Неточные совпадения
Были служащие, как фельдшер Хитров или учитель Агап Горбатый, которые
не принадлежали ни к той, ни к другой партии: фельдшер приехал из Мурмоса, а учитель
вышел из мочеган.
— Терешка, хочешь водки? — окликнул его Окулко. — Рачителиха, давай им всем по стакану… Парасковея, аль
не узнала?.. Наливай еще по стакану! — командовал развеселившийся Окулко. — Всем воля
вышла… Гуляй на все, сдачи
не будет.
Осторожно, на цыпочках, чтобы
не разбудить спавшего отца, Нюрочка
вышла из своей засады и подошла к двери.
Глаза у пристанского разбойника так и горели, и охватившее его воодушевление передалось Нюрочке, как зараза. Она шла теперь за Васей, сама
не отдавая себе отчета. Они сначала
вышли во двор, потом за ворота, а через площадь к конторе уже бежали бегом, так что у Нюрочки захватывало дух.
На мосту ей попались Пашка Горбатый, шустрый мальчик, и Илюшка Рачитель, — это были закадычные друзья. Они ходили вместе в школу, а потом бегали в лес, затевали разные игры и баловались. Огороды избенки Рачителя и горбатовской избы были рядом, что и связывало ребят:
вышел Пашка в огород, а уж Илюшка сидит на прясле, или наоборот. Старая Ганна пристально посмотрела на будущего мужа своей ненаглядной Федорки и даже остановилась: проворный парнишка будет, ежели бы
не семья ихняя.
— Это мужикам воля
вышла, Домнушка, а
не бабам, — грустно ответила Рачителиха.
— Басурманку-то свою похоронил? — пытала старуха. — Сказала тогда, што
не будет счастья без родительского благословения… Оно все так и
вышло!
— Так, родимый мой… Конешно, мы люди темные,
не понимаем. А только ты все-таки скажи мне, как это будет-то?.. Теперь по Расее везде прошла по хрестьянам воля и везде
вышла хрестьянская земля, кто, значит, чем владал: на, получай… Ежели, напримерно, оборотить это самое на нас:
выйдет нам земля али нет?
— Ты все про других рассказываешь, родимый мой, — приставал Мосей, разглаживая свою бороду корявою, обожженною рукой. — А нам до себя… Мы тебя своим считаем, самосадским, так, значит, уж ты все обскажи нам, чтобы без сумления. Вот и старички послушают… Там заводы как хотят, а наша Самосадка допрежь заводов стояла. Прапрадеды жили на Каменке, когда о заводах и слыхом было
не слыхать… Наше дело совсем особенное. Родимый мой, ты уж для нас-то постарайся, чтобы воля
вышла нам правильная…
—
Не в осуждение тебе, милостивец, слово молвится, а наипаче к тому, что все для одних мочеган делается: у них и свои иконы поднимали, и в колокола звонили, и стечение народное было, а наш Кержацкий конец безмолвствовал… Воля-то
вышла всем, а радуются одни мочегане.
Происшествие с Самойлом Евтихычем минут на десять приостановило борьбу, но потом она пошла своим чередом. На круг
вышел Терешка-казак. Это появление в кругу мочеганина вызвало сначала смех, но Никитич цыкнул на особенно задорных, — он теперь отстаивал своих ключевлян, без различия концов. Впрочем, Терешке пришлось
не долго покрасоваться на кругу, и он свалился под второго борца.
Всю ночь Груздев страшно мучился. Ему все представлялось, что он бьется в кругу
не на живот, а на смерть: поборет одного —
выходит другой, поборет другого — третий, и так без конца. На улице долго пьяные мужики горланили песни, а Груздев стонал, как раздавленный.
И нынче все на покосе Тита было по-старому, но работа как-то
не спорилась: и встают рано и
выходят на работу раньше других, а работа
не та, — опытный стариковский глаз Тита видел это, и душа его болела.
Среди богатых, людных семей бьется, как рыба об лед, старуха Мавра, мать Окулка, — другим
не работа — праздник, а Мавра
вышла на покос с одною дочерью Наташкой, да мальчонко Тараско при них околачивается.
Сваты даже легонько повздорили и разошлись недовольные друг другом. Особенно недоволен был Тит: тоже послал бог свата, у которого семь пятниц на неделе. Да и бабы хороши! Те же хохлы наболтали, а теперь валят на баб. Во всяком случае, дело
выходит скверное: еще
не начали, а уж разговор пошел по всему заводу.
—
Не могу я вам сказать: уезжайте, — говорил он на прощанье. — После, если
выйдет какая неудача, вы на меня и будете ссылаться. А если я окажу: оставайтесь, вы подумаете, что я о себе хлопочу. Подумайте сами…
Катря провела их в переднюю, куда к ним
вышел и сам Петр Елисеич. Он только что оторвался от работы и
не успел снять даже больших золотых очков.
«
Вышел в полазну» в переводе обозначало, что рабочий в срок начал свою выписку, а «прогулял полазну» —
не поспел к сроку и, значит, должен ждать следующей «выписки».
На Аграфену он все время
не обращал никакого внимания и только уже потом, когда совсем управился,
вышел из избушки и проговорил...
Когда огонь догорел и дров больше
не осталось, Аграфена
вышла из избушки.
Побалагурив с четверть часа и выспросив, кто выехал нынче в курень, — больше робили самосадские да ключевляне из Кержацкого конца, а мочеган
не было ни одной души, — Кирилл
вышел из избы.
Всего с собой
не увезешь, а когда Артем
выйдет из службы, вместе и будут жить в отцовском дворе.
— А кто его любит? Самое поганое дело… Целовальники, и те все разбежались бы, если бы ихняя воля. А только дело верное, поэтому за него и держимся… Ты думаешь, я много на караване заводском наживу? Иной год и из кармана уплывет, а кабаками и раскроюсь. Ежели бог пошлет счастки в Мурмосе, тогда и кабаки побоку… Тоже
выходит причина, чтобы
не оставаться на Самосадке. Куда ни кинь, везде
выходит, что уезжать.
— Ты, Макар, смотри, этово-тово… — повторял Тит, оглядываясь постоянно назад. — Один остаешься… Сам большой, сам маленький. Когда Артем
выйдет из солдат, так уж
не ссорьтесь… Отрезанный он ломоть, а тоже своя кровь,
не выкинешь из роду-племени.
Не обижай… Вот и Агап тоже… Водкой он зашибает. Тоже вот Татьяна, этово-тово…
Дорога от озера повернула в сосновый лес, а потом опять
вышла на то же озеро, которому, казалось,
не было конца.
После обеда Груздев прилег отдохнуть, а Анфиса Егоровна ушла в кухню, чтобы сделать необходимые приготовления к ужину. Нюрочка осталась в чужом доме совершенно одна и решительно
не знала, что ей делать. Она походила по комнатам, посмотрела во все окна и кончила тем, что надела свою шубку и
вышла на двор. Ворота были отворены, и Нюрочка
вышла на улицу. Рынок, господский дом, громадная фабрика, обступившие завод со всех сторон лесистые горы — все ее занимало.
И
выходит по писанию, как сказано в апокалипсисе: «Без числа его ни купити, ни продати никто
не может, а число его 666».
Это известие взволновало мать Енафу, хотя она и старалась
не выдавать себя. В самом деле, неспроста поволоклась Фаина такую рань… Нужно было и самим торопиться. Впрочем, сборы были недолгие: собрать котомки, взять палки в руки — и все тут. Раньше мать Енафа
выходила на могилку о. Спиридония с своими дочерьми да иноком Кириллом, а теперь захватила с собой и Аглаиду. Нужно было пройти пешком верст пятьдесят.
— Ну, так я от него сейчас… В большое он сомнение меня привел. Чуть-чуть в свою веру меня
не повернул… Помнишь, как он тогда сказал: «слепые вы все»? Слепые и
выходит!
Вася был отправлен сейчас же к матери в Мурмос, а Груздев занялся караваном с своею обычною энергией. Во время сплава он иногда целую неделю «ходил с теми же глазами», то есть совсем
не спал, а теперь ему приходилось наверстывать пропущенное время. Нужно было повернуть дело дня в два. Нанятые для сплава рабочие роптали, ссылаясь на отваливший заводский караван. Задержка у Груздева
вышла в одной коломенке, которую при спуске на воду «избочило», — надо было ее поправлять, чтобы получилась правильная осадка.
— Да я… ах, боже мой, этово-тово!.. — бормотал Тит,
не зная, кому отвечать. — Неужели же я себе-то ворог? Ну, этово-тово, ошибочка маленькая
вышла… неустойка… А вы чего горло-то дерете, дайте слово сказать.
Молились всю ночь напролет.
Не успевала кончить у могилок свой канун одна партия, как ее сейчас же сменяла другая. Подождав, когда Нюрочка заснула, Таисья потихоньку
вышла из балагана и отправилась в сопровождении Основы к дальнему концу горевшей линии огоньков.
— Прости ты ее, матушка, — молила Таисья, кланяясь Енафе в пояс. —
Не от ума
вышло это самое дело… Да и канун надо начинать, а то анбашские, гляди, кончат.
— Все единственно… Уставную грамоту только
не подписывайте, штобы надел получить, как в крестьянах. Мастеровым надела
не должно быть, а которые обращались на вспомогательных работах, тем
выйдет надел. Куренным, кто перевозкой займовался, кто дрова рубил, — всем должен
выйти надел. На Кукарских заводах тоже уставную-то грамоту
не подписывают.
Потом он что-то такое спросил ее, вероятно невпопад, потому что она посмотрела на него удивленными глазами. Что она ответила, он
не понимал, а только видел, как она
вышла из комнаты грациозною походкой, как те редкие сновидения, какие заставляют молодеть. Голиковский сидел несколько времени один и старался припомнить, зачем он приехал сюда и как вообще очутился в этой комнате. Из раздумья вывел его Петр Елисеич, за которым уже успели послать на фабрику.
Но Голиковский и
не думал делать признания, даже когда они остались в гостиной вдвоем. Он чувствовал, что девушка угадала его тайну, и как-то весь съежился. Неестественное возбуждение Нюрочки ему тоже
не нравилось: он желал видеть ее всегда такою, какою она была раньше. Нюрочка могла только удивляться, что он при отъезде простился с ней так сухо. Ей вдруг сделалось безотчетно скучно. Впрочем, она
вышла на подъезд, когда Голиковский садился в экипаж.
— Эй ты, заворуй,
выходи, — кричал Полуэхт Самоварник, выступая храбро вперед. — Вот он, Филипп-то, сам пришел за дочерью… Отдавай с добра, коли
не хочешь отведать горячих в волости.
— Што, подлецы, взяли? — ругался Морок,
выходя из волости, и показал собравшимся кукиш. —
Не отдам Феклисту, и конец тому делу…
Лето было дождливое, и сена поставили сравнительно немного. Особенно неудачная
вышла страда на Самосадке, где почти все сено сгнило. В горах это случается: заберется ненастье и кружится на одном месте. И в Мурмосе «сена
не издались», так что негде было и купить его ближе ста верст, да и в сторону орды тоже на траву
вышел большой «неурождай». Об овсах ходили нехорошие слухи.
Староста обегал все избы, сгоняя народ, но на работу
вышли все те же молодые рабочие, а старики отсиживались и баб
не пустили.
А Голиковский и в ус
не дул:
выйдет на балкон, закурит сигару и смотрит, как мимо господского дома едут то самосадчане, то ключевляне, то свои мурмосские.
Наконец, старик
не вытерпел. Однажды утром он оделся с особенною тщательностью, точно в христовскую заутреню: надел крахмальную манишку, пестрый бархатный жилет, старомодный сюртук синего аглицкого сукна и дареные часы-луковицу. Торжественно
вышел он из дома и направился прямо в господский дом, в котором
не бывал со времени своего изгнания. Голиковского он видел раза два только издали. Аристашка остолбенел, когда в переднюю вошел сам Лука Назарыч.
— Ты-то
не к нему, да Анисья-то его,
выходит… Как же этому делу быть, Никон Авдеич?