Неточные совпадения
Суровый тон, каким
говорил дядя, заставил девочку ухватиться
за полу отцовского сюртука и спрятаться. Плотно сжав губы, она отрицательно покачивала своею русою головкой.
Разбитная была бабенка, увертливая, как
говорил Антип, и успевала управляться одна со всем хозяйством. Горничная Катря спала в комнате барышни и благодаря этому являлась в кухню часам к семи, когда и самовар готов, и печка дотапливается, и скатанные хлебы «доходят» в деревянных чашках на полках. Теперь Домнушка ругнула сонулю-хохлушку и принялась
за работу одна.
— А ты неладно, Дорох… нет, неладно! Теперь надо так
говорить, этово-тово, што всякой о своей голове промышляй… верно.
За барином жили — барин промышлял, а теперь сам доходи… Вот оно куда пошло!.. Теперь вот у меня пять сынов — пять забот.
Все это происходило
за пять лет до этого дня, и Петр Елисеич снова переживал свою жизнь, сидя у Нюрочкиной кроватки. Он не слыхал шума в соседних комнатах, не слыхал, как расходились гости, и опомнился только тогда, когда в господском доме наступила полная тишина. Мельники,
говорят, просыпаются, когда остановится мельничное колесо, так было и теперь.
— Я буду непременно разбойником, как Окулко, —
говорил он, толкая покосившуюся дверку в сени избушки. — Поедет богатый мужик с деньгами, а я его
за горло: стой, глиндра!
Илюшка продолжал молчать; он стоял спиной к окну и равнодушно смотрел в сторону, точно мать
говорила стене. Это уже окончательно взбесило Рачителиху. Она выскочила
за стойку и ударила Илюшку по щеке. Мальчик весь побелел от бешенства и, глядя на мать своими большими темными глазами, обругал ее нехорошим мужицким словом.
— Давай веревку, Дуня… — хрипло
говорил Морок, выхвативший Илюшку из-за стойки, как годовалого щенка. — Я его поучу, как с матерью разговаривать.
Пока пили чай и разговаривали о разных пустяках, о каких
говорят с дороги, обережной успел сходить
за Егором и доложил, что он ждет на дворе.
—
Говори: «здравствуй, баушка», — нашептывала старуха, поднимая опешившую девочку
за плечи. — Ну, чего молчишь?
— Мать, опомнись, что ты
говоришь? — застонал Мухин, хватаясь
за голову. — Неужели тебя радует, что несчастная женщина умерла?.. Постыдись хоть той девочки, которая нас слушает!.. Мне так тяжело было идти к тебе, а ты опять
за старое… Мать, бог нас рассудит!
— Будет вам грешить-то, — умоляла начетчица, схватив обоих
за руки. — Перестаньте, ради Христа! Столько годов не видались, а тут вон какие разговоры подняли… Баушка, слышишь, перестань: тебе я
говорю?
— Пойдем теперь
за стол, так гость будешь, —
говорила старуха, поднимаясь с лавки. — Таисьюшка, уж ты похлопочи, а наша-то Дарья не сумеет ничего сделать. Простая баба, не с кого и взыскивать…
— Ишь быстроногая… — любовно повторяла Таисья, улепетывая
за Нюрочкой. Таисье было под сорок лет, но ее восковое лицо все еще было красиво тою раскольничьею красотой, которая не знает износа. Неслышные, мягкие движения и полумонашеский костюм придавали строгую женственность всей фигуре. Яркокрасные, строго сложенные губы
говорили о неизжитом запасе застывших в этой начетчице сил.
— Ступай, жалься матери-то, разбойник! — спокойно
говорила Таисья, с необыкновенною ловкостью трепля Васю
за уши, так что его кудрявая голова болталась и стучала о пол. — Ступай, жалься… Я тебя еще выдеру. Погоди, пес!..
— Пойдемте, деушки, на балкон, круг смотреть, —
говорила Таисья, подхватывая девочек
за руки. — Перестань, Оленка, хныкать… Ужо накормлю и тебя на куфне.
Прежде чем приступить к делу, старички
поговорили о разных посторонних предметах, как и следует серьезным людям; не прямо же броситься на человека и хватать его
за горло.
— Пить-есть захотят, так выйдут на работу, а
за страду всем подвело животы, —
говорил Никитич, весело похаживавший под своею домной.
Кто-то и
говорил Таисье, что кержаки грозятся
за что-то на мочеганина, а потом она сама видела, как его до полусмерти избили на пристани нынешним летом.
Туляки стояли
за своего ходока, особенно Деян Поперешный, а хохлы отмалчивались или глухо роптали. Несколько раз в кабаке дело доходило до драки, а ходоки все стояли на своем. Везде по избам, как
говорила Домнушка, точно капусту рубили, — такая шла свара и несогласие.
Но черемуховая палка Тита, вместо нагулянной на господских харчах жирной спины Домнушки, угодила опять на Макара. Дело в том, что до последнего часа Макар ни слова не
говорил отцу, а когда Тит велел бабам мало
за малым собирать разный хозяйственный скарб, он пришел в переднюю избу к отцу и заявил при всех...
— Перш усего выпьем чарочку
за шинкарочку, — балагурил у кабацкой стойки старый Коваль, как ни в чем не бывало. — Ну, Дуня, давай нам трохи горилки, щоб вороги мовчалы и сусиди не зналы… Так я
говорю, Терешка? Отто ведмедица!.. отто проклятуща!..
— Ежели еще раз поведешь Феклисту на фабрику, —
говорил Морок, — так я тебя
за ноги прямо в бучило спущу…
Присутствовавшие
за ужином дети совсем не слушали, что
говорили большие.
За день они так набегались, что засыпали сидя. У Нюрочки сладко слипались глаза, и Вася должен был ее щипать, чтобы она совсем не уснула. Груздев с гордостью смотрел на своего молодца-наследника, а Анфиса Егоровна потихоньку вздыхала, вглядываясь в Нюрочку. «Славная девочка, скромная да очестливая», — думала она матерински. Спать она увела Нюрочку в свою комнату.
—
Поговорите вы с ним, барин! — голосила Домнушка, валяясь в ногах и хватая доброго барина
за ноги. — И жалованье ему все буду отдавать, только пусть не тревожит он меня.
Домнушка так и не показалась мужу. Солдат посидел еще в кухне,
поговорил с Катрей и Антипом, а потом побрел домой. Нюрочка с нетерпением дожидалась этого момента и побежала сейчас же к Домнушке, которая спряталась в передней
за вешалку.
— Ты слышала, о чем мы
говорили вчера
за ужином? — спросил он.
— Конешно, родителей укорять не приходится, — тянет солдат, не обращаясь собственно ни к кому. — Бог
за это накажет… А только на моих памятях это было, Татьяна Ивановна, как вы весь наш дом горбом воротили.
За то вас и в дом к нам взяли из бедной семьи, как лошадь двужильная бывает. Да-с… Что же, бог труды любит, даже это и по нашей солдатской части, а потрудится человек — его и поберечь надо. Скотину, и ту жалеют… Так я
говорю, Макар?
— Ты, Домна, помогай Татьяне-то Ивановне, — наговаривал ей солдат тоже при Макаре. — Ты вот и в чужих людях жила, а свой женский вид не потеряла. Ну, там по хозяйству подсобляй,
за ребятишками пригляди и всякое прочее: рука руку моет… Тебе-то в охотку будет поработать, а Татьяна Ивановна, глядишь, и переведет дух. Ты уж старайся, потому как в нашем дому работы Татьяны Ивановны и не усчитаешь… Так ведь я
говорю, Макар?
Обыкновенно Аглаида уводила Нюрочку
за занавеску к печке, усаживала в уголок на лавку или к себе на колени и
говорила ласковым шепотом одно и то же...
До Петрова дня оставались еще целые сутки, а на росстани народ уже набирался. Это были все дальние богомольцы, из глухих раскольничьих углов и дальних мест. К о. Спиридонию шли благочестивые люди даже из Екатеринбурга и Златоуста, шли целыми неделями. Ключевляне и самосадчане приходили последними, потому что не боялись опоздать. Это было на руку матери Енафе: она побаивалась
за свою Аглаиду… Не вышло бы чего от ключевлян, когда узнают ее. Пока мать Енафа мало с кем
говорила, хотя ее и знали почти все.
Дело в том, что отец Парасковьи Ивановны вел торговлю в Мурмосе, имел небольшие деньги и жил, «не задевая ноги
за ногу», как
говорят на заводах.
Так дело и тянулось день
за днем, а к каравану больная уже чувствовала, что она не жилец на белом свете, хотя этого и не
говорила мужу, чтобы напрасно не тревожить его в самую рабочую пору.
За два года крестьянства в орде Пашка изменился на крестьянскую руку, и его поднимали на смех свои же девки-тулянки, когда он начинал
говорить «по-челдонски».
— Успокой ты мою душу, скажи… — молила она, ползая
за ним по избушке на коленях. — Ведь я каждую ночь слышу, как ребеночек плачет… Я это сначала на отца Гурия думала, а потом уж догадалась. Кононушко, братец, скажи только одно слово: ты его убил? Ах, нет, и не
говори лучше, все равно не поверю… ни одному твоему слову не поверю, потому что вынял ты из меня душу.
Нюрочка даже покраснела от этой бабьей болтовни. Она хорошо поняла, о ком
говорила Домнушка. И о Васе Груздеве она слышала, бывая у Парасковьи Ивановны. Старушка заметно ревновала ее и при случае, стороной, рассказывала о Васе ужасные вещи. Совсем мальчишка, а уж водку сосет. Отец-то на старости лет совсем сбесился, — ну, и сынок
за ним. Видно, яблоко недалеко от яблони падает. Вася как-то забрался к Палачу, да вместе целых два дня и пьянствовали. Хорош молодец, нечего сказать!
— Я на ней покатаюсь, папа, —
говорила она отцу
за обедом.
Действительно, в одно воскресенье Никитич нежданно-негаданно заявился домой и застал всю компанию в сборе. Он, не
говоря худого слова, схватил Илюшку Рачителя
за ворот и поволок из избы. Потом принялся
за Пашку.
Иногда с рудника Петр Елисеич завертывал к Ефиму Андреичу напиться чаю, а главным образом,
поговорить о разных разностях. Ефим Андреич выписывал «Сын отечества» и усиленно следил
за политикой, так что тема для разговоров была неисчерпаема.
— А вот по этому самому… Мы люди простые и живем попросту. Нюрочку я считаю вроде как
за родную дочь, и жить она у нас же останется, потому что и деться-то ей некуда. Ученая она, а тоже простая… Девушка уж на возрасте, и пора ей свою судьбу устроить. Ведь правильно я
говорю? Есть у нас на примете для нее и подходящий человек… Простой он, невелико
за ним ученье-то, а только, главное, душа в ём добрая и хороших родителей притом.