Неточные совпадения
Домнушка знала, что Катря в сарайной и точит там лясы с казачком Тишкой, — каждое утро так-то с жиру бесятся… И нашла с кем
время терять: Тишке никак пятнадцатый год только в доходе. Глупая эта Катря, а тут еще барышня пристает: куда ушла… Вон и Семка скалит зубы: тоже
на Катрю заглядывается, пес, да только опасится. У Домнушки в голове зашевелилось много своих бабьих расчетов, и она машинально совала приготовленную говядину по горшкам, вытаскивала чугун с кипятком и вообще управлялась за четверых.
— Все говорил… Как по крестьянам она прошла: молебны служили, попы по церквам манифест читали. Потом по городам воля разошлась и
на заводах, окромя наших… Мосей-то говорит, што большая может выйти ошибка, ежели
время упустить. Спрячут, говорит, приказчики вашу волю — и конец тому делу.
Как стемнелось, кержак Егор все
время бродил около господского дома, — ему нужно было увидать Петра Елисеича. Егор видел, как торопливо возвращался с фабрики Лука Назарыч, убегавший от дурака Терешки, и сам спрятался в караушку сторожа Антипа. Потом Петр Елисеич прошел
на фабрику. Пришлось дожидаться его возвращения.
Ох, давно это было, как бежал он «из-под помещика», подпалив барскую усадьбу, долго колесил по России, побывал в Сибири и, наконец, пристроился
на Мурмосских заводах, где принимали в былое
время всяких беглых, как даровую рабочую силу.
Дорога из Мурмосского завода в Ключевской завод почти все
время шла по берегу озера Черчеж, а затем выходила
на бойкую горную речку Березайку.
В прежние
времена, когда еще не было заводов, в этих местах прятались всего два раскольничьих выселка:
на р.
Устюжаниновы повели заводское дело сильною рукой, а так как
на Урале в то
время рабочих рук было мало, то они охотно принимали беглых раскольников и просто бродяг, тянувших
на Урал из далекой помещичьей «Расеи».
Действительно, в углу кабака,
на лавочке, примостились старик хохол Дорох Ковальчук и старик туляк Тит Горбатый. Хохол был широкий в плечах старик, с целою шапкой седых волос
на голове и маленькими серыми глазками; несмотря
на теплое
время, он был в полушубке, или, по-хохлацки, в кожухе. Рядом с ним Тит Горбатый выглядел сморчком: низенький, сгорбленный, с бородкой клинышком и длинными худыми руками, мотавшимися, как деревянные.
Взглянув
на мужика в красной рубахе, он так и проглотил какое-то слово, которое хотел сказать. Дорох во-время успел его толкнуть в бок и прошептал...
— Нашли тоже и
время прийти… — ворчала та, стараясь не смотреть
на Окулка. — Народу полный кабак, а они лезут… Ты, Окулко, одурел совсем… Возьму вот, да всех в шею!.. Какой народ-то, поди уж к исправнику побежали.
В другое
время Нюрочка не посмела бы обратиться к сердитому и недовольному секретарю Луки Назарыча, но сейчас
на нее накатился шаловливый стих.
Меценатствовавший заводовладелец Устюжанинов был доволен успехами своей «академии» и мечтал о том
времени, когда своих крепостных самородков-управителей заменит
на заводах европейски-образованными специалистами.
Рачителиха вся затряслась от бешенства и бросилась
на сына, как смертельно раненная медведица. Она сбила его с ног и таскала по полу за волосы, а Илюшка в это
время на весь кабак выкрикивал все, что слышал от Пашки Горбатого про Окулка.
Все
время расчета Илюшка лежал связанный посреди кабака, как мертвый. Когда Груздев сделал знак, Морок бросился его развязывать, от усердия к благодетелю у него даже руки дрожали, и узлы он развязывал зубами. Груздев, конечно, отлично знал единственного заводского вора и с улыбкой смотрел
на его широчайшую спину. Развязанный Илюшка бросился было стремглав в открытую дверь кабака, но здесь попал прямо в лапы к обережному Матюшке Гущину.
На Самосадке народ жил справно, благо сплав заводского каравана давал всем работу: зимой рубили лес и строили барки, весной сплавляли караван, а остальное
время шло
на свои домашние работы,
на перевозку металлов из Ключевского завода и
на куренную работу.
Страда
на уральских горных заводах — самое оживленное и веселое
время.
Тит все
время наблюдал Домнушку и только покачал головой: очень уж она разъелась
на готовых хлебах. Коваль позвал внучку Катрю и долго разговаривал с ней. Горничная испугалась не меньше Домнушки: уж не сватать ли ее пришли старики? Но Домнушка так весело поглядывала
на нее своими ласковыми глазами, что у Катри отлегло
на душе.
Петр Елисеич прежде
времени не старался заводить
на эту тему никаких разговоров и надеялся, что все обставится помаленьку, при помощи маленьких взаимных уступок.
Выученики тоже старались по-своему пользоваться этою слабостью Таисьи и валили
на Оленку всякую вину: указка сломается, лист у книги изорвется, хихикнет кто не во-время, — Оленка все принимала
на себя.
Для видимости Таисья прикрикивала и
на Оленку, грозила ей лестовкой и опять уходила к топившейся печке, где вместе с водой кипели и варились ее бабьи мысли. В это
время под окном кто-то нерешительно постучал, и незнакомый женский голос помолитвовался.
— Так я вот что тебе скажу, родимый мой, — уже шепотом проговорила Таисья Основе, — из огня я выхватила девку, а теперь лиха беда схорониться от брательников… Ночью мы будем
на Самосадке, а к утру, к свету, я должна, значит, воротиться сюда, чтобы
на меня никакой заметки от брательников не вышло. Так ты сейчас же этого инока Кирилла вышли
на Самосадку:
повремени этак часок-другой, да и отправь его…
Не успели они кончить чай, как в ворота уже послышался осторожный стук: это был сам смиренный Кирилл… Он даже не вошел в дом, чтобы не терять напрасно
времени. Основа дал ему охотничьи сани
на высоких копылах, в которых сам ездил по лесу за оленями. Рыжая лошадь дымилась от пота, но это ничего не значило: оставалось сделать всего верст семьдесят. Таисья сама помогала Аграфене «оболокаться» в дорогу, и ее руки тряслись от волнения. Девушка покорно делала все, что ей приказывали, — она опять вся застыла.
Таисья выбежала провожать ее за ворота в одном сарафане и стояла все
время, пока сани спускались к реке, объехали караванную контору и по льду мелькнули черною точкой
на ту сторону, где уползала в лес змеей лесная глухая дорожка.
На Аграфену он все
время не обращал никакого внимания и только уже потом, когда совсем управился, вышел из избушки и проговорил...
Ичиги — созвездие Большой Медведицы; Кичиги — три звезды, которые видны бывают в этой стороне только зимой. С вечера Кичиги поднимаются
на юго-востоке, а к утру «западают»
на юго-западе. По ним определяют
время длинной северной ночи.
— Да ведь ты сам же хвалил все
время орду, этово-тово, — накинулся
на него Тит, — а теперь другое говоришь…
Гуляка Терешка побаивался сердитой жены-тулянки и только почесывал затылок. К Лукерье несколько раз
на перепутье завертывала Домнушка и еще сильнее расстроила бабенку своими наговорами, соболезнованием и причитаньем, хотя в то же
время ругала,
на чем свет стоит, сбесившегося свекра Тита.
В последнее
время Мавра придумала не совсем хорошее средство добывать деньги
на хлеб: отправится к Рачителихе и начнет расписывать ей свою бедность.
В это же
время контора отказала всем в выдаче дарового хлеба из заводских магазинов, как это делалось раньше, когда шел хлебный провиант
на каждую крепостную душу.
Нюрочке делалось совестно за свое любопытство, и она скрывалась, хотя ее так и тянуло в кухню, к живым людям. Петр Елисеич половину дня проводил
на фабрике, и Нюрочка ужасно скучала в это
время, потому что оставалась в доме одна, с глазу
на глаз все с тою же Катрей. Сидор Карпыч окончательно переселился в сарайную, а его комнату временно занимала Катря. Веселая хохлушка тоже заметно изменилась, и Нюрочка несколько раз заставала ее в слезах.
Как казалось Петру Елисеичу, именно со
времени этого визита Нюрочка изменилась в отношениях к нему и
время от
времени так пытливо смотрит
на него, точно не решается спросить что-то.
В это
время обыкновенно в Туляцком конце «играли свадьбы», а нынче только Чеботаревы выдали одну дочь, да и то все дело свертели
на скорую руку, так что свадьба походила
на пожар.
— Ах, какое дело!.. — повторял
время от
времени сам Груздев. — Разве так можно с людьми поступать?.. Вот у меня сколько
на службе приказчиков… Ежели человек смышленый и не вороватый, так я им дорожу. Берегу его, а не то чтобы, например, в шею.
Ненависть Морока объяснялась тем обстоятельством, что он подозревал Самоварника в шашнях с Феклистой, работавшей
на фабрике. Это была совсем некрасивая и такая худенькая девушка, у которой душа едва держалась в теле, но она как-то пришлась по сердцу Мороку, и он следил за ней издали. С этою Феклистой он не сказал никогда ни одного слова и даже старался не встречаться с ней, но за нее он чуть не задушил солдатку Аннушку только потому, что не терял надежды задушить ее в свое
время.
Груздев приехал по делу:
время шло к отправке весеннего каравана, и нужно было осмотреть строившиеся
на берегу барки. Петр Елисеич, пожалуй, был и не рад гостям, хотя и любил Груздева за его добрый характер.
Она все
время бесконечной раскольничьей службы стояла, как очарованная, и все смотрела
на читавшую инокиню.
«Нет, она нехорошая», — думала Нюрочка с горечью во
время похорон и старалась не смотреть
на сестру Аглаиду.
Аграфена видела, что матушка Енафа гневается, и всю дорогу молчала. Один смиренный Кирилл чувствовал себя прекрасно и только посмеивался себе в бороду: все эти бабы одинаковы, что мирские, что скитские, и всем им одна цена, и слабость у них одна женская. Вот Аглаида и глядеть
на него не хочет, а что он ей сделал? Как родила в скитах, он же увозил ребенка в Мурмос и отдавал
на воспитанье! Хорошо еще, что ребенок-то догадался во-время умереть, и теперь Аглаида чистотою своей перед ним же похваляется.
Последние
времена наступили: хлеб, и тот весят
на клейменых весах с печатью антихриста.
— Тошнехонько и глядеть-то
на них,
на мирских, — продолжала Енафа с азартом. — Прежде скитские наедут, так не знают, куда их посадить, а по нонешним
временам, как
на волков, свои же и глядят… Не стало прежних-то христолюбцев и питателей, а пошли какие-то богострастники да отчаянные. Бес проскочил и промежду боголюбивых народов… Везде свара и неистовство. Знай себе чай хлебают да табачище палят.
До родин Аглаиду не трогали; а когда пришло
время, увезли в какую-то лесную избушку
на стародавнем курене.
Таисья посмотрела какими-то удивленными глазами
на Кирилла и ничего не ответила. Она еще с вечера все прислушивалась к чему-то и тревожно поглядывала под гору,
на дорогу из Самосадки, точно поджидала кого. Во
время чтения Аглаиды она первая услышала топот лошадиных копыт.
Мастерица Таисья уговаривала в это
время Макара, который слушал ее с опущенною головой. Она усадила его
на лошадь, как это было в Кержацком конце, а сзади седла подсадила избитого поморца.
Заводский караван все-таки поспел во-время нагрузиться, а хлебный дня
на два запоздал, — грузить хлеб труднее, чем железо да чугун.
— Поезжай ты, Самойло Евтихыч,
на пристань, — упрашивала больная мужа. — Какое теперь
время: работа, как пожар, а Вася еще не дошел до настоящей точки.
Вася был отправлен сейчас же к матери в Мурмос, а Груздев занялся караваном с своею обычною энергией. Во
время сплава он иногда целую неделю «ходил с теми же глазами», то есть совсем не спал, а теперь ему приходилось наверстывать пропущенное
время. Нужно было повернуть дело дня в два. Нанятые для сплава рабочие роптали, ссылаясь
на отваливший заводский караван. Задержка у Груздева вышла в одной коломенке, которую при спуске
на воду «избочило», — надо было ее поправлять, чтобы получилась правильная осадка.
Еще в страду девки за людей шли, все же подмога, а в остальное
время все-то они вместе расколотого гроша не стоили и едва себе
на одежду заробливали.
Эти разговоры глубоко запали в душу Артема, и он осторожно расспрашивал Мосея про разные скиты. Так незаметно в разговорах и
время прошло. Шестьдесят верст прошли без малого в сутки: утром рано вышли с Самосадки, шли целый день, а
на другое утро были уже под Горюном. По реке нужно было проплыть верст двести.
— Ты зачем это пожаловал? — спрашивал Палач, уже пьяный, несмотря
на раннее
время: он сильно пьянствовал в последнее
время.
Адам «начертан» богом пятого марта в шестом часу дня; без души он пролетал тридцать лет, без Евы жил тридцать дней, а в раю всего был от шестого часу до девятого; сатана зародился
на море Тивериадском, в девятом валу, а
на небе он был не более получаса; болезни в человеке оттого, что диавол «истыкал тело Адама» в то
время, когда господь уходил
на небо за душой, и т. д., и т. д.