Неточные совпадения
— Паны едуть с Мурмоса… На двух повозках с колокольцами. Уж Туляцкий
конец проехалы
и по мосту едуть.
Дорога из Мурмосского завода проходила широкою улицей по всему Туляцкому
концу, спускалась на поемный луг, где разлилась бойкая горная речонка Култым,
и круто поднималась в гору прямо к господскому дому, который лицом выдвинулся к фабрике. Всю эту дорогу отлично было видно только из сарайной, где в критических случаях
и устраивался сторожевой пункт. Караулили гостей или казачок Тишка, или Катря.
На другом
конце площади на пригорке красовался деревянный базар, а на самом берегу пруда стояла старинная деревянная церковь, совсем потонувшая в мягкой зелени лип
и черемух.
В течение времени Пеньковка так разрослась, что крайними домишками почти совсем подошла к Кержацкому
концу, — их разделила только громадная дровяная площадь
и черневшие угольные валы.
Из Туляцкого
и Хохлацкого
концов, как муравьи, ползли мужики, а за ними пестрели бабьи платки
и сарафаны.
Фабрика была остановлена,
и дымилась одна доменная печь, да на медном руднике высокая зеленая железная труба водокачки пускала густые клубы черного дыма. В общем движении не принимал никакого участия один Кержацкий
конец, — там было совсем тихо, точно все вымерли. В Пеньковке уже слышались песни: оголтелые рудничные рабочие успели напиться по рудниковой поговорке: «кто празднику рад, тот до свету пьян».
По улицам везде бродил народ. Из Самосадки наехали пристановляне,
и в Кержацком
конце точно открылась ярмарка, хотя пьяных
и не было видно, как в Пеньковке. Кержаки кучками проходили через плотину к заводской конторе, прислушивались к веселью в господском доме
и возвращались назад; по глухо застегнутым на медные пуговицы полукафтаньям старинного покроя
и низеньким валеным шляпам с широкими полями этих кержаков можно было сразу отличить в толпе. Крепкий
и прижимистый народ, не скажет слова спроста.
Из гулявшей Пеньковки веселье точно перекинулось в Хохлацкий
конец: не вытерпели старики
и отправились «под горку», где стоял единственный кабак Дуньки Рачителихи.
Домнушка поломалась для порядку
и выпила. Очень уж ей нравился чистяк-мастер, на которого девки из Кержацкого
конца все глаза проглядели.
Набат поднял весь завод на ноги,
и всякий, кто мог бежать, летел к кабаку. В общем движении
и сумятице не мог принять участия только один доменный мастер Никитич, дожидавшийся под домной выпуска. Его так
и подмывало бросить все
и побежать к кабаку вместе с народом, который из Кержацкого
конца и Пеньковки бросился по плотине толпами.
Сорванцы остановились в приличном отдалении: им хотелось
и любопытную историю досмотреть до
конца, да
и на глаза старику черту не попасться, — пожалуй, еще вздует за здорово живешь.
— Ну, живет… Ну, мать меня к ей посылала… Я нарочно по Кержацкому
концу прошел
и двух кержаков отболтал.
Страшное это было дело, когда оба
конца, Туляцкий
и Хохлацкий, сбежались смотреть на даровой позор невесты с провинкой.
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют.
И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые…
И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так на снохах
и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все
и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так
и поднялись, особенно в нашем Туляцком
конце.
Весь Кержацкий
конец в Ключевском заводе образовался из переселенцев с Самосадки, поэтому между заводом
и пристанью сохранялись неразрывные, кровные сношения.
Такие же мытые избы стояли
и в Кержацком
конце на Ключевском заводе, потому что там жили те же чистоплотные, как кошки, самосадские бабы.
Обедали все свои. В дальнем
конце стола скромно поместилась Таисья, а с ней рядом какой-то таинственный старец Кирилл. Этот последний в своем темном раскольничьем полукафтанье
и с подстриженными по-раскольничьи на лбу волосами невольно бросался в глаза. Широкое, скуластое лицо, обросшее густою бородой, с плутоватыми темными глазками
и приплюснутым татарским носом, было типично само по себе, а пробивавшаяся в темных волосах седина придавала ему какое-то иконное благообразие.
— Не в осуждение тебе, милостивец, слово молвится, а наипаче к тому, что все для одних мочеган делается: у них
и свои иконы поднимали,
и в колокола звонили,
и стечение народное было, а наш Кержацкий
конец безмолвствовал… Воля-то вышла всем, а радуются одни мочегане.
Лучшие борцы приберегались к
концу борьбы,
и последний уносил круг.
Происшествие с Самойлом Евтихычем минут на десять приостановило борьбу, но потом она пошла своим чередом. На круг вышел Терешка-казак. Это появление в кругу мочеганина вызвало сначала смех, но Никитич цыкнул на особенно задорных, — он теперь отстаивал своих ключевлян, без различия
концов. Впрочем, Терешке пришлось не долго покрасоваться на кругу,
и он свалился под второго борца.
Всю ночь Груздев страшно мучился. Ему все представлялось, что он бьется в кругу не на живот, а на смерть: поборет одного — выходит другой, поборет другого — третий,
и так без
конца. На улице долго пьяные мужики горланили песни, а Груздев стонал, как раздавленный.
Все три
конца пустели,
и большинство домов оставалось совсем без хозяев.
Такие разговоры повторялись каждый день с небольшими вариациями, но последнего слова никто не говорил, а всё ходили кругом да около. Старый Тит стороной вызнал, как думают другие старики. Раза два, закинув какое-нибудь заделье, он объехал почти все покосы по Сойге
и Култыму
и везде сталкивался со стариками. Свои туляки говорили все в одно слово, а хохлы или упрямились, или хитрили. Ну, да хохлы сами про себя знают, а Тит думал больше о своем Туляцком
конце.
Богатых семей в Хохлацком
конце не было, но не было
и такого утеснения снох
и вообще баб, как у туляков.
По всем покосам широкою волной прокатилась молва о задуманном переселении в орду,
и самым разнообразным толкам не было
конца.
— Другого уж ты сам выбирай: тебе с ним идти, тебе
и выбирать. От Туляцкого
конца, значит, ты пойдешь, а от Хохлацкого…
—
И это знаю!.. Только все это пустяки. Одной поденщины сколько мы должны теперь платить. Одним словом, бросай все
и заживо ложись в могилу… Вот француз все своею заграницей утешает, да только там свое, а у нас свое. Машины-то денег стоят, а мы должны миллион каждый год послать владельцам…
И без того заводы плелись кое-как,
концы с
концами сводили, а теперь где мы возьмем миллион наш?
Последняя вспышка старой крепостной энергии произошла в Луке Назарыче, когда до Мурмоса дошла весть о переселении мочеган
и о толках в Кержацком
конце и на Самосадке о какой-то своей земле.
Это была цветущая женщина, напоминавшая фигурой Домнушку, но с мелкими чертами злого лица. Она была разодета в яркий сарафан из китайки с желтыми разводами по красному полю
и кокетливо закрывала нижнюю часть лица
концами красного кумачного платка, кое-как накинутого на голову.
Соединяющим звеном для всех трех
концов явилась теперь только что открытая волость, где мужики
и собирались потолковать
и послушать.
На волостных сходах много было ненужного галденья, споров
и пересудов, но было ясно одно, что весь Кержацкий
конец выйдет на работу.
— Так… да. Ну, а если отец вернется из орды
и Туляцкий
конец будет переселяться?
Кержацкий
конец вышел на работу в полном составе, а из мочеган вышли наполовину: в кричной робил Афонька Туляк, наверху домны, у «хайла», безответный человек Федька Горбатый, в листокатальной Терешка-казак
и еще несколько человек. Полуэхт Самоварник обежал все корпуса
и почтительно донес Ястребку, кто не вышел из мочеган на работу.
Сперва, конечно, в кабаке сходились или по лесу вместе ездили, а потом Горбатый начал завертывать
и в Кержацкий
конец.
— А вот за гордость тебя господь
и наказал: красотою своей гордилась
и женихов гоняла… Этот не жених, тот не жених, а красота-то
и довела до
конца. С никонианином спуталась… […с никонианином спуталась… — С именем московского патриарха Никона (1605–1681) связана реформа официальной церкви — исправление церковных книг по образцу греческих, изменение обрядов
и т. д. Не признавшие этой реформы — раскольники — называли православных никонианами.] да еще с женатым… Нет, нет, уходи лучше, Аграфена!
Во всем Кержацком
конце у них был лучший двор, лучшие лошади
и вообще все хозяйство.
— А ежели, напримерно, у меня свое дело?.. Никого я не боюсь
и весь ваш Кержацкий
конец разнесу… Вот я каков есть человек!
Зимой из Кержацкого
конца на заимку дорога шла через Крутяш, но теперь Березайка еще не замерзла, а лубочные пошевни Таисьи должны были объехать заводскою плотиной, повернуть мимо заводской конторы
и таким образом уже попасть на правый берег.
— Вот вы все такие… — заворчала Таисья. — Вы гуляете, а я расхлебывай ваше-то горе. Да еще вы же
и топорщитесь: «Не хочу с Кириллом». Было бы из чего выбирать, милушка… Старца испугалась, а Макарки поганого не было страшно?.. Весь Кержацкий
конец осрамила… Неслыханное дело, чтобы наши кержанки с мочеганами вязались…
Побалагурив с четверть часа
и выспросив, кто выехал нынче в курень, — больше робили самосадские да ключевляне из Кержацкого
конца, а мочеган не было ни одной души, — Кирилл вышел из избы.
По первопутку вернулись из орды ходоки. Хохлацкий
и Туляцкий
концы затихли в ожидании событий. Ходоки отдохнули, сходили в баню, а потом явились в кабак к Рачителихе. Обступил их народ, все ждут, что скажут старики, а они переминаются да друг на друга поглядывают.
Ходоки упорно стояли каждый на своем,
и это подняло на ноги оба мочеганских
конца. В спорах
и препирательствах сторонников
и противников орды принял деятельное участие даже Кержацкий
конец, насколько он был причастен кабаку Рачителихи. Ходокам делали очные ставки, вызывали в волость, уговаривали, но они продолжали рознить. Особенно неистовствовал Тит, так
и наступавший на Коваля.
—
И спрашивай баб да робят, коли своего ума не стало, — отвечал Тит. — Разе это порядок, штобы с бабами в этаком деле вязаться? Бабий-то ум, как коромысло:
и криво,
и зарубисто,
и на два
конца…
Материнское сердце старой хохлушки так
и прыгало от радости, что она рассватает Федорку
и выдаст ее замуж куда-нибудь в Хохлацкий
конец.
— Ну,
и не пойду… Помирайте все голодом! Один
конец.
Когда в темноте Наташка бежала почти бегом по Туляцкому
концу и по пути стучалась в окошко избы Чеботаревых, чтобы идти на работу вместе с Аннушкой, солдатки уже не было дома,
и Наташка получала выговоры на фабрике от уставщика.
Мочегане, пожалуй,
и не застали того, что пережил Кержацкий
конец: им достались только крепостные цветочки.
Туляцкому
и Хохлацкому
концам было не до этих разговоров, потому что все жили в настоящем. Наезд исправника решил все дело: надо уезжать. Первый пример подал
и здесь Деян Поперешный. Пока другие говорили да сбирались потихоньку у себя дома, он взял да
и продал свой покос на Сойге, самый лучший покос во всем Туляцком
конце. Покупателем явился Никитич. Сделка состоялась, конечно, в кабаке
и «руки розняла» сама Рачителиха.
Это послужило точно сигналом,
и туляцкое добро полетело: продавали покосы, избы, скотину. Из кержаков купили избы в Туляцком
конце старик Основа
и брательник-третьяк Гущин, а потом накинулись хохлы. Туляцкая стройка была крепкая, а свои избы у хохлов были поставлены кое-как.
Тулянки своими руками должны были уводить ревевших
и упиравшихся коров в Кержацкий
конец.