Неточные совпадения
Катре
было лет семнадцать. Красивое смуглое лицо так и смеялось из-под кумачного платка, кокетливо надвинутого на лоб. Она посторонилась, чтобы дать Егору дорогу, и с недоумением посмотрела ему вслед своими бархатными
глазами, — «кержак, а пан велел прямо в кабинет провести».
Чебаков
был высокий красавец мужчина с румяным круглым лицом, большими темными
глазами и целою шапкой русых кудрей.
Домнушка поломалась для порядку и
выпила. Очень уж ей нравился чистяк-мастер, на которого девки из Кержацкого конца все
глаза проглядели.
К старикам протолкался приземистый хохол Терешка, старший сын Дороха. Он
был в кумачной красной рубахе; новенький чекмень, накинутый на одно плечо, тащился полой по земле. Смуглое лицо с русою бородкой и карими
глазами было бы красиво, если бы его не портил открытый пьяный рот.
В кабаке стоял дым коромыслом. Из дверей к стойке едва можно
было пробиться. Одна сальная свечка, стоявшая у выручки, едва освещала небольшое пространство, где действовала Рачителиха. Ей помогал красивый двенадцатилетний мальчик с большими темными
глазами. Он с снисходительною важностью принимал деньги, пересчитывал и прятал под стойку в стоявшую там деревянную «шкатунку».
Время от времени мальчик приотворял дверь в комнату, где сидел отец с гостями, и сердито сдвигал брови. Дьячок Евгеньич
был совсем пьян и, пошатываясь, размахивал рукой, как это делают настоящие регенты. Рачитель и учитель Агап
пели козлиными голосами, закрывая от удовольствия
глаза.
Его сердитое лицо с черноватою бородкой и черными, как угли,
глазами производило неприятное впечатление; подстриженные в скобку волосы и раскольничьего покроя кафтан говорили о его происхождении — это
был закоснелый кержак, отрубивший себе палец на правой руке, чтобы не идти под красную шапку. […чтобы не идти под красную шапку — то
есть чтобы избавиться от военной службы.]
Окулко
был симпатичнее: светло-русая окладистая бородка, серые большие
глаза и шапка кудрявых волос на голове.
Нюрочка перебегала из столовой в залу и смотрела в окно на галдевшую на дворе толпу. Ей опять
было весело, и она только избегала встречаться с Иваном Семенычем, которого сразу разлюбила. Добрый старик замечал эту детскую ненависть и не знал, как опять подружиться с Нюрочкой. Улучив минуту, когда она проходила мимо него, он поймал ее за какую-то оборку и прошептал, указывая
глазами на Овсянникова...
В доменном корпусе
было совсем темно, и только небольшое слабо освещенное пространство оставалось около напряженно красневшего
глаза.
Теперь все корпуса
были закрыты, кроме доменного, и Сидор Карпыч смотрел на доменный
глаз, светившийся огненно-красною слезой.
Этот шум обратил на себя внимание литухов, которые тоже бегали в кабак ловить Окулка и теперь сбились в одну кучку в воротах доменного корпуса. Они помирали со смеху над Самоварником, и только один Сидор Карпыч
был невозмутим и попрежнему смотрел на красный
глаз печи.
Комната Нюрочки помещалась рядом с столовой. В ней стояли две кровати, одна Нюрочкина, другая — Катри. Девочка, совсем раздетая, лежала в своей постели и показалась Петру Елисеичу такою худенькой и слабой. Лихорадочный румянец разошелся по ее тонкому лицу пятнами,
глаза казались темнее обыкновенного. Маленькие ручки
были холодны, как лед.
Самого жигаля Елески уже не
было в живых, а раскольница-мать не пустила «француза» даже на
глаза к себе, чтобы не осквернить родного пепелища.
— Та
будь ласкова, разговори своего-то старика, — уговаривала Ганна со слезами на
глазах. — Глупая моя Федорка, какая она сноха в таком большом дому… И делать ничего не вмеет, — совсем ледаща.
В это мгновение Илюшка прыжком насел на Пашку, повалил его на землю и принялся отчаянно бить по лицу кулаками. Он
был страшен в эту минуту: лицо покрылось смертельною бледностью,
глаза горели, губы тряслись от бешенства. Пашка сначала крепился, а потом заревел благим матом. На крик выбежала молодая сноха Агафья, копавшая в огороде гряды, и накинулась на разбойника Илюшку.
Нюрочке вдруг сделалось страшно: старуха так и впилась в нее своими темными, глубоко ввалившимися
глазами. Вспомнив наказ Анфисы Егоровны, она хотела
было поцеловать худую и морщинистую руку молчавшей старухи, но рука Таисьи заставила ее присесть и поклониться старухе в ноги.
Мухин
был недоволен, что эти чужие люди мешают ему поговорить с
глазу на
глаз с матерью.
Эта встреча произвела на Петра Елисеича неприятное впечатление, хотя он и не видался с Мосеем несколько лет. По своей медвежьей фигуре Мосей напоминал отца, и старая Василиса Корниловна поэтому питала к Мосею особенную привязанность, хотя он и жил в отделе. Особенностью Мосея, кроме слащавого раскольничьего говора,
было то, что он никогда не смотрел прямо в
глаза, а куда-нибудь в угол. По тому, как отнеслись к Мосею набравшиеся в избу соседи, Петр Елисеич видел, что он на Самосадке играет какую-то роль.
Оленка смотрела на Нюрочку испуганными
глазами и готова
была разреветься благим матом каждую минуту.
Обедали все свои. В дальнем конце стола скромно поместилась Таисья, а с ней рядом какой-то таинственный старец Кирилл. Этот последний в своем темном раскольничьем полукафтанье и с подстриженными по-раскольничьи на лбу волосами невольно бросался в
глаза. Широкое, скуластое лицо, обросшее густою бородой, с плутоватыми темными глазками и приплюснутым татарским носом,
было типично само по себе, а пробивавшаяся в темных волосах седина придавала ему какое-то иконное благообразие.
— Вот этакие смиренные старцы и смущают народ, — объяснил Груздев, указывая
глазами Мухину на смиренного Кирилла. — Спроси-ка его, зачем он в Самосадку-то приехал?.. С твоим братцем Мосеем два сапога пара
будут.
Наступила тяжелая минута общего молчания. Всем
было неловко. Казачок Тишка стоял у стены, опустив
глаза, и только побелевшие губы у него тряслись от страха: ловко скрутил Кирилл Самойлу Евтихыча… Один Илюшка посматривал на всех с скрытою во взгляде улыбкой: он
был чужой здесь и понимал только одну смешную сторону в унижении Груздева. Заболотский инок посмотрел кругом удивленными
глазами, расслабленно опустился на свое место и, закрыв лицо руками, заплакал с какими-то детскими всхлипываниями.
По кругу пробежал ропот неудовольствия: если мочеганин унесет круг, то это
будет вечным позором для всей пристани, и самосадским борцам стыдно
будет показать
глаза на Ключевской завод.
И нынче все на покосе Тита
было по-старому, но работа как-то не спорилась: и встают рано и выходят на работу раньше других, а работа не та, — опытный стариковский
глаз Тита видел это, и душа его болела.
Аграфена вдруг замолкла, посмотрела испуганно на мастерицу своими большими серыми
глазами, и видно
было только, как вся она дрожала, точно в лихорадке.
Это
было на руку Таисье: одним
глазом меньше, да и пошутить любил Самойло Евтихыч, а ей теперь совсем не до шуток. Дома оставалась одна Анфиса Егоровна, которая и приняла Таисью с обычным почетом. Хорошо
было в груздевском доме летом, а зимой еще лучше: тепло, уютно, крепко.
Аграфене случалось
пить чай всего раза три, и она не понимала в нем никакого вкуса. Но теперь приходилось глотать горячую воду, чтобы не обидеть Таисью. Попав с мороза в теплую комнату, Аграфена вся разгорелась, как маков цвет, и Таисья невольно залюбовалась на нее; то ли не девка, то ли не писаная красавица: брови дугой,
глаза с поволокой, шея как выточенная, грудь лебяжья, таких, кажется, и не бывало в скитах. У Таисьи даже захолонуло на душе, как она вспомнила про инока Кирилла да про старицу Енафу.
Когда догорят дрова, опять
будет темно, и Аграфена со страхом думала о том моменте, когда останется в темноте со старцем с
глазу на
глаз.
Дорога опять превратилась в маленькую тропу, на которой даже и следа не
было, но инок Кирилл проехал бы всю эту «пустыню» с завязанными
глазами:
было похожено и поезжено по ней по разным скитским делам.
Смущенный Кирилл, сбиваясь в словах, объяснял, как они должны
были проезжать через Талый, и скрыл про ночевку на Бастрыке. Енафа не слушала его, а сама так и впилась своими большими черными
глазами в новую трудницу. Она, конечно, сразу поняла, какую жар-птицу послала ей Таисья.
— Да я-то враг, што ли, самому себе? — кричал Тит, ударяя себя в грудь кулаком. — На свои
глаза свидетелей не надо… В первую голову всю свою семью выведу в орду. Все у меня
есть, этово-тово, всем от господа бога доволен, а в орде лучше… Наша заводская копейка дешевая, Петр Елисеич, а хрестьянская двухвершковым гвоздем приколочена. Все свое в хрестьянах: и хлеб, и харч, и обуй, и одёжа… Мне-то немного надо, о молодых стараюсь…
Когда Кузьмич
был занят работой, она молча следила за ним
глазами.
В уголке у Кузьмича
был прилажен слесарный станок, и он, болтая с Наташкой, ловко работал у ней на
глазах разным инструментом.
Глаза у Кузьмича
были добрые, и он всегда такой веселый.
Кучер Семка только успевал в кухне
поесть и сейчас же скрывался, казачок Тишка и
глаз не показывал.
— Это ты верно… — рассеянно соглашался Груздев. — Делами-то своими я уж очень раскидался: и кабаки, и лавки с красным товаром, и караван, и торговля хлебом. Одних приказчиков да целовальников больше двадцати человек, а за каждым нужен
глаз… Наше дело тоже аховое: не кормя, не
поя, ворога не наживешь.
Галдевшая у печей толпа поденщиц
была занята своим делом. Одни носили сырые дрова в печь и складывали их там, другие разгружали из печей уже высохшие дрова. Работа кипела, и слышался только треск летевших дождем поленьев. Солдатка Аннушка работала вместе с сестрой Феклистой и Наташкой. Эта Феклиста
была еще худенькая, несложившаяся девушка с бойкими
глазами. Она за несколько дней работы исцарапала себе все руки и едва двигалась: ломило спину и тело. Сырые дрова
были такие тяжелые, точно камни.
Долго стоял Коваль на мосту, провожая
глазами уходивший обоз. Ему
было обидно, что сват Тит уехал и ни разу не обернулся назад. Вот тебе и сват!.. Но Титу
было не до вероломного свата, — старик не мог отвязаться от мысли о дураке Терешке, который все дело испортил. И откуда он взялся, подумаешь: точно из земли вырос… Идет впереди обоза без шапки, как ходил перед покойниками. В душе Тита этот пустой случай вызвал первую тень сомнения: уж ладно ли они выехали?
Присутствовавшие за ужином дети совсем не слушали, что говорили большие. За день они так набегались, что засыпали сидя. У Нюрочки сладко слипались
глаза, и Вася должен
был ее щипать, чтобы она совсем не уснула. Груздев с гордостью смотрел на своего молодца-наследника, а Анфиса Егоровна потихоньку вздыхала, вглядываясь в Нюрочку. «Славная девочка, скромная да очестливая», — думала она матерински. Спать она увела Нюрочку в свою комнату.
Пока мать Енафа началила, Аглаида стояла, опустив
глаза. Она не проронила ни одного слова в свое оправдание, потому что мать Енафа просто хотела сорвать расходившееся сердце на ее безответной голове. Поругается и перестанет. У Аглаиды совсем не то
было на уме, что подозревала мать Енафа, обличая ее в шашнях с Кириллом. Притом Енафа любила ее больше своих дочерей, и если бранила, то уж такая у ней
была привычка.
Особенно хороши
были полные низкие ноты, когда Аглаида закрывала
глаза.
В тумане из-под горы сначала показался низенький старичок с длинною палкой в руке. Он шел без шапки, легко переваливаясь на своих кривых ногах. Полы поношенного кафтана для удобства
были заткнуты за опояску. Косматая седая борода и целая шапка седых волос на голове придавали ему дикий вид, а добрые серые
глаза ласково улыбались.
У ключика, который
был в десяти шагах, старика облили холодною водой, и он сейчас же открыл
глаза.
Вася
был отправлен сейчас же к матери в Мурмос, а Груздев занялся караваном с своею обычною энергией. Во время сплава он иногда целую неделю «ходил с теми же
глазами», то
есть совсем не спал, а теперь ему приходилось наверстывать пропущенное время. Нужно
было повернуть дело дня в два. Нанятые для сплава рабочие роптали, ссылаясь на отваливший заводский караван. Задержка у Груздева вышла в одной коломенке, которую при спуске на воду «избочило», — надо
было ее поправлять, чтобы получилась правильная осадка.
В то самое утро, когда караван должен
был отвалить, с Мурмоса прискакал нарочный: это
было известие о смерти Анфисы Егоровны… Груздев рассчитывал рабочих на берегу, когда обережной Матюшка подал ему небольшую записочку от Васи. Пробежав
глазами несколько строк, набросанных второпях карандашом, Груздев что-то хотел сказать, но только махнул рукой и зашатался на месте, точно его кто ударил.
Так караван и отвалил без хозяина, а Груздев полетел в Мурмос. Сидя в экипаже, он рыдал, как ребенок… Черт с ним и с караваном!.. Целую жизнь прожили вместе душа в душу, а тут не привел бог и
глаза закрыть. И как все это вдруг… Где у него ум-то
был?
Федорка за эти годы совсем выровнялась и почти «заневестилась». «Ласые» темные
глаза уже подманивали парубков. Гладкая вообще девка выросла, и нашлось бы женихов, кроме Пашки Горбатого. Старый Коваль упорно молчал, и Ганна теперь преследовала его с особенным ожесточением, предчувствуя беду. Конечно, сейчас Титу совестно
глаза показать на мир, а вот
будет страда, и сваты непременно снюхаются. Ковалиха боялась этой страды до смерти.
Это кержацкое веселье
было нож вострый тулякам, особенно Титу Горбатому, которому кержак Никитич сел, как бельмо на
глазу.
С этого разговора песни Наташки полились каждый вечер, а днем она то и дело попадала Груздеву на
глаза. Встретится,
глаза опустит и даже покраснеет. Сейчас видно, что очестливая девка, не халда какая-нибудь. Раз вечерком Груздев сказал Артему, чтобы он позвал Наташку к нему в балаган: надо же ее хоть чаем
напоить, а то что девка задарма горло дерет?