Неточные совпадения
— Отчего же он не остановился у Бахаревых? — соображала Заплатина, заключая свои кости в корсет. — Видно, себе на уме… Все-таки сейчас поеду к Бахаревым. Нужно предупредить Марью Степановну… Вот и партия Nadine. Точно
с неба жених свалился! Этакое счастье этим богачам: своих денег не знают куда девать, а тут, как снег на
голову, зять миллионер… Воображаю: у Ляховского дочь, у Половодова сестра, у Веревкиных дочь, у Бахаревых целых две… Вот извольте тут разделить между ними одного жениха!..
Была и разница между половинами Василья Назарыча и Марьи Степановны, но об этом мы поговорим после, потому что теперь к второму подъезду
с дребезгом подкатился экипаж Хионии Алексеевны, и она сама весело кивала своей
головой какой-то девушке, которая только что вышла на террасу.
Последняя фраза целиком долетела до маленьких розовых ушей Верочки, когда она подходила к угловой комнате
с полной тарелкой вишневого варенья. Фамилия Привалова заставила ее даже вздрогнуть… Неужели это тот самый Сережа Привалов, который учился в гимназии вместе
с Костей и когда-то жил у них? Один раз она еще укусила его за ухо, когда они играли в жгуты… Сердце Верочки по неизвестной причине забило тревогу, и в
голове молнией мелькнула мысль: «Жених… жених для Нади!»
Эта громадная
голова с остатками седых кудрей и седой всклокоченной бородой была красива оригинальной старческой красотой.
— В матушку пошел, в Варвару Павловну, — проговорила Марья Степановна, оглядывая Привалова
с ног до
головы.
— Мне тоже очень приятно, — отвечал Виктор Васильич, расставляя широко ноги и бесцеремонно оглядывая Привалова
с ног до
головы; он только что успел проснуться, глаза были красны, сюртук сидел криво.
— Да вам
с Давидом Ляховским и
головы не сносить до старости-то, — проговорил Василий Назарыч.
Одна мысль о том, что она входит в непосредственные сношения
с настоящим миллионером, кружила ей
голову и нагоняла сладкое опьянение.
Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так не желал ее видеть, как в настоящую минуту. На душе было так хорошо, в
голове было столько мыслей, но
с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
Марья Степановна решилась переговорить
с дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась в свою комнату и сказала, что у нее
голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила
с дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
Эти разговоры
с дочерью оставляли в душе Василия Назарыча легкую тень неудовольствия, но он старался ее заглушить в себе то шуткой, то усиленными занятиями. Сама Надежда Васильевна очень мало думала о Привалове, потому что ее
голова была занята другим. Ей хотелось поскорее уехать в Шатровские заводы, к брату. Там она чувствовала себя как-то необыкновенно легко. Надежде Васильевне особенно хотелось уехать именно теперь, чтобы избавиться от своего неловкого положения невесты.
— Хорошо, хорошо… — шептала старушка, украдкой осматривая Привалова
с ног до
головы; ее выцветшие темные глаза смотрели
с безобидным, откровенным любопытством, а сухие посинелые губы шептали: — Хорошо… да, хорошо.
Чай прошел самым веселым образом. Старинные пузатенькие чашки, сахарница в виде барашка
с обломленным рогом, высокий надутый чайник саксонского фарфора, граненый низкий стакан
с плоским дном — все дышало почтенной древностью и смотрело необыкновенно добродушно. Верочка болтала, как птичка, дразнила кота и кончила тем, что подавилась сухарем. Это маленькое происшествие немного встревожило Павлу Ивановну, и она проговорила, покачивая седой
головой...
Nicolas Веревкин, первенец Агриппины Филипьевны и местный адвокат, представлял полную противоположность Виктору Васильичу: высокий, толстый,
с могучей красной шеей и громадной, как пивной котел,
головой, украшенной шелковыми русыми кудрями, он, по своей фигуре, как выразился один местный остряк, походил на благочестивого разбойника.
— Конечно, он вам зять, — говорила Хиония Алексеевна, откидывая
голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да. Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой не достанешь! Ведь не всем же быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
Привалов раскланялся, Алла ограничилась легким кивком
головы и заняла место около мамаши. Агриппина Филипьевна заставила Аллу рассказать о нынешней рыбной ловле, что последняя и выполнила
с большим искусством, то есть слегка картавым выговором передала несколько смешных сцен, где главным действующим лицом был дядюшка.
— Знаю, что острижете, — грубо проговорил Лепешкин, вынимая толстый бумажник. — Ведь у тебя голова-то, Иван Яковлич, золотая, прямо сказать, кабы не дыра в ней… Не стоял бы ты на коленях перед мужиком, ежели бы этих своих глупостев
с женским полом не выкидывал. Да… Вот тебе деньги, и чтобы завтра они у меня на столе лежали. Вот тебе мой сказ, а векселей твоих даром не надо, — все равно на подтопку уйдут.
Антонида Ивановна молча улыбнулась той же улыбкой,
с какой относилась всегда Агриппина Филипьевна к своему Nicolas, и, кивнув слегка
головой, скрылась в дверях. «Она очень походит на мать», — подумал Привалов. Половодов рядом
с женой показался еще суше и безжизненнее, точно вяленая рыба.
Веревкин только вздохнул и припал своим красным лицом к тарелке. После ботвиньи Привалов чувствовал себя совсем сытым, а в
голове начинало что-то приятно кружиться. Но Половодов время от времени вопросительно посматривал на дверь и весь просиял, когда наконец показался лакей
с круглым блюдом, таинственно прикрытым салфеткой. Приняв блюдо, Половодов торжественно провозгласил, точно на блюде лежал новорожденный...
Мы просто
голову потеряли
с Ляховским.
В одну из таких минут он ни
с того ни
с сего уехал за границу, пошатался там по водам, пожил в Париже, зачем-то съездил в Египет и на Синай и вернулся из своего путешествия англичанином
с ног до
головы, в Pith India Helmet [индийском шлеме (англ.).] на
голове, в гороховом сьюте и
с произношением сквозь зубы.
— Я? Привалова? — удивилась Антонида Ивановна, повертывая к мужу свое мокрое лицо
с следами мыла на шее и
голых плечах. «Ах да, непосредственность…» — мелькнуло у ней опять в
голове, и она улыбнулась.
Антонида Ивановна, по мнению Бахаревой, была первой красавицей в Узле, и она часто говорила, покачивая
головой: «Всем взяла эта Антонида Ивановна, и полнотой, и лицом, и выходкой!» При этом Марья Степановна каждый раз
с коротким вздохом вспоминала, что «вот у Нади, для настоящей женщины, полноты недостает, а у Верочки кожа смуглая и волосы на руках, как у мужчины».
Ляховский носил длинные усы и маленькую мушку под нижней губой; черные волосы
с сильной проседью образовали на
голове забавный кок.
Альфонс Богданыч представлял полную противоположность рядом
с Ляховским: толстый,
с толстой
головой,
с толстой шеей, толстыми красными пальцами, — он походил на обрубок; маленькие свиные глазки юлили беспокойным взглядом около толстого носа.
— Вы приехали как нельзя более кстати, — продолжал Ляховский, мотая
головой, как фарфоровый китаец. — Вы, конечно, уже слышали, какой переполох устроил этот мальчик, ваш брат… Да, да Я удивляюсь. Профессор Тидеман — такой прекрасный человек… Я имею о нем самые отличные рекомендации. Мы как раз кончили
с Альфонсом Богданычем кой-какие счеты и теперь можем приступить прямо к делу… Вот и Александр Павлыч здесь. Я, право, так рад, так рад вас видеть у себя, Сергей Александрыч… Мы сейчас же и займемся!..
Привалов
с напряженным вниманием следил за этим цифровым фейерверком, пока у него совсем не закружилась
голова, и он готов был сознаться, что начинает теряться в этом лесе цифр.
— Нет, уж меня увольте, господа, — взмолился Половодов, поднимаясь
с места. — Слуга покорный… Да это можно
с ума сойти! Сергей Александрыч, пощадите свою
голову!
В двери кабинета пролезает кучер Илья и безмолвно останавливается у порога; он нерешительно начинает что-то искать своей монументальной рукой на том месте, где его толстая
голова срослась
с широчайшими плечами.
— О-о-о… — стонет Ляховский, хватаясь обеими руками за
голову. — Двадцать пять рублей, двадцать пять рублей… Да ведь столько денег чиновник не получает, чи-нов-ник!.. Понял ты это? Пятнадцать рублей, десять, восемь… вот сколько получает чиновник! А ведь он благородный, у него кокарда на фуражке, он должен содержать мать-старушку… А ты что? Ну, посмотри на себя в зеркало: мужик, и больше ничего… Надел порты да пояс — и дело
с концом… Двадцать пять рублей… О-о-о!
Половодов только засвистал, а Ляховский бросился в кресло и враждебным взглядом смерил дядюшку
с ног до
головы. Беззвучно пожевав губами и поправив кок на
голове, Ляховский быстро обратился к дядюшке...
Взрыв бешенства парализовал боль в ноге, и старик
с помутившимися глазами рвал остатки седых волос на своей
голове.
При виде улыбавшейся Хины у Марьи Степановны точно что оборвалось в груди. По блудливому выражению глаз своей гостьи она сразу угадала, что их разорение уже известно целому городу, и Хиония Алексеевна залетела в их дом, как первая ворона, почуявшая еще теплую падаль. Вся кровь бросилась в
голову гордой старухи, и она готова была разрыдаться, но вовремя успела собраться
с силами и протянуть гостье руку
с своей обыкновенной гордой улыбкой.
— Понимаю, Надя, все понимаю, голубчик. Да бывают такие положения, когда не из чего выбирать. А у меня
с Ляховским еще старые счеты есть кое-какие. Когда он приехал на Урал,
гол как сокол, кто ему дал возможность выбиться на дорогу? Я не хочу приписывать все себе, но я ему помог в самую трудную минуту.
Пространство, разделявшее два лагеря,
с каждым днем делалось все меньше и меньше, и Надежда Васильевна вперед трепетала за тот час, когда все это обрушится на
голову отца, который предчувствовал многое и хватался слабеющими руками за ее бесполезное участие.
«Эх, разве так дела делают, —
с тоской думал Nicolas, посасывая сигару. — Да дай-ка мне полсотни тысяч, да я всех опекунов в один узел завязал бы… А вот извольте сговориться
с субъектом, у которого в
голове засела мельница! Это настоящая болезнь, черт возьми…»
Он долго лежал
с открытыми глазами, и в
голове его
с мучительной тоской билась одна мысль: вот здесь, в этой комнате, жила она…
Привалов вздрогнул при этом имени. Действительно, это был Лоскутов. Он не встал навстречу хозяину, а только
с улыбкой своего человека в доме слегка кивнул
головой Бахареву и опять принялся читать.
«Дурит девка, — несколько раз ворчал мученик науки, ломая
голову над Шопенгауэром. — И нашла чем заниматься… Тьфу!.. Просто замуж ей пора, вот и бесится
с жиру…»
— Ах, это вы!.. — удивлялся каждый раз Ляховский и, схватившись за
голову, начинал причитать каким-то бабьим голосом: — Опять жилы из меня тянуть… Уморить меня хотите, да, уморить… О, вы меня сведете
с ума
с этим проклятым делом! Непременно сведете… я чувствую, что у меня в
голове уже образовалась пустота.
— Если в
голове, то это еще не велика беда, — шутил Nicolas, разваливаясь в кресле
с видом человека, который пришел в свою комнату. — А вот насчет дельца позвольте…
Она была необыкновенно эффектна в своем гранатовом бархатном платье
с красной камелией в волосах и ответила на поклон Привалова едва заметным кивком
головы, улыбаясь стереотипной улыбкой хозяйки дома.
Антонида Ивановна показалась Привалову сегодня ослепительно красивой, красивой
с ног до
головы, от складок платья до последнего волоска.
Привалов внимательно следил за ней издали и как раз в это время встретился глазами
с Хионией Алексеевной, которая шептала что-то на ухо Агриппине Филипьевне и многозначительно улыбнулась, показав
головой на Привалова.
Nicolas подхватил Привалова под руку и потащил через ряд комнат к буфету, где за маленькими столиками
с зеленью — тоже затея Альфонса Богданыча, — как в загородном ресторане, собралась самая солидная публика: председатель окружного суда, высокий старик
с сердитым лицом и щетинистыми бакенбардами, два члена суда, один тонкий и длинный, другой толстый и приземистый; прокурор Кобяко
с длинными казацкими усами и
с глазами навыкате; маленький вечно пьяненький горный инженер; директор банка, женатый на сестре Агриппины Филипьевны; несколько золотопромышленников из крупных, молодцеватый старик полицеймейстер
с военной выправкой и седыми усами, городской
голова из расторговавшихся ярославцев и т. д.
— А я вас давно ищу, Сергей Александрыч, — весело заговорила Надежда Васильевна, останавливаясь пред Приваловым. — Вы, кажется, скучаете?.. Вот мой кавалер тоже не знает, куда ему деваться, — прибавила она
с улыбкой, указывая
головой на Лоскутова, который действительно был жалок в настоящую минуту.
Ляховская глухо застонала и
с истерическим смехом опрокинула
голову на спинку дивана.
Настала минута опьяняющего, сладкого безумия; она нахлынула на Привалова
с захватывающим бешенством, и он потерял
голову.
Бахарев вышел из кабинета Ляховского
с красным лицом и горевшими глазами: это было оскорбление, которого он не заслужил и которое должен был перенести. Старик плохо помнил, как он вышел из приваловского дома, сел в сани и приехал домой. Все промелькнуло перед ним, как в тумане, а в
голове неотступно стучала одна мысль: «Сережа, Сережа… Разве бы я пошел к этому христопродавцу, если бы не ты!»
— Умирает?! — схватившись за
голову, спрашивал Ляховский; его испугало серое лицо доктора
с помутившимися глазами.