Неточные совпадения
На лестнице, ухватившись одною
рукой за потолочину, а другою за балясник перил, стояла девочка лет семи, в розовом ситцевом платьице, и улыбающимися, большим серыми глазами смотрела
на него, Егора.
Такие сюртуки носили еще в тридцатых годах: с широким воротником и длинными узкими рукавами, наползавшими
на кисти
рук.
Несмотря
на эти уговоры, о. Сергей с мягкою настойчивостью остался при своем, что заставило Луку Назарыча посмотреть
на попа подозрительно: «Приглашают, а он кочевряжится… Вот еще невидаль какая!» Нюрочка ласково подбежала к батюшке и, прижавшись головой к широкому рукаву его рясы, крепко ухватилась за его
руку. Она побаивалась седого сердитого старика.
— Не нужно! — махнул
на них
рукой Лука Назарыч и медленно прошел прямо к обжимочному молоту, у которого знаменитый обжимочный мастер Пимка Соболев ворочал семипудовую крицу.
А Лука Назарыч медленно шел дальше и окидывал хозяйским взглядом все. В одном месте он было остановился и, нахмурив брови, посмотрел
на мастера в кожаной защитке и прядениках: лежавшая
на полу, только что прокатанная железная полоса была с отщепиной… У несчастного мастера екнуло сердце, но Лука Назарыч только махнул
рукой, повернулся и пошел дальше.
Петр Елисеич хотел сказать еще что-то, но круто повернулся
на каблуках, махнул платком и, взяв Сидора Карпыча за
руку, потащил его из сарайной. Он даже ни с кем не простился, о чем вспомнил только
на лестнице.
Устюжаниновы повели заводское дело сильною
рукой, а так как
на Урале в то время рабочих
рук было мало, то они охотно принимали беглых раскольников и просто бродяг, тянувших
на Урал из далекой помещичьей «Расеи».
Туляки строились «
на расейскую
руку», а самые богатые сейчас же переняли всю кержацкую повадку, благо лесу кругом много.
Постройки в Пеньковке сгорожены были кое-как, потому что каждый строился
на живую
руку, пока что, да и народ сошелся здесь самый нехозяйственный.
Одет был Груздев
на господскую
руку: верхнее «французское» пальто из синего драпа, под французским пальто суконный черный сюртук, под сюртуком жилет и крахмальная сорочка,
на голове мягкая дорожная шляпа, — одним словом, все форменно.
Старухи хохлушки в больших сапогах и выставлявшихся из-под жупанов длинных белых рубахах, с длинными черемуховыми палками в
руках, переходили площадь разбитою, усталою походкой, не обращая внимания ни
на кого.
До десятка ребятишек, как воробьи, заглядывали в ворога, а Вася жевал пряники и бросал им жвачку. Мальчишки гурьбой бросались
на приманку и рассыпались в сторону, когда Вася принимался колотить их тонкою камышовою тросточкой; он плевал
на Парасковею-Пятницу, ущипнул пробегавшую мимо Катрю, два раза пребольно поколотил Нюрочку, а когда за нее вступилась Домнушка, он укусил ей
руку, как волчонок.
Солнце ярко светило, обливая смешавшийся кругом аналоя народ густыми золотыми пятнами. Зеленые хоругви качались, высоко поднятые иконы горели
на солнце своею позолотой, из кадила дьякона синеватою кудрявою струйкой поднимался быстро таявший в воздухе дымок, и слышно было, как, раскачиваясь в
руке, позванивало оно медными колечками.
Действительно, в углу кабака,
на лавочке, примостились старик хохол Дорох Ковальчук и старик туляк Тит Горбатый. Хохол был широкий в плечах старик, с целою шапкой седых волос
на голове и маленькими серыми глазками; несмотря
на теплое время, он был в полушубке, или, по-хохлацки, в кожухе. Рядом с ним Тит Горбатый выглядел сморчком: низенький, сгорбленный, с бородкой клинышком и длинными худыми
руками, мотавшимися, как деревянные.
— Да меня
на веревке теперь
на фабрику не затащишь! — орал Самоварник, размахивая
руками. — Сам большой — сам маленький, и близко не подходи ко мне… А фабрика стой, рудник стой… Ха-ха!.. Я в лавку к Груздеву торговать сяду, заведу сапоги со скрипом.
Терешка махнул
рукой, повернулся
на каблуках и побрел к стойке. С ним пришел в кабак степенный, седобородый старик туляк Деян, известный по всему заводу под названием Поперешного, — он всегда шел поперек миру и теперь высматривал кругом, к чему бы «почипляться». Завидев Тита Горбатого, Деян поздоровался с ним и, мотнув головой
на галдевшего Терешку, проговорил...
— Одною
рукой за волосья, а другою в зубы, — вот тебе и будет твой сын, а то… тьфу!.. Глядеть-то
на них один срам.
— Хочешь сватом быть, Дорох?.. Сейчас ударим по
рукам — и дело свято… Пропьем, значит, твою девку, коли
на то пошло!
Его сердитое лицо с черноватою бородкой и черными, как угли, глазами производило неприятное впечатление; подстриженные в скобку волосы и раскольничьего покроя кафтан говорили о его происхождении — это был закоснелый кержак, отрубивший себе палец
на правой
руке, чтобы не идти под красную шапку. […чтобы не идти под красную шапку — то есть чтобы избавиться от военной службы.]
— выводил чей-то жалобный фальцетик, а рожок Матюшки подхватывал мотив, и песня поднималась точно
на крыльях. Мочеганка Домнушка присела к окну, подперла
рукой щеку и слушала, вся слушала, — очень уж хорошо поют кержаки, хоть и обушники. У мочеган и песен таких нет… Свое бабье одиночество обступило Домнушку, непокрытую головушку, и она растужилась, расплакалась. Нету дна бабьему горюшку… Домнушка совсем забылась, как чья-то могучая
рука обняла ее.
Теперь он наблюдал колеблющееся световое пятно, которое ходило по корпусу вместе с Михалкой, — это весело горел пук лучины в
руках Михалки. Вверху, под горбившеюся запыленною железною крышей едва обозначались длинные железные связи и скрепления, точно в воздухе висела железная паутина.
На вороте, который опускал над изложницами блестевшие от частого употребления железные цепи, дремали доменные голуби, — в каждом корпусе были свои голуби, и рабочие их прикармливали.
Казачок Тишка вполне понимал дядю и хохотал до слез над Самоварником, который только раскрывал рот и махал
руками, как ворона, а Никитич
на него все наступает, все наступает.
Первый ученик Ecole polytechnique каждый день должен был спускаться по стремянке с киркой в
руках и с блендочкой
на кожаном поясе
на глубину шестидесяти сажен и работать там наравне с другими; он представлял в заводском хозяйстве ценность, как мускульная сила, а в его знаниях никто не нуждался.
Старушка напрасно старалась своими худыми
руками разнять
руки пьяницы, но ей
на подмогу выскочила из избы сноха Лукерья и помогла втащить Коваля в хату.
— Геть, бабы!.. Чего мордуете?.. — командовал старик, продолжая упираться ногами. — А якого я свата нашел… по
рукам вдарили… Эге, моя Федорка ведмедица… сват Тит тоже хвалит… а у него хлопец Пашка… Ну, чего вы
на мене зуставились, як две козы?
Это известие совсем ошеломило Ганну, у ней даже
руки повело от ужаса, и она только смотрела
на сноху. Изба едва освещалась чадившим ночником.
На лавке, подложив старую свитку в головы, спала мертвым сном Федора.
— От тоби
на… — проговорил он, наконец, разводя
руками. — Лукерья, а где твой Терёх, вгадай?
За воротами Ганна натолкнулась
на новую неприятную сцену. Тит стоял у телеги с черемуховою палкой в
руках и смотрел
на подъезжавшего верхом второго сына, Макара. Лесообъездчик прогулял где-то целую ночь с товарищами и теперь едва держался в седле. Завидев отца, Макар выпрямился и расправил болтавшиеся
на нем лядунки.
— Хорошенько его, — поощрял Деян Поперешный, который жил напротив и теперь высунул голову в окошко. — От
рук ребята отбиваются, глядя
на хохлов. Ты его за волосья да по спине… вот так… Поболтай его хорошенько, дольше не рассохнется.
Илюшка молчал и только смотрел
на Пашку широко раскрытыми глазами. Он мог, конечно, сейчас же исколотить приятеля, но что-то точно связывало его по
рукам и по ногам, и он ждал с мучительным любопытством, что еще скажет Пашка. И злость, и слезы, и обидное щемящее чувство захватывали ему дух, а Пашка продолжал свое, наслаждаясь мучениями благоприятеля. Ему страстно хотелось, чтобы Илюшка заревел и даже побил бы его. Вот тебе, хвастун!
Пашка в семье Горбатого был младшим и поэтому пользовался большими льготами, особенно у матери. Снохи за это терпеть не могли баловня и при случае натравляли
на него старика, который никому в доме спуску не давал. Да и трудно было увернуться от родительской
руки, когда четыре семьи жались в двух избах. О выделе никто не смел и помышлять, да он был и немыслим: тогда рухнуло бы все горбатовское благосостояние.
Положение Татьяны в семье было очень тяжелое. Это было всем хорошо известно, но каждый смотрел
на это, как
на что-то неизбежное. Макар пьянствовал, Макар походя бил жену, Макар вообще безобразничал, но где дело касалось жены — вся семья молчала и делала вид, что ничего не видит и не слышит. Особенно фальшивили в этом случае старики, подставлявшие несчастную бабу под обух своими
руками. Когда соседки начинали приставать к Палагее, она подбирала строго губы и всегда отвечала одно и то же...
К особенностям Груздева принадлежала феноменальная память.
На трех заводах он почти каждого знал в лицо и мог назвать по имени и отчеству, а в своих десяти кабаках вел счеты
на память, без всяких книг. Так было и теперь. Присел к стойке, взял счеты в
руки и пошел пощелкивать, а Рачителиха тоже
на память отсчитывалась за две недели своей торговли. Разница вышла в двух полуштофах.
— И то
рук не покладаючи бьюсь, Самойло Евтихыч, а где же углядеть; тоже какое ни
на есть хозяйство, за робятами должна углядеть, а замениться некем.
— Знаю, знаю, Дунюшка… Не разорваться тебе в сам-то деле!.. Руки-то твои золотые жалею… Ну, собирай Илюшку, я его сейчас же и увезу с собой
на Самосадку.
Все время расчета Илюшка лежал связанный посреди кабака, как мертвый. Когда Груздев сделал знак, Морок бросился его развязывать, от усердия к благодетелю у него даже
руки дрожали, и узлы он развязывал зубами. Груздев, конечно, отлично знал единственного заводского вора и с улыбкой смотрел
на его широчайшую спину. Развязанный Илюшка бросился было стремглав в открытую дверь кабака, но здесь попал прямо в лапы к обережному Матюшке Гущину.
Она ли не любила, она ли не лелеяла Илюшку, а он первый поднял
на нее свою детскую
руку!
Когда родился первый ребенок, Илюшка, Рачитель избил жену поленом до полусмерти: это было отродье Окулка. Если Дунька не наложила
на себя
рук, то благодаря именно этому ребенку, к которому она привязалась с болезненною нежностью, — она все перенесла для своего любимого детища, все износила и все умела забыть. Много лет прошло, и только сегодняшний случай поднял наверх старую беду. Вот о чем плакала Рачителиха, проводив своего Илюшку
на Самосадку.
С Никитичем действительно торопливо семенила ножками маленькая девочка с большими серыми глазами и серьезным не по летам личиком. Когда она уставала, Никитич вскидывал ее
на одну
руку и шел с своею живою ношей как ни в чем не бывало. Эта Оленка очень заинтересовала Нюрочку, и девочка долго оглядывалась назад, пока Никитич не остался за поворотом дороги.
Он пошел впереди, смешно болтая
на ходу
руками, а она легкою походкой шла за ним.
— Ты все про других рассказываешь, родимый мой, — приставал Мосей, разглаживая свою бороду корявою, обожженною
рукой. — А нам до себя… Мы тебя своим считаем, самосадским, так, значит, уж ты все обскажи нам, чтобы без сумления. Вот и старички послушают… Там заводы как хотят, а наша Самосадка допрежь заводов стояла. Прапрадеды жили
на Каменке, когда о заводах и слыхом было не слыхать… Наше дело совсем особенное. Родимый мой, ты уж для нас-то постарайся, чтобы воля вышла нам правильная…
Каменки и весь был уставлен такими крепкими, хорошими избами, благо лес под
рукой, — сейчас за Каменкой начинался дремучий ельник, уходивший
на сотни верст к северу.
— Зачем девчонку-то таскаешь за собой, путаная голова? — заворчала Таисья
на Никитича и, схватив Оленку за
руку, потащила ее за собой.
Таисья даже не обернулась, и Никитич махнул
рукой, когда она с девочками скрылась в воротах груздевского дома. Он постоял
на одном месте, побормотал что-то про себя и решительно не знал, что ему делать.
— Работы египетские вместятся… — гремел Кирилл; он теперь уже стоял
на ногах и размахивал правою
рукой. — Нищ, убог и странен стою пред тобой, милостивец, но нищ, убог и странен по своей воле… Да! Видит мое духовное око ненасытную алчбу и похоть, большие помыслы, а будет час, когда ты, милостивец, позавидуешь мне…
Груздев
на мгновение задумался, но быстро вылез из-за стола и, подойдя к иноку, отвесил глубокий поясной поклон, касаясь
рукой пола.
Наступила тяжелая минута общего молчания. Всем было неловко. Казачок Тишка стоял у стены, опустив глаза, и только побелевшие губы у него тряслись от страха: ловко скрутил Кирилл Самойлу Евтихыча… Один Илюшка посматривал
на всех с скрытою во взгляде улыбкой: он был чужой здесь и понимал только одну смешную сторону в унижении Груздева. Заболотский инок посмотрел кругом удивленными глазами, расслабленно опустился
на свое место и, закрыв лицо
руками, заплакал с какими-то детскими всхлипываниями.
Но его кудрявая голова очутилась сейчас же в
руках у Таисьи, и он только охнул, когда она с неженскою силой ударила его между лопаток кулаком. Это обескуражило баловня, а когда он хотел вцепиться в Таисьину
руку своими белыми зубами, то очутился уже
на полу.
— Пойдемте, деушки,
на балкон, круг смотреть, — говорила Таисья, подхватывая девочек за
руки. — Перестань, Оленка, хныкать… Ужо накормлю и тебя
на куфне.
— Вон он, тятька-то… — проговорила Оленка, указывая
рукой на круг.