Иногда он встречал её в сенях или видел на крыльце зовущей сына. На ходу она почти всегда что-то пела, без слов и не открывая губ, брови её чуть-чуть вздрагивали, а ноздри прямого, крупного носа чуть-чуть раздувались. Лицо её часто казалось задорным и как-то не шло к её крупной, стройной и сильной фигуре. Было заметно, что холода она не боится, ожидая сына, подолгу
стоит на морозе в одной кофте, щёки её краснеют, волосы покрываются инеем, а она не вздрагивает и не ёжится.
— Божье благословенье над тобой, дитя мое! Ты во дворце, милая Мариорица, в тепле, в довольстве, а я… бродяга, нищая,
стою на морозе, на площади… Да что мне нужды до того! Тебе хорошо, моя душечка, мой розанчик, мой херувимчик, и мне хорошо; ты счастлива, ты княжна, я счастлива вдвое, я не хочу быть и царицей. Как сердце бьется от радости, так и хочет выпрыгнуть!.. Знаешь ли, милочка, дочка моя, дитя мое, что это все я для тебя устроила…
Неточные совпадения
Стояла белая зима с жестокою тишиной безоблачных
морозов, плотным, скрипучим снегом, розовым инеем
на деревьях, бледно-изумрудным небом, шапками дыма над трубами, клубами пара из мгновенно раскрытых дверей, свежими, словно укушенными лицами людей и хлопотливым бегом продрогших лошадок.
«Наледи — это не замерзающие и при жестоком
морозе ключи; они выбегают с гор в Лену; вода
стоит поверх льда; случится попасть туда — лошади не вытащат сразу, полозья и обмерзнут: тогда ямщику остается ехать
на станцию за людьми и за свежими лошадями, а вам придется ждать в
мороз несколько часов, иногда полсутки…
— Я эту штучку давно уже у чиновника Морозова наглядел — для тебя, старик, для тебя. Она у него
стояла даром, от брата ему досталась, я и выменял ему
на книжку, из папина шкафа: «Родственник Магомета, или Целительное дурачество». Сто лет книжке, забубенная, в Москве вышла, когда еще цензуры не было, а
Морозов до этих штучек охотник. Еще поблагодарил…
5 ноября, утром, был опять
мороз (–14°С); барометр
стоял высоко (757). Небо было чистое; взошедшее солнце не давало тепла, зато давало много света. Холод всех подбадривал, всем придавал энергии. Раза два нам пришлось переходить с одного берега реки
на другой. В этих местах Холонку шириной около 6 м; русло ее загромождено валежником.
Чуть брезжилось; звезды погасли одна за другой; побледневший месяц медленно двигался навстречу легким воздушным облачкам.
На другой стороне неба занималась заря. Утро было холодное. В термометре ртуть опустилась до — 39°С. Кругом царила торжественная тишина; ни единая былинка не шевелилась. Темный лес
стоял стеной и, казалось, прислушивался, как трещат от
мороза деревья. Словно щелканье бича, звуки эти звонко разносились в застывшем утреннем воздухе.