—
Прости ты ее, матушка, — молила Таисья, кланяясь Енафе в пояс. — Не от ума вышло это самое дело… Да и канун надо начинать, а то анбашские, гляди, кончат.
Неточные совпадения
— Тятя…
прости… — бормотал он и повалился в ноги.
— Тятя,
прости! — взвыл Макар, валяясь по земле.
— Сейчас видно разбойничье-то отродье… — корила Палагея, размахивая руками. — Вот навязались суседи,
прости господи!
— Перестань, Дуня, — ласково уговаривал ее Груздев и потрепал по плечу. — Наши самосадские старухи говорят так: «Маленькие детки матери спать не дают, а большие вырастут — сам не уснешь». Ну,
прощай пока, горюшка.
— В землю, в землю, дитятко… Не стыдись матери-то кланяться. Да скажи:
прости, родимая маменька, меня, басурмана… Ну, говори!
—
Прости, мамынька, благослови, мамынька.
— Бог тебя
простит, Мосеюшко, бог благословит, — с строгою ласковостью в голосе ответила старуха, довольная покорностью этого третьего сына.
— Ну, будет…
прости, — нерешительно, устыдясь гостя, проговорил Груздев. — Сгрубил я тебе по своей мирской слепоте…
— А, теперь —
прости! — кричал охваченный яростью смиренный Кирилл. — А как ты даве со мной разговаривал? Вставай да кланяйся в ноги, тогда и
прощу.
— Не тебе кланяюсь, а твоему иноческому чину, — проговорил он уже спокойным тоном. —
Прости, отче, и благослови…
— Ну, бог тебя благословит, бог тебя
простит…
— Отец Кирилл, что вы? — уговаривала его Анфиса Егоровна. —
Простите уж нас, глупых…
—
Прости, матушка, благослови, матушка! — нараспев повторяли тонкие детские голоса уходивших с учебы ребят.
— Бог тебя
простит, бог благословит! — машинально повторяла Таисья, провожая детвору.
— А так… один человек… — уклончиво ответил инок, неторопливо усаживаясь в сани. — Ну-ка, Ефимушка, трогай…
Прощай, Мосей. Завертывай ужо как-нибудь к нам в гости.
—
Прости, матушка, благослови, матушка…
— Бог тебя
простит, бог благословит…
— Перестань ты думать-то напрасно, — уговаривала ее Аннушка где-нибудь в уголке, когда они отдыхали. — Думай не думай, а наша женская часть всем одна. Вон Аграфена Гущина из какой семьи-то была, а и то свихнулась. Нас с тобой и бог
простит… Намедни мне машинист Кузьмич што говорил про тебя: «Славная, грит, эта Наташка». Так и сказал. Славный парень, одно слово: чистяк. В праздник с тросточкой по базару ходит, шляпа на ём пуховая…
— Теперь читай: «Ослаби, остави,
прости, боже, согрешения моя вольныя и невольныя», — грубо приказывала мать Енафа.
—
Прости, дедушка… — бормотал он. — Это я тебя в губу-то саданул…
— Бог тебя
простит, милый человек.
—
Прости, матушка, и благослови, — молила Аглаида.
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка!
Прости меня. Я дура. Образумиться не могу. Где муж? Где сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
—
Простите меня, ради Христа, атаманы-молодцы! — говорил он, кланяясь миру в ноги, — оставляю я мою дурость на веки вечные, и сам вам тоё мою дурость с рук на руки сдам! только не наругайтесь вы над нею, ради Христа, а проводите честь честью к стрельцам в слободу!
— Алексей Александрович,
простите меня, я не имею права… но я, как сестру, люблю и уважаю Анну; я прошу, умоляю вас сказать мне, что такое между вами? в чем вы обвиняете ее?
Увы, Татьяна увядает; // Бледнеет, гаснет и молчит! // Ничто ее не занимает, // Ее души не шевелит. // Качая важно головою, // Соседи шепчут меж собою: // Пора, пора бы замуж ей!.. // Но полно. Надо мне скорей // Развеселить воображенье // Картиной счастливой любви. // Невольно, милые мои, // Меня стесняет сожаленье; //
Простите мне: я так люблю // Татьяну милую мою!