Неточные совпадения
Дорога из Мурмосского завода проходила широкою улицей по всему Туляцкому
концу, спускалась на поемный луг, где разлилась бойкая горная речонка Култым, и круто поднималась
в гору прямо к господскому дому, который лицом выдвинулся к фабрике. Всю эту дорогу отлично было видно только из сарайной, где
в критических случаях и устраивался сторожевой пункт. Караулили гостей или казачок Тишка, или Катря.
Это было старинное здание, упиравшееся одним
концом в плотину.
— Ну уж нет!
Конец нашей крепостной муке… Дети по крайней мере поживут вольными. Вот вам, Никон Авдеич, нравится смеяться над сумасшедшим человеком, а я считаю это гнусностью. Это
в вас привычка глумиться над подневольными людьми, а дети этого уже не будут знать. Есть человеческое достоинство… да…
Если идти из Кержацкого
конца по заводской плотине, то на другом берегу пруда вы попадали прямо
в заводскую контору.
На другом
конце площади на пригорке красовался деревянный базар, а на самом берегу пруда стояла старинная деревянная церковь, совсем потонувшая
в мягкой зелени лип и черемух.
Разница
в постройках сразу определяла характеристику
концов, особенно Хохлацкого, где избы были поставлены кое-как.
Всех дворов
в трех
концах насчитывали до тысячи, следовательно, население достигало тысяч до пяти, причем между
концами оно делилось неравномерно: Кержацкий
конец занимал половину, а другая половина делилась почти поровну между двумя остальными
концами.
В течение времени Пеньковка так разрослась, что крайними домишками почти совсем подошла к Кержацкому
концу, — их разделила только громадная дровяная площадь и черневшие угольные валы.
Фабрика была остановлена, и дымилась одна доменная печь, да на медном руднике высокая зеленая железная труба водокачки пускала густые клубы черного дыма.
В общем движении не принимал никакого участия один Кержацкий
конец, — там было совсем тихо, точно все вымерли.
В Пеньковке уже слышались песни: оголтелые рудничные рабочие успели напиться по рудниковой поговорке: «кто празднику рад, тот до свету пьян».
По улицам везде бродил народ. Из Самосадки наехали пристановляне, и
в Кержацком
конце точно открылась ярмарка, хотя пьяных и не было видно, как
в Пеньковке. Кержаки кучками проходили через плотину к заводской конторе, прислушивались к веселью
в господском доме и возвращались назад; по глухо застегнутым на медные пуговицы полукафтаньям старинного покроя и низеньким валеным шляпам с широкими полями этих кержаков можно было сразу отличить
в толпе. Крепкий и прижимистый народ, не скажет слова спроста.
Из гулявшей Пеньковки веселье точно перекинулось
в Хохлацкий
конец: не вытерпели старики и отправились «под горку», где стоял единственный кабак Дуньки Рачителихи.
Дунькин кабак был замечательным местом
в истории Ключевского завода, как связующее звено между тремя
концами.
— Так, так, Федорка… вспомнил.
В нашем Туляцком
конце видал, этово-тово, как с девчонками бегала. Славная девушка, ничего, а выправится — невеста будет.
Под
конец Нюрочка расплакалась, сидя тихонько
в своем уголке, как плачут сироты.
Набат поднял весь завод на ноги, и всякий, кто мог бежать, летел к кабаку.
В общем движении и сумятице не мог принять участия только один доменный мастер Никитич, дожидавшийся под домной выпуска. Его так и подмывало бросить все и побежать к кабаку вместе с народом, который из Кержацкого
конца и Пеньковки бросился по плотине толпами.
Таких крытых дворов
в Туляцком
конце было уже штук пять, а у хохлов ни одного.
Сорванцы остановились
в приличном отдалении: им хотелось и любопытную историю досмотреть до
конца, да и на глаза старику черту не попасться, — пожалуй, еще вздует за здорово живешь.
— А наши-то тулянки чего придумали, — трещала участливо Домнушка. — С ног сбились, всё про свой хлеб толкуют. И всё старухи… С заводу хотят уезжать куда-то
в орду, где земля дешевая. Право… У самих зубов нет, а своего хлеба захотели, старые… И хохлушек туда же подманивают, а доведись до дела, так на снохах и поедут. Удумали!.. Воля вышла, вот все и зашевелились: кто куда, — объясняла Домнушка. — Старики-то так и поднялись, особенно
в нашем Туляцком
конце.
Весь Кержацкий
конец в Ключевском заводе образовался из переселенцев с Самосадки, поэтому между заводом и пристанью сохранялись неразрывные, кровные сношения.
Такие же мытые избы стояли и
в Кержацком
конце на Ключевском заводе, потому что там жили те же чистоплотные, как кошки, самосадские бабы.
Обедали все свои.
В дальнем
конце стола скромно поместилась Таисья, а с ней рядом какой-то таинственный старец Кирилл. Этот последний
в своем темном раскольничьем полукафтанье и с подстриженными по-раскольничьи на лбу волосами невольно бросался
в глаза. Широкое, скуластое лицо, обросшее густою бородой, с плутоватыми темными глазками и приплюснутым татарским носом, было типично само по себе, а пробивавшаяся
в темных волосах седина придавала ему какое-то иконное благообразие.
— Не
в осуждение тебе, милостивец, слово молвится, а наипаче к тому, что все для одних мочеган делается: у них и свои иконы поднимали, и
в колокола звонили, и стечение народное было, а наш Кержацкий
конец безмолвствовал… Воля-то вышла всем, а радуются одни мочегане.
Происшествие с Самойлом Евтихычем минут на десять приостановило борьбу, но потом она пошла своим чередом. На круг вышел Терешка-казак. Это появление
в кругу мочеганина вызвало сначала смех, но Никитич цыкнул на особенно задорных, — он теперь отстаивал своих ключевлян, без различия
концов. Впрочем, Терешке пришлось не долго покрасоваться на кругу, и он свалился под второго борца.
Всю ночь Груздев страшно мучился. Ему все представлялось, что он бьется
в кругу не на живот, а на смерть: поборет одного — выходит другой, поборет другого — третий, и так без
конца. На улице долго пьяные мужики горланили песни, а Груздев стонал, как раздавленный.
Такие разговоры повторялись каждый день с небольшими вариациями, но последнего слова никто не говорил, а всё ходили кругом да около. Старый Тит стороной вызнал, как думают другие старики. Раза два, закинув какое-нибудь заделье, он объехал почти все покосы по Сойге и Култыму и везде сталкивался со стариками. Свои туляки говорили все
в одно слово, а хохлы или упрямились, или хитрили. Ну, да хохлы сами про себя знают, а Тит думал больше о своем Туляцком
конце.
Молодые бабы-хохлушки слушали эти жалобы равнодушно, потому что
в Хохлацком
конце женатые сыновья жили почти все
в отделе от стариков, за немногими исключениями, как семья Ковалей.
Богатых семей
в Хохлацком
конце не было, но не было и такого утеснения снох и вообще баб, как у туляков.
По всем покосам широкою волной прокатилась молва о задуманном переселении
в орду, и самым разнообразным толкам не было
конца.
— Э, сват, буде тебе гвалтувати, — уговаривал Коваль. — Як уведем оба
конца в орду, так усе наше сено кержакам зостанется… Нэхай твоему сену!..
— И это знаю!.. Только все это пустяки. Одной поденщины сколько мы должны теперь платить. Одним словом, бросай все и заживо ложись
в могилу… Вот француз все своею заграницей утешает, да только там свое, а у нас свое. Машины-то денег стоят, а мы должны миллион каждый год послать владельцам… И без того заводы плелись кое-как,
концы с
концами сводили, а теперь где мы возьмем миллион наш?
Последняя вспышка старой крепостной энергии произошла
в Луке Назарыче, когда до Мурмоса дошла весть о переселении мочеган и о толках
в Кержацком
конце и на Самосадке о какой-то своей земле.
Это была цветущая женщина, напоминавшая фигурой Домнушку, но с мелкими чертами злого лица. Она была разодета
в яркий сарафан из китайки с желтыми разводами по красному полю и кокетливо закрывала нижнюю часть лица
концами красного кумачного платка, кое-как накинутого на голову.
Кержацкий
конец вышел на работу
в полном составе, а из мочеган вышли наполовину:
в кричной робил Афонька Туляк, наверху домны, у «хайла», безответный человек Федька Горбатый,
в листокатальной Терешка-казак и еще несколько человек. Полуэхт Самоварник обежал все корпуса и почтительно донес Ястребку, кто не вышел из мочеган на работу.
Получерничка Таисья жила
в самом центре Кержацкого
конца.
Сперва, конечно,
в кабаке сходились или по лесу вместе ездили, а потом Горбатый начал завертывать и
в Кержацкий
конец.
— Сноха даве выглянула за ворота, а они
в дегтю… Это из нашего
конца кто-нибудь мазал… Снохи-то теперь ревмя-ревут, а я домой не пойду. Ох, пропала моя головушка!..
Побалагурив с четверть часа и выспросив, кто выехал нынче
в курень, — больше робили самосадские да ключевляне из Кержацкого
конца, а мочеган не было ни одной души, — Кирилл вышел из избы.
По первопутку вернулись из орды ходоки. Хохлацкий и Туляцкий
концы затихли
в ожидании событий. Ходоки отдохнули, сходили
в баню, а потом явились
в кабак к Рачителихе. Обступил их народ, все ждут, что скажут старики, а они переминаются да друг на друга поглядывают.
Ходоки упорно стояли каждый на своем, и это подняло на ноги оба мочеганских
конца.
В спорах и препирательствах сторонников и противников орды принял деятельное участие даже Кержацкий
конец, насколько он был причастен кабаку Рачителихи. Ходокам делали очные ставки, вызывали
в волость, уговаривали, но они продолжали рознить. Особенно неистовствовал Тит, так и наступавший на Коваля.
— И спрашивай баб да робят, коли своего ума не стало, — отвечал Тит. — Разе это порядок, штобы с бабами
в этаком деле вязаться? Бабий-то ум, как коромысло: и криво, и зарубисто, и на два
конца…
Отец Сергей тоже предлагал ходокам помириться, но ему верили еще меньше, чем приказчику. Приказчик жалованье из конторы получает, а поп голодом насидится, когда оба мочеганских
конца уйдут
в орду.
— Уведет он
в эту орду весь Туляцкий
конец, — соболезновала Домнушка, качая головой. — Старухи-то за него тоже, беззубые, а бабенки, которые помоложе, так теперь же все слезьми изошли… Легкое место сказать,
в орду наклался!
Материнское сердце старой хохлушки так и прыгало от радости, что она рассватает Федорку и выдаст ее замуж куда-нибудь
в Хохлацкий
конец.
Не думала о переселении
в орду только такая беспомощная голь, как семья Окулка, перебивавшаяся кое-как
в покосившейся избушке на краю Туляцкого
конца.
Поднятая
в Туляцком
конце суматоха точно делала семью сидевшего
в остроге Окулка еще беднее.
Когда
в темноте Наташка бежала почти бегом по Туляцкому
концу и по пути стучалась
в окошко избы Чеботаревых, чтобы идти на работу вместе с Аннушкой, солдатки уже не было дома, и Наташка получала выговоры на фабрике от уставщика.
Кучер Семка отвез их
в Кержацкий
конец,
в избушку Таисьи.
Вся Европа успела перестроиться из
конца в конец, а железные дороги покрыли ее живою сетью.
Ночевал Груздев
в сарайной вместе с своим обережным Матюшкой, который днем ходил
в Кержацкий
конец проведовать брательников.
Туляцкому и Хохлацкому
концам было не до этих разговоров, потому что все жили
в настоящем. Наезд исправника решил все дело: надо уезжать. Первый пример подал и здесь Деян Поперешный. Пока другие говорили да сбирались потихоньку у себя дома, он взял да и продал свой покос на Сойге, самый лучший покос во всем Туляцком
конце. Покупателем явился Никитич. Сделка состоялась, конечно,
в кабаке и «руки розняла» сама Рачителиха.