу, и поэтому стояла посредине кухни
с раскрытым от удивления ртом.
— Матушка послала… Поди, говорит, к
брату и спроси все. Так и наказывала, потому как, говорит, своя кровь, хоть и не видались лет
с десять…
Среднего роста, сутуловатый,
с широкою впалою грудью и совершенно седою головой, этот Петр Елисеич совсем не походил на
брата.
— А, это ты! — обрадовался Петр Елисеич, когда на обратном пути
с фабрики из ночной мглы выступила фигура
брата Егора. — Вот что, Егор, поспевай сегодня же ночью домой на Самосадку и объяви всем пристанским, что завтра будут читать манифест о воле. Я уж хотел нарочного посылать… Так и скажи, что исправник приехал.
— Окулко, возьмите меня
с собой козаковать? — приставал к разбойнику Терешка-казак, не понимавший, что делает. — Я верхом поеду… Теперь,
брат, всем воля: не тронь!
— У нас хлеб дорогой, а ты глуп. Нет,
брат, нам
с тобой не по пути… — отвечал Окулко, чутко прислушиваясь к каждому звуку.
— Ну, дело дрянь, Илюшка, — строго проговорил Груздев. — Надо будет тебя и в сам-деле поучить, а матери где же
с тобой справиться?.. Вот что скажу я тебе, Дуня: отдай ты его мне, Илюшку, а я из него шелкового сделаю. У меня,
брат, разговоры короткие.
Когда Таисья
с Нюрочкой уже подходили к груздевскому дому, им попался Никитич, который вел свою Оленку за руку. Никитич был родной
брат Таисье.
— Нет,
брат, это неспроста сказано… Не таковский народ!.. Понимаешь:
с умиренною душой.
Больше всего не любила Наташка ходить
с займами к богатым, как Тит Горбатый, а выворачивалась как-нибудь у своего же
брата голытьбы.
Когда ей приходилось особенно тошно, она вечером завертывала на покос к Чеботаревым, — и люди они небогатые, свой
брат, и потом товарка здесь была у Наташки, старшая дочь Филиппа, солдатка Аннушка, работавшая на фабрике вместе
с Наташкой.
Окулко косил
с раннего утра вплоть до обеда, без передышки. Маленький Тараско ходил по косеву за ним и молча любовался на молодецкую работу богатыря-брата. Обедать Окулко пришел к балагану, молча съел кусок ржаного хлеба и опять пошел косить. На других покосах уже заметили, что у Мавры косит какой-то мужик, и, конечно, полюбопытствовали узнать, какой такой новый работник объявился. Тит Горбатый даже подъехал верхом на своей буланой кобыле и вслух похвалил чистую Окулкину работу.
Это было проклятое утро, когда, после предварительных переговоров
с уставщиком Корнилой, дозорным Полуэхтом и записчиком поденных работ, Наташка повела, наконец,
брата на работу.
— Так, так… — говорил Лука Назарыч, покачивая головой. — Вот и твой
брат Мосей то же самое говорит. Может, вы
с ним действуете заодно… А мочеган кто расстраивал на Ключевском?
За ужином, вместе
с Илюшкой, прислуживал и Тараско,
брат Окулка. Мальчик сильно похудел, а на лице у него остались белые пятна от залеченных пузырей. Он держался очень робко и, видимо, стеснялся больше всего своими новыми сапогами.
Анфиса Егоровна примирилась
с расторопным и смышленым Илюшкой, а в Тараске она не могла забыть родного
брата знаменитого разбойника Окулка. Это было инстинктивное чувство, которого она не могла подавить в себе, несмотря на всю свою доброту. И мальчик был кроткий, а между тем Анфиса Егоровна чувствовала к нему какую-то кровную антипатию и даже вздрагивала, когда он неожиданно входил в комнату.
Петр Елисеич, конечно, был против разных церемоний, какие проделывались над умирающей наехавшею скитскою
братией, но что поделаешь
с невежественною родней, когда старуха сама потребовала «иночества», а перед этим еще должно было совершиться «скитское покаяние», соборование маслом и т. д.
— Да ведь это мой родной
брат, Аннушка… Я из гущинской семьи. Может, помнишь, года два тому назад вместе ехали на Самосадку к троице? Я
с брательниками на одной телеге ехала… В мире-то меня Аграфеной звали.
Зима была студеная, и в скиты проезжали через курень Бастрык, минуя Талый. Чистое болото промерзло, и ход был везде. Дорога сокращалась верст на десять, и вместо двух переездов делали всего один. Аглаида всю дорогу думала о
брате Матвее,
с которым она увидалась ровно через два года. И его прошибла слеза, когда он увидел ее в черном скитском одеянии.
А как тянуло Аглаиду в мир, как хотелось ей расспросить
брата обо всех, но, свидевшись
с ним у ворот, она позабыла все слова, какие нужно было сказать.
— Я?.. Как мне не плакать, ежели у меня смертный час приближается?.. Скоро помру. Сердце чует… А потом-то што будет? У вас, у баб, всего один грех, да и
с тем вы не подсобились, а у нашего
брата мужика грехов-то тьма… Вот ты пожалела меня и подошла, а я што думаю о тебе сейчас?.. Помру скоро, Аглаида, а зверь-то останется… Может, я видеть не могу тебя!..
— Это-с?.. Это будет Наташка, сестра разбойника Окулка… Да. Еще ейный
брат Тарас у вас, Самойло Евтихыч, в мальчиках служит. Конечно, сиротство ихнее, а то разе пошла бы в сушилки?
— На том свете не будет ни родителей, ни детей, — объяснял Конон. — Глеб тебе такой же духовный
брат, как и я… Не мы
с тобой дали ему душу.
На Чистом болоте духовный
брат Конон спасался
с духовкою сестрой Авгарью только пока, — оставаться вблизи беспоповщинских скитов ему было небезопасно. Лучше бы всего уехать именно зимой, когда во все концы скатертью дорога, но куда поволокешься
с ребенком на руках? Нужно было «сождать», пока малыш подрастет, а тогда и в дорогу. Собственно говоря, сейчас Конон чувствовал себя прекрасно.
С ним не было припадков прежнего религиозного отчаяния, и часто, сидя перед огоньком в каменке, он сам удивлялся себе.
Не один раз спрашивала Авгарь про убийство отца Гурия, и каждый раз духовный
брат Конон отпирался. Всю жизнь свою рассказывал, а этого не признавал, потому что очень уж приставала к нему духовная сестра
с этим Гурием. Да и дело было давно, лет десять тому назад.
— Моего сына убил… Того, первого… — шептала Авгарь,
с яростью глядя на духовного
брата. — И отца Гурия убил и моего сына… Ты его тогда увозил в Мурмос и где-нибудь бросил по дороге в болото, как Гурия.
Это был какой-то приступ ярости, и Авгарь так и лезла к духовному
брату с кулаками. А когда это не помогло, она горько заплакала и кинулась ему в ноги.
«Ну, ты,
брат, видно, из молодых да ранний!» —
с грустью подумал бухгалтер, растворяя шкафы
с делами.
— Значит, хоронится от тебя… Тоже совестно. А есть у них такой духовный
брат, трехлеточек-мальчик. Глебом звать… Авгарь-то матерью ему родной приходится, а зовет духовным
братом. В скитах его еще прижила, а здесь-то ей как будто совестно
с ребенком объявиться, потому как название ей девица, да еще духовная сестра. Ну, Таисья-то к себе и укрыла мальчонка… Прячет, говорю, от тебя-то!
— Так-с… А я вам скажу, что это нехорошо. Совращать моих прихожан я не могу позволить… Один пример поведет за собой десять других. Это называется совращением в раскол, и я должен поступить по закону… Кроме этого, я знаю, что завелась у вас новая секта духовных
братьев и сестер и что главная зачинщица Аграфена Гущина под именем Авгари распространяет это лжеучение при покровительстве хорошо известных мне лиц. Это будет еще похуже совращения в раскол, и относительно этого тоже есть свой закон… Да-с.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться
с другими: я,
брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Хлестаков.
С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу.
С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что,
брат Пушкин?» — «Да так,
брат, — отвечает, бывало, — так как-то всё…» Большой оригинал.
С утра встречались странникам // Все больше люди малые: // Свой
брат крестьянин-лапотник, // Мастеровые, нищие, // Солдаты, ямщики. // У нищих, у солдатиков // Не спрашивали странники, // Как им — легко ли, трудно ли // Живется на Руси? // Солдаты шилом бреются, // Солдаты дымом греются — // Какое счастье тут?..
— // Вдруг вставил слово грубое // Еремин,
брат купеческий, // Скупавший у крестьян // Что ни попало, лапти ли, // Теленка ли, бруснику ли, // А главное — мастак // Подстерегать оказии, // Когда сбирались подати // И собственность вахлацкая // Пускалась
с молотка.
Как
с игры да
с беганья щеки // разгораются, // Так
с хорошей песенки духом // поднимаются // Бедные, забитые…» Прочитав // торжественно //
Брату песню новую (
брат сказал: // «Божественно!»), // Гриша спать попробовал.