Неточные совпадения
Старый коморник, по прозванию Слепень,
не узнал его и даже
не снял шапки,
приняв за кого-нибудь из служащих с медного рудника, завертывавших по вечерам на фабрику, чтобы в конторке сразиться в шашки.
— Смотри, чтобы козла [«Посадить козла» на заводском жаргоне значит остудить доменную печь, когда в ней образуется застывшая масса из чугуна, шлаков и угля. (
Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] в домну для праздника
не посадить.
Набат поднял весь завод на ноги, и всякий, кто мог бежать, летел к кабаку. В общем движении и сумятице
не мог
принять участия только один доменный мастер Никитич, дожидавшийся под домной выпуска. Его так и подмывало бросить все и побежать к кабаку вместе с народом, который из Кержацкого конца и Пеньковки бросился по плотине толпами.
Они жили в Мурмосе уже около месяца, а он все еще
не желал их
принять, выжидая распоряжения из Петербурга.
Когда старый Коваль вернулся вечером из кабака домой, он прямо объявил жене Ганне, что, слава богу, просватал Федорку. Это известие старая хохлушка
приняла за обыкновенные выкрутасы и
не обратила внимания на подгулявшего старика.
Кучер
не спрашивал, куда ехать. Подтянув лошадей, он лихо прокатил мимо перемен, проехал по берегу Березайки и, повернув на мыс, с шиком въехал в открытые ворота груздевского дома, глядевшего на реку своими расписными ставнями, узорчатою вышкой и зеленым палисадником. Было еще рано, но хозяин выскочил на крыльцо в шелковом халате с болтавшимися кистями, в каком всегда ходил дома и даже
принимал гостей.
Выученики тоже старались по-своему пользоваться этою слабостью Таисьи и валили на Оленку всякую вину: указка сломается, лист у книги изорвется, хихикнет кто
не во-время, — Оленка все
принимала на себя.
— Видно, твоей Аграфене
не миновать нашего Заболотья… Ничего, я увезу по первопутку-то, а у Енафы
примет исправу. А ежели што касаемо, напримерно, ребенка, так старицы управятся с ним в лучшем виде.
У Гущиных мастерицу всегда
принимали, как дорогую гостью, и
не знали, куда ее усадить, и чем потчевать, и как получше приветить.
Это было на руку Таисье: одним глазом меньше, да и пошутить любил Самойло Евтихыч, а ей теперь совсем
не до шуток. Дома оставалась одна Анфиса Егоровна, которая и
приняла Таисью с обычным почетом. Хорошо было в груздевском доме летом, а зимой еще лучше: тепло, уютно, крепко.
— Ихнее дело, матушка, Анфиса Егоровна, — кротко ответила Таисья, опуская глаза. —
Не нам судить ихние скитские дела… Да и деваться Аграфене некуда, а там все-таки исправу
примет. За свой грех-то муку получать… И сама бы я ее свезла, да никак обернуться нельзя: первое дело, брательники на меня накинутся, а второе — ущитить надо снох ихних. Как даве принялись их полоскать — одна страсть…
Не знаю, застану их живыми аль нет. Бабенок-то тоже надо пожалеть…
Прекрасная мати пустыня!
От суетного мира
прими мя…
Любезная,
не изжени мя
Пойду по лесам, по болотам,
Пойду по горам, по вертепам,
Поставлю в тебе малу хижу,
Полезная в ней аз увижу.
Потщился к тебе убежати,
Владыку Христа подражати.
Живет эта Катря в светле да в тепле и никакого горя
не знает, а она, Наташка, муку-мученическую на проклятой фабрике
принимает.
Ах, как страшно, но ведь
не одна она будет давать этот ответ богу, а и те, которые прожили счастливо до смерти, и которые грешили до гробовой доски, и которые просто ни свету, ни радости
не видели, а
принимали одну муку-мученическую…
Сборы на Самосадку вообще
приняли грустный характер. Петр Елисеич
не был суеверным человеком, но его начали теснить какие-то грустные предчувствия. Что он высидит там, на Самосадке, а затем, что ждет бедную Нюрочку в этой медвежьей глуши? Единственным утешением служило то, что все это делается только «пока», а там будет видно. Из заводских служащих всех лучше отнесся к Петру Елисеичу старый рудничный надзиратель Ефим Андреич. Старик выказал искреннее участие и, качая головой, говорил...
Он стоял пустым всего около года и
не успел еще
принять тот нежилой вид, которым отличаются все такие дома.
Между скитом Фаины и скитом Енафы шла давнишняя «пря», и теперь мать Енафа задалась целью влоск уничтожить Фаину с ее головщицей. Капитолина была рябая девка с длинным носом и левое плечо у ней было выше, а Аглаида красавица — хоть воду у ней с лица пей. Последнего, конечно, Енафа
не говорила своей послушнице, да и торопиться было некуда: пусть исправу сперва
примет да уставы все пройдет, а расчет с Фаиной потом.
Не таковское дело, чтобы торопиться.
— Ох, трудно, милушка… Малый венец трудно
принимать, а большой труднее того. После малого пострижения запрут тебя в келью на шесть недель, пока у тебя
не отрастут ангельские крылья, а для схимницы вдвое дольше срок-то. Трудно, голубушка, и страшно… Ежели в эти шесть недель
не отрастишь крыльев, так потом уж никогда они
не вырастут… Большое смущение бывает.
Старик даже головы
не повернул на дерзкий вызов и хотел уйти, но его
не пустили. Толпа все росла. Пока ее сдерживали только старики, окружавшие Тита. Они видели, что дело
принимает скверный оборот, и потихоньку проталкивались к волости, которая стояла на горке сейчас за базаром. Дело праздничное, народ подгуляет, долго ли до греха, а на Тита так и напирали, особенно молодые.
Приметила Дарья, что и Феклиста тоже
не совсем чиста, — пока на фабрике робила, так грех на стороне оставался, а тут каждая малость наверх плыла.
Авгарь, побелевшая от ужаса, делала знаки, чтобы Конон
не отворял двери, но он только махнул на нее рукой. Дверь была без крючка и распахнулась сама, впустив большого мужика в собачьей яге. [Яга — шуба вверх мехом. (
Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] За ним вошел другой, поменьше, и заметно старался спрятаться за первым.
— А такой…
Не нами это заведено,
не нами и кончится. Все живет девушка, ничего
не знает, а тут и свои крылышки отрастут.
Не век вековать с отцом-то… Был у меня и женишок для вас на
примете, да только
не стоит он красоты вашей. Балуется очень… По крышам вместе, бывало, лазили ребячьим делом.
— Нечего вам мудрить-то, старые черти! — огрызнулась на всех троих Рачителиха. —
Не вашего это ума дело… Видно, брать тебе, Никитич, Пашку к себе в дом зятем. Федорку
принял, а теперь бери Пашку… Парень отличный.
Макар сделался задумчивым до суровости. Татьяна больше
не боялась за него, хотя он и частенько похаживал в Кержацкий конец к мастерице Таисье. Аглаида тоже бывала у Таисьи, но она содержала себя строго: комар носу
не подточит. У Таисьи шли какие-то таинственные беседы, в которых
принимали участие старик Основа, Макар и еще кое-кто из мужиков. Пробовали они залучить к себе и Тита, но старик
не пошел.
Неточные совпадения
Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете
принять?» Они, пентюхи, и
не знают, что такое значит «прикажете
принять».
Анна Андреевна. Помилуйте, я никак
не смею
принять на свой счет… Я думаю, вам после столицы вояжировка показалась очень неприятною.
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он
принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин
не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо
не готово.
Сначала он
принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему
не поедет, и что он
не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Я
не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня
приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно
приняли за главнокомандующего».