Неточные совпадения
Петр Елисеич наливал стаканы,
а Нюрочка подавала их по очереди. Девочка
была счастлива, что
могла принять, наконец, деятельное участие в этой церемонии, и с удовольствием следила, как стаканы быстро выпивались, лица веселели, и везде поднимался смутный говор, точно закипала приставленная к огню вода.
О воле точно боялись говорить, — кто знает, что еще
будет? —
а старики грустно вздыхали:
может, и хуже
будет.
К особенностям Груздева принадлежала феноменальная память. На трех заводах он почти каждого знал в лицо и
мог назвать по имени и отчеству,
а в своих десяти кабаках вел счеты на память, без всяких книг. Так
было и теперь. Присел к стойке, взял счеты в руки и пошел пощелкивать,
а Рачителиха тоже на память отсчитывалась за две недели своей торговли. Разница вышла в двух полуштофах.
— Чего не
может быть: влоск самого уходили… Страшно смотреть: лица не видно, весь в крови, все платье разорвано. Это какие-то звери,
а не люди! Нужно запретить это варварское удовольствие.
— Отсоветовать вам я не
могу, — говорил о. Сергей, разгуливая по комнате, — вы подумаете, что я это о себе
буду хлопотать…
А не сказать не
могу.
Есть хорошие земли в Оренбургской степи и можно там устроиться, только одно нехорошо: молодым-то не понравится тяжелая крестьянская работа. Особенно бабам непривычно покажется… Заводская баба только и знает, что свою домашность да ребят,
а там они везде
поспевай.
— Не
могу я вам сказать: уезжайте, — говорил он на прощанье. — После, если выйдет какая неудача, вы на меня и
будете ссылаться.
А если я окажу: оставайтесь, вы подумаете, что я о себе хлопочу. Подумайте сами…
— Молчать! — завизжал неистовый старик и даже привскочил на месте. — Я все знаю!.. Родной брат на Самосадке смутьянит,
а ты ему помогаешь…
Может, и мочеган ты не подучал переселяться?.. Знаю, все знаю… в порошок изотру… всех законопачу в гору,
а тебя первым… вышибу дурь из головы… Ежели мочегане уйдут, кто у тебя на фабрике
будет работать? Ты подумал об этом… ты… ты…
— Вот я то же самое думаю и ничего придумать не
могу. Конечно, в крепостное время можно
было и сидя в Самосадке орудовать…
А вот теперь почитай и дома не бываю,
а все в разъездах. Уж это какая же жизнь…
А как подумаю, что придется уезжать из Самосадки, так даже оторопь возьмет. Не то что жаль насиженного места,
а так… какой-то страх.
—
А со стороны никто не подбивал вас?
Может быть, письма
были… ну, странники там, старушонки разные?
— Да ведь и Лука-то Назарыч сегодня здесь и велик,
а завтра и нет его. Все
может быть…
Анфиса Егоровна примирилась с расторопным и смышленым Илюшкой,
а в Тараске она не
могла забыть родного брата знаменитого разбойника Окулка. Это
было инстинктивное чувство, которого она не
могла подавить в себе, несмотря на всю свою доброту. И мальчик
был кроткий,
а между тем Анфиса Егоровна чувствовала к нему какую-то кровную антипатию и даже вздрагивала, когда он неожиданно входил в комнату.
— Не у Самойла Евтихыча,
а только в его доме…
Может быть, тебе не хочется переезжать в Самосадку?
— Я?.. Как мне не плакать, ежели у меня смертный час приближается?.. Скоро помру. Сердце чует…
А потом-то што
будет? У вас, у баб, всего один грех, да и с тем вы не подсобились,
а у нашего брата мужика грехов-то тьма… Вот ты пожалела меня и подошла,
а я што думаю о тебе сейчас?.. Помру скоро, Аглаида,
а зверь-то останется…
Может, я видеть не
могу тебя!..
От волнения Тит в первую минуту не
мог сказать слова,
а только тяжело дышал. Его худенькое старческое лицо
было покрыто потом,
а маленькие глазки глядели с усталою покорностью. Народ набился в волость, но, к счастью Тита, большинство здесь составляли кержаки.
—
А я разве сам-то не понимаю, что нехорошо? — спрашивал Груздев, останавливаясь. —
Может быть, я сам-то получше других вижу свое свинство… Стыдно мне. Ну, доволен теперь?
—
А как же: грешный я человек,
может, хуже всех,
а тут святость. Как бы он глянул на меня, так бы я и померла…
Был такой-то случай с Пафнутием болящим. Вот так же встретила его одна женщина и по своему женскому малодушию заговорила с ним,
а он только поглядел на нее — она языка и решилась.
— И скажу… всем скажу!.. не спасенье у вас,
а пагуба…
А Кирилла не трогайте… он,
может, побольше нас всех о грехах своих сокрушается, да и о ваших тоже. Слабый он человек,
а душа в
ем живая…
— И скажу, все скажу… Зачем ты меня в скиты отправляла, матушка Таисья? Тогда у меня один
был грех,
а здесь я их,
может, нажила сотни… Все тут обманом живем. Это хорошо, по-твоему? Вот и сейчас добрые люди со всех сторон на Крестовые острова собрались души спасти,
а мы перед ними как представленные… Вон Капитолина с вечера на все голоса голосит, штоб меня острамить. Соблазн один…
— Ваши-то мочегане пошли свою землю в орде искать, — говорил Мосей убежденным тоном, — потому как народ пригонный, с расейской стороны…
А наше дело особенное: наши деды на Самосадке еще до Устюжанинова жили. Нас неправильно к заводам приписали в казенное время… И бумага у нас
есть, штобы обернуть на старое. Который год теперь собираемся выправлять эту самую бумагу, да только согласиться не
можем промежду себя. Тоже у нас этих разговоров весьма достаточно,
а розним…
Сидор Карпыч
был доволен, кажется, больше всех, особенно когда устроился в сарайной. Он терпеть не
мог переездов с места на место,
а сейчас ворчал себе под нос, что в переводе означало довольство. Нюрочка сама устроила ему комнату, расставила мебель, повесила занавески.
Это
было вечером, когда Ганна, наконец, открыла свое горе мужу. Коваль в первую минуту не
мог вымолвить ни слова,
а только хлопал глазами, как оглушенный бык. Когда Ганна тихо заплакала, он понял все.
— Так-с…
А я вам скажу, что это нехорошо. Совращать моих прихожан я не
могу позволить… Один пример поведет за собой десять других. Это называется совращением в раскол, и я должен поступить по закону… Кроме этого, я знаю, что завелась у вас новая секта духовных братьев и сестер и что главная зачинщица Аграфена Гущина под именем Авгари распространяет это лжеучение при покровительстве хорошо известных мне лиц. Это
будет еще похуже совращения в раскол, и относительно этого тоже
есть свой закон… Да-с.
Это
может случиться со всяким человеком,
а что
может быть обиднее такой глупой смерти?
Даже ночью не спится Луке Назарычу: все он слышит грохот телег и конский топот.
А встанет утром и сейчас к окну:
может быть, сегодня остановятся. Не все же уедут… Раза два из господского дома забегал к Луке Назарычу верный раб Аристашка, который тоже мучился переселением.
— Как уж там знаете… Мое дело — оказать.
А больного необходимо отправить в больницу в Пермь… Там за ним
будет и уход и лечение,
а бывают случаи, что и выздоравливают. Вот все, что я
могу сказать.
— Да уж такое… Все науки произошел,
а тут и догадаться не
можешь?.. Приехал ты к нам, Иван Петрович, незнаемо откуда и,
может, совсем хороший человек, — тебе же лучше.
А вот напрасно разговорами-то своими девушку смущаешь. Девичье дело, как невитое сено… Ты вот поговоришь-поговоришь, сел в повозку, да и
был таков, поминай как звали,
а нам-то здесь век вековать. Незавидно живем,
а не плачем, пока бог грехам терпит…
Доктор задумался и даже немного покраснел, проверяя самого себя. Да, самое лучшее
будет ему не возвращаться в Ключевской завод, как говорит Парасковья Ивановна. Нюрочка ему нравилась, как редкий экземпляр — не больше,
а она
могла взглянуть на него другими глазами. Да и момент-то выдался такой, что она пойдет на каждое ласковое слово, на каждый участливый взгляд. Он не подумал об этом, потому что думал только об одном себе.