Неточные совпадения
Заплатина, дама неопределенных
лет с выцветшим лицом, стояла перед зеркалом в утреннем дезабилье.
Кое-как,
с грехом пополам, выучился он грамоте и в самой зеленой юности поступил в уездный суд, где
годам к тридцати добился пятнадцати рублей жалованья.
Для своих пятидесяти пяти
лет она сохранилась поразительно, и, глядя на ее румяное свежее лицо
с большими живыми темными глазами, никто бы не дал ей этих
лет.
Теперь ей только что минуло шестнадцать
лет, и она все еще не могла привыкнуть к своему длинному платью, которое сводило ее
с ума.
— Батюшка ты наш, Сергей Александрыч!.. — дрогнувшим голосом запричитал Лука, бросаясь снимать
с гостя верхнее пальто и по пути целуя его в рукав сюртука. — Выжил я из ума на старости
лет… Ах ты, господи!.. Угодники, бессребреники…
— Наде было пять
лет, когда вы
с Костей уехали в Петербург, — заметила Марья Степановна, давая дочери место около себя.
— Да ведь пятнадцать
лет не видались, Надя… Это вот сарафан полежит пятнадцать
лет, и у того сколько новостей: тут моль подбила, там пятно вылежалось. Сергей Александрыч не в сундуке лежал, а
с живыми людьми, поди, тоже жил…
В результате оказалось, конечно, то, что заводское хозяйство начало хромать на обе ноги, и заводы, по всей вероятности, пошли бы
с молотка Но счастливый случай спас их: в половине сороковых
годов владельцу Шатровских заводов, Александру Привалову, удалось жениться на дочери знаменитого богача-золотопромышленника Павла Михайлыча Гуляева.
Бахарев действительно был правой рукой Гуляева и
с десяти
лет находился при нем безотлучно. Они исколесили всю Сибирь, и мало-помалу Бахарев сделался поверенным Гуляева и затем необходимым для него человеком.
В каких-нибудь пять
лет он не только спустил последние капиталы, которые остались после Привалова, но чуть было совсем не пустил все заводы
с молотка.
Сергей Привалов прожил в бахаревском доме до пятнадцати
лет, а затем вместе
с своим другом Костей был отправлен в Петербург, где и прожил безвыездно до настоящего времени, то есть больше пятнадцати
лет.
На этой половине роль хозяйки
с двенадцати
лет принадлежала Надежде Васильевне, которая из всех детей была самой близкой сердцу Василья Назарыча.
— А хоть бы и так, — худого нет; не все в девках сидеть да книжки свои читать. Вот мудрите
с отцом-то, — счастья бог и не посылает. Гляди-ко, двадцать второй
год девке пошел, а она только смеется… В твои-то
годы у меня трое детей было, Костеньке шестой
год шел. Да отец-то чего смотрит?
— Вот уж воистину сделали вы мне праздник сегодня… Двадцать
лет с плеч долой. Давно ли вот такими маленькими были, а теперь… Вот смотрю на вас и думаю: давно ли я сама была молода, а теперь… Время-то, время-то как катится!
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы и
с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты в Узле три недели и еще проживешь десять
лет — нового ничего не увидишь Одна канитель: день да ночь — и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
— Если бы я отдал землю башкирам, тогда чем бы заплатил мастеровым, которые работали на заводах полтораста
лет?.. Земля башкирская, а заводы созданы крепостным трудом. Чтобы не обидеть тех и других, я должен отлично поставить заводы и тогда постепенно расплачиваться
с своими историческими кредиторами. В какой форме устроится все это — я еще теперь не могу вам сказать, но только скажу одно, — именно, что ни одной копейки не возьму лично себе…
Теперь Половодов получал в
год тысяч двадцать, но ведь это жалкие, нищенские крохи сравнительно
с тем, что он мог бы получить, если бы ему развязать руки.
— Позвольте… Главное заключается в том, что не нужно терять дорогого времени, а потом действовать зараз и здесь и там. Одним словом, устроить некоторый дуэт, и все пойдет как по нотам… Если бы Сергей Привалов захотел, он давно освободился бы от опеки
с обязательством выплатить государственный долг по заводам в известное число
лет. Но он этого не захотел сам…
Это был плотный господин
лет под пятьдесят, широкий в плечах,
с короткой шеей и сильной проседью в гладко зачесанных темных волосах и такой же бородке.
— А я так не скажу этого, — заговорил доктор мягким грудным голосом, пытливо рассматривая Привалова. — И не мудрено: вы из мальчика превратились в взрослого, а я только поседел. Кажется, давно ли все это было, когда вы
с Константином Васильичем были детьми, а Надежда Васильевна крошечной девочкой, — между тем пробежало целых пятнадцать
лет, и нам, старикам, остается только уступить свое место молодому поколению.
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только, как часто бывает в таких случаях, люди из-за этой скупости и странностей не желают видеть того, что их создало. Наживать для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая
с каждым
годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
— Да как вам сказать:
год… может быть полтора, и никак не больше. Да пойдемте, я вас сейчас познакомлю
с Лоскутовым, — предлагал Ляховский, — он сидит у Зоси…
На вид ему можно было дать
лет тридцать пять; узкое бледное лицо
с небольшой тощей бородкой было слегка тронуто оспой, густые, сросшиеся брови и немного вздернутый нос делали его положительно некрасивым.
— Очень редко… Ведь мама никогда не ездит туда, и нам приходится всегда тащить
с собой папу. Знакомых мало, а потом приедешь домой, — мама дня три дуется и все вздыхает. Зимой у нас бывает бал… Только это совсем не то, что у Ляховских. Я в прошлом
году в первый раз была у них на балу, — весело, прелесть! А у нас больше купцы бывают и только пьют…
Самой замечательной способностью Шелехова было то, что, стоило ему только раз вырваться
с прииска и попасть куда-нибудь в город, — он разом спускал все, что копил в течение нескольких
лет.
С ним не было в этих случаях никакого сладу, и Бахарев терпеливо ждал того момента, когда у загулявшего Данилы Семеныча вылетит из кармана последний грош.
— Цветет-то она цветет, да кабы не отцвела скоро, —
с подавленным вздохом проговорила старуха, — сам знаешь, девичья краса до поры до время, а Надя уж в
годах, за двадцать перевалило. Мудрят
с отцом-то, а вот счастья господь и не посылает… Долго ли до греха — гляди, и завянет в девках. А Сережа-то прост, ох как прост, Данилушка. И в кого уродился, подумаешь… Я так полагаю, што он в мать, в Варвару Павловну пошел.
Та самая Половодова, которая в течение долгих
лет была только обидно вежлива
с Хионией Алексеевной, та Половодова, которая не заплатила ей визита.
Отыскали покладистых старичков, те под пьяную руку подмахнули за все общество уставную грамоту, и дело пошло гулять по всем мытарствам. Мастеровые и крестьяне всеми способами старались доказать неправильность составленной уставной грамоты и то, что общество совсем не уполномачивало подписывать ее каких-то сомнительных старичков. Так дело и тянулось из
года в
год. Мужики нанимали адвокатов, посылали ходоков, спорили и шумели
с мировым посредником, но из этого решительно ничего не выходило.
Оказалось, что дело об этом замежевании велось
с небольшими перерывами целых сто
лет, и истцы успели два раза умереть и два раза родиться.
Один, Кошгильда, был
лет под шестьдесят, широкоплечий,
с подстриженной седой бородкой,
с могучей грудью.
— Мне иногда хочется умереть… — заговорила Зося тихим, прерывающимся голосом; лицо у нее покрылось розовыми пятнами, глаза потемнели. — Проходят лучшие молодые
годы, а между тем найдется ли хоть одна такая минута, о которой можно было бы вспомнить
с удовольствием?.. Все бесцельно и пусто, вечные будни, и ни одной светлой минуты.
Роскошные белокурые волосы были острижены, и девушка походила теперь на мальчика
лет пятнадцати
с тонким профилем и точно нарисованными бровями.
Потом, когда ей было двенадцать
лет, она упала
с экипажа и попала под лошадь.
Пока Зося дурачилась
с медвежонком, который то лизал ей руки, то царапал толстыми лапами, Половодов успел выгрузить весь запас привезенных из Узла новостей, которых было очень немного, как всегда. Если зимой провинция скучает отчаянно, то
летом она буквально задыхается от скуки.
Дела на приисках у старика Бахарева поправились
с той быстротой, какая возможна только в золотопромышленном деле. В течение весны и
лета он заработал крупную деньгу, и его фонды в Узле поднялись на прежнюю высоту. Сделанные за последнее время долги были уплачены, заложенные вещи выкуплены, и прежнее довольство вернулось в старый бахаревский дом, который опять весело и довольно глядел на Нагорную улицу своими светлыми окнами.
В его груди точно что-то растаяло, и ему
с болезненной яркостью представилась мысль: вот он, старик, доживает последние
годы, не сегодня завтра наступит последний расчет
с жизнью, а он накануне своих дней оттолкнул родную дочь, вместо того чтобы простить ее.
По зимнему пути Веревкин вернулся из Петербурга и представил своему доверителю подробный отчет своей деятельности за целый
год. Он в живых красках описал свои хождения по министерским канцеляриям и визиты к разным влиятельным особам; ему обещали содействие и помощь. Делом заинтересовался даже один министр. Но Шпигель успел организовать сильную партию, во главе которой стояли очень веские имена; он вел дело
с дьявольской ловкостью и, как вода, просачивался во все сферы.
— Покойник спятил
с ума под конец; что ему стоило предупредить вас об этой даме
летом? О, тогда бы мы все оборудовали лихим манером; сунули бы этой даме здоровый куш, и дело бы наше. Я поздно узнал… А все-таки я пробился к ней.
— А знаете, какой совет она мне дала на прощанье? «Вы, говорит, теперь отдохните немного и дайте отдохнуть другим. Через
год конкурс должен представить отчет в опеку, тогда вы их и накроете… Наверно, хватят большой куш
с радости!» Каково сказано!.. Ха-ха… Такая политика в этой бабенке — уму помраченье! Недаром миллионными делами орудует.
Это был средних
лет мужчина,
с выправкой старого военного; ни в фигуре, ни в лице, ни в манере себя держать, даже в костюме у него решительно ничего не было особенного.
В ожидании платья Веревкин успел выспросить у Тита Привалова всю подноготную: из пансиона Тидемана он бежал два
года назад, потому что этот швейцарский профессор слишком часто прибегал к помощи своей ученой палки; затем он поступил акробатом в один странствующий цирк,
с которым путешествовал по Европе, потом служил где-то камердинером, пока счастливая звезда не привела его куда-то в Западный край, где он и поступил в настоящую ярмарочную труппу.
Здоровье Лоскутова не поправлялось, а, напротив, делалось хуже. Вместе
с весной открывались работы на приисках, но Лоскутову нечего было и думать самому ехать туда; при помощи Веревкина был приискан подходящий арендатор, которому прииски и были сданы на
год. Лоскутовы продолжали оставаться в Узле.
— Я думал об этом, Надежда Васильевна, и пришел к тому убеждению, что самое лучшее будет вам отправиться в Гарчики, на мельницу. У Привалова там есть хорошенький флигелек, в котором вы отлично можете провести
лето. Если хотите, я переговорю
с Сергеем Александрычем.
Половодов должен был подать первый отчет по конкурсному управлению Шатровскими заводами осенью, когда кончится заводский
год. Привалов и Веревкин ожидали этого срока
с особенным нетерпением, потому что отчет должен был дать им в руки предлог устранить Половодова
с его поста. Теперь налицо было два наследника, и это обстоятельство давало некоторую надежду на полный успех дела.
Свадьба Веревкина состоялась в январе, а весной он уехал
с Василием Назарычем на прииски. Привалов
с братом Титом жил в Петербурге, где продолжал хлопоты по делу о заводах. Прошло
лето, наступила опять зима, и все кругом потонуло в глубоком снегу.
— Теперь все… Компания приобрела заводы
с рассрочкой платежа на тридцать семь
лет, то есть немного больше, чем даром. Кажется, вся эта компания — подставное лицо, служащее прикрытием ловкой чиновничьей аферы.
— Ну, как ты живешь здесь?.. — заговорил Василий Назарыч после короткой, но тяжелой паузы. — Все
с твоей школой да
с бабами возишься? Слышал, все слышал… Сорока на хвосте приносила весточки. Вон ты какая сама-то стала: точно сейчас из монастыря. Ведь три
года не видались…