Неточные совпадения
Видный был парень Окулко и содержал всю семью, да попутал его
грех: наткнулся он
на Палача-отца.
Между своими этот
грех скоро сматывали с рук: если самосадская девка провинится, то увезут в Заболотье, в скиты, а родне да знакомым говорят, что ушла гостить в Ключевской; если с ключевской приключится
грех, то сошлются
на Самосадку.
— Молчи, беспутная!..
на бога подымаешься: приняла
грех, так надо терпеть.
— Ихнее дело, матушка, Анфиса Егоровна, — кротко ответила Таисья, опуская глаза. — Не нам судить ихние скитские дела… Да и деваться Аграфене некуда, а там все-таки исправу примет. За свой грех-то муку получать… И сама бы я ее свезла, да никак обернуться нельзя: первое дело, брательники
на меня накинутся, а второе — ущитить надо снох ихних. Как даве принялись их полоскать — одна страсть… Не знаю, застану их живыми аль нет. Бабенок-то тоже надо пожалеть…
— К самому сердцу пришлась она мне, горюшка, — плакала Таисья, качая головой. — Точно вот она моя родная дочь… Все терпела, все скрывалась я, Анфиса Егоровна, а вот теперь прорвало… Кабы можно, так
на себя бы, кажется, взяла весь Аграфенин
грех!.. Видела, как этот проклятущий Кирилл зенки-то свои прятал: у, волк! Съедят они там девку в скитах с своею-то Енафой!..
Это было давно, лет тридцать назад, и
на Ключевском про Таисьин
грех могли рассказать только старики.
— Дураками оказали себя куренные-то: за мужика тебя приняли… Так и будь мужиком, а то еще скитские встренутся да будут допытываться… Ох,
грехи наши тяжкие!.. А Мосей-то так волком и глядит: сердитует он
на меня незнамо за што. Родной брат вашему-то приказчику Петру Елисеичу…
— Совсем мужик решился ума, — толковали соседки по своим заугольям. — А все его та, змея-то, Аграфена, испортила… Поди, напоила его каким-нибудь приворотным зельем, вот он и озверел. Кержанки
на это дошлые, анафемы… Извела мужика, а сама улепетнула в скиты
грех хоронить. Разорвать бы ее
на мелкие части…
На детях никакого
греха нет, вот ихняя молитва и доходнее к богу, чем наша.
— Ты чего это, милая, мужикам-то
на шею лезешь? — кричала она, размахивая своими короткими руками. — Один
грех избыла, захотелось другого… В кои-то веки нос показала из лесу и сейчас в сани к Кириллу залезла. Своем глазам видела… Стыдобушка головушке!
Мы вот тут сидим в лесу да
грехи свои отмаливаем, а наши же наставники да наставницы большую силу забирают у милостивцев, и
на заводах, и в городу.
— Ты осудил и
грех на тебе, — часто говорила мать Енафа, предупреждая пытливость и любопытство своей послушницы. — Кто что сделал, тому и каяться… Знаемый
грех легче незнаемого, потому как есть в чем каяться, а не согрешишь — не спасешься.
Он рассказывал ей всю свою жизнь, все
грехи, все помыслы и тайные желания, точно
на исповеди.
Старик даже головы не повернул
на дерзкий вызов и хотел уйти, но его не пустили. Толпа все росла. Пока ее сдерживали только старики, окружавшие Тита. Они видели, что дело принимает скверный оборот, и потихоньку проталкивались к волости, которая стояла
на горке сейчас за базаром. Дело праздничное, народ подгуляет, долго ли до
греха, а
на Тита так и напирали, особенно молодые.
Приметила Дарья, что и Феклиста тоже не совсем чиста, — пока
на фабрике робила, так
грех на стороне оставался, а тут каждая малость наверх плыла.
Мир перед ее глазами расстилался в
грехе и несовершенствах, как библейская юдоль плача, а
на себя она смотрела как
на гостью, которая пришла, повернулась и должна уже думать о возвращении в неизвестное и таинственное «домой».
— Вы все такие, скитские матери! — со слезами повторяла Аглаида. — Не меня, а вас всех надо утопить… С вами и говорить-то грешно. Одна Пульхерия только и есть, да и та давно из ума выжила. В мире
грех, а по скитам-то в десять раз больше
греха. А еще туда же про Кирилла судачите… И он грешный человек, только все через вас же, скитских матерей.
На вас его
грехи и взыщутся… Знаю я все!..
— И скажу, все скажу… Зачем ты меня в скиты отправляла, матушка Таисья? Тогда у меня один был
грех, а здесь я их, может, нажила сотни… Все тут обманом живем. Это хорошо, по-твоему? Вот и сейчас добрые люди со всех сторон
на Крестовые острова собрались души спасти, а мы перед ними как представленные… Вон Капитолина с вечера
на все голоса голосит, штоб меня острамить. Соблазн один…
Теперь ты Аглаида, а он тебя перекрестит Аглаей, по-поморскому все
грехи на том свете с Аглаиды будут взыскиваться, а Аглая стеклышком останется…
— Нет, нет… — сурово ответила Таисья, отстраняя ее движением руки. — Не подходи и близко! И слов-то подходящих нет у меня для тебя…
На кого ты руку подняла, бесстыдница? Чужие-то
грехи мы все видим, а чужие слезы в тайне проходят… Последнее мое слово это тебе!
— Отметаются все твои старые
грехи, Конон, — сказал Гермоген, кладя руку
на голову новообращенного. — Взыщутся старые
грехи на иноке Кирилле, а раб божий Конон светлеет душой перед господом.
Твои
грехи остались
на рабе божией Аграфене, а раба божия Авгарь тоже светлеет душой, как и раб божий Конон.
Уедет Гурий и кантует где-нибудь
на стороне, а Енафа в скиту его
грехи замаливает да свою душу спасает.
На что крепкая мастерица Таисья, а и та приняла всякого
греха на душу, когда слепой жила в скитах.
Еще
на богомольях она замечала, как все заглядывались
на нее, а стоило ей самой взглянуть ласковее —
грех и тут.
— Порешили! — спокойно ответил Мосей, стараясь затоптать капли крови
на снегу. — Волка убили, Макар. Сорок
грехов с души сняли.
К весне солдат купил место у самого базара и начал строиться, а в лавчонку посадил Домнушку, которая в первое время не знала, куда ей девать глаза. И совестно ей было, и мужа она боялась. Эта выставка у всех
на виду для нее была настоящею казнью, особенно по праздникам, когда
на базар набирался народ со всех трех концов, и чуткое ухо Домнушки ловило смешки и шутки над ее старыми
грехами. Особенно доставалось ей от отчаянной заводской поденщицы Марьки.
То, что некогда было с Аграфеной, повторилось сейчас с Федоркой, с тою разницей, что Ганна «покрыла» глупую девку и не сказала никому об ее
грехе. О будущем она боялась и подумать. Ясно было пока одно, что Федорке не бывать за Пашкой. А Федорка укрепилась дня
на три, а потом опять сбежала, да и к утру не пришла, так что ее хватился и сам старый Коваль.
— Мы из миру-то в леса да в горы бежим спасаться, — повествовала Таисья своим ласковым речитативом, — а грех-то уж поперед нас забежал… Неочерпаемая сила этого
греха!
На што крепка была наша старая вера, а и та пошатилась.
Караван отвалил с
грехом пополам
на хвосте весеннего «паводка», рассчитывая обежать главный вал
на пути, — коломенки бегут скорее воды.
— Не вам кланяюсь, а вашему женскому страданию, — шептал он умиленно. — Чужие
грехи на себе несете…