— Да
с год. Ну да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот, не тем будь помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи!
Неточные совпадения
Он казался
лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо
с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду.
— Да, я
лет десять стоял там в крепости
с ротою, у Каменного Брода, — знаете?
Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко это удается: другой
лет пять стоит где-нибудь в захолустье
с ротой, и целые пять
лет ему никто не скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия желаю»).
— Вот (он набил трубку, затянулся и начал рассказывать), вот изволите видеть, я тогда стоял в крепости за Тереком
с ротой — этому скоро пять
лет.
Раз, осенью, пришел транспорт
с провиантом; в транспорте был офицер, молодой человек
лет двадцати пяти.
Мы
с Печориным сидели на почетном месте, и вот к нему подошла меньшая дочь хозяина, девушка
лет шестнадцати, и пропела ему… как бы сказать?.. вроде комплимента.
А уж как плясала! видал я наших губернских барышень, я раз был-с и в Москве в Благородном собрании,
лет двадцать тому назад, — только куда им! совсем не то!..
С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трех
лет, хотя после я готов был дать ему тридцать.
— Мы ведем жизнь довольно прозаическую, — сказал он, вздохнув, — пьющие утром воду — вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру — несносны, как все здоровые. Женские общества есть; только от них небольшое утешение: они играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний
год из Москвы одна только княгиня Лиговская
с дочерью; но я
с ними незнаком. Моя солдатская шинель — как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.
Если ты над нею не приобретешь власти, то даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй; она
с тобой накокетничается вдоволь, а
года через два выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело соединить ее
с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное…
Правда, теперь вспомнил: один раз, один только раз я любил женщину
с твердой волей, которую никогда не мог победить… Мы расстались врагами, — и то, может быть, если б я ее встретил пятью
годами позже, мы расстались бы иначе…
Несколько
лет тому назад, расставаясь
с тобою, я думала то же самое; но небу было угодно испытать меня вторично; я не вынесла этого испытания, мое слабое сердце покорилось снова знакомому голосу… ты не будешь презирать меня за это, не правда ли?
Блажен, кто смолоду был молод, // Блажен, кто вовремя созрел, // Кто постепенно жизни холод //
С летами вытерпеть умел; // Кто странным снам не предавался, // Кто черни светской не чуждался, // Кто в двадцать лет был франт иль хват, // А в тридцать выгодно женат; // Кто в пятьдесят освободился // От частных и других долгов, // Кто славы, денег и чинов // Спокойно в очередь добился, // О ком твердили целый век: // N. N. прекрасный человек.
Он старался говорить не очень громко, памятуя, что
с годами суховатый голос его звучит на высоких нотах все более резко и неприятно. Он избегал пафоса, не позволял себе горячиться, а когда говорил то, что казалось ему особенно значительным, — понижал голос, заметив, что этим приемом усиливает напряжение внимания слушателей. Говорил он сняв очки, полагая, что блеск и выражение близоруких глаз весьма выгодно подчеркивает силу слов.
Неточные совпадения
Бобчинский. Молодой,
лет двадцати трех или четырех
с небольшим.
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых
лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре
с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Глеб — он жаден был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки
лет, до недавних дней // Восемь тысяч душ закрепил злодей, //
С родом,
с племенем; что народу-то! // Что народу-то!
с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!
Молчать! уж лучше слушайте, // К чему я речь веду: // Тот Оболдуй, потешивший // Зверями государыню, // Был корень роду нашему, // А было то, как сказано, //
С залишком двести
лет.
Такая рожь богатая // В тот
год у нас родилася, // Мы землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда
с веселой песнею, // А сани
с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»