Неточные совпадения
— Какой это замечательно умный человек, Сергей Александрыч. Вы представить себе не можете! Купцы его просто на
руках носят… И какое остроумие! Недавно на обвинительную речь прокурора он ответил так: «Господа судьи и господа присяжные… Я могу сравнить речь господина прокурора с
тем, если б человек взял ложку, почерпнул щей и пронес ее, вместо рта, к уху». Понимаете: восторг и фурор!..
Голос Марьи Степановны раздавался в моленной с
теми особенными интонациями, как читают только раскольники: она читала немного в нос, растягивая слова и произносила «й» как «и». Оглянувшись назад, Привалов заметил в левом углу, сейчас за старухами, знакомую высокую женскую фигуру в большом платке, с сложенными по-раскольничьи на груди
руками. Это была Надежда Васильевна.
В самых глупостях, которые говорил Nicolas Веревкин с совершенно серьезным лицом, было что-то особенное: скажи
то же самое другой, — было бы смешно и глупо, а у Nicolas Веревкина все сходило с
рук за чистую монету.
— А что, Сергей Александрыч, — проговорил Бахарев, хлопая Привалова по плечу, — вот ты теперь третью неделю живешь в Узле, поосмотрелся? Интересно знать, что ты надумал… а? Ведь твое дело молодое, не
то что наше, стариковское: на все четыре стороны скатертью дорога. Ведь не сидеть же такому молодцу сложа
руки…
Привалов ожидал обещанного разговора о своем деле и
той «таинственной нити», на которую намекал Веревкин в свой первый визит, но вместо разговора о нити Веревкин схватил теперь Привалова под
руку и потащил уже в знакомую нам гостиную. Агриппина Филипьевна встретила Привалова с аристократической простотой, как владетельная герцогиня, и с первых же слов подарила полдюжиной самых любезных улыбок, какие только сохранились в ее репертуаре.
— Не укушу, Агриппина Филипьевна, матушка, — хриплым голосом заговорил седой, толстый, как бочка, старик, хлопая Агриппину Филипьевну все с
той же фамильярностью по плечу. Одет он был в бархатную поддевку и ситцевую рубашку-косоворотку; суконные шаровары были заправлены в сапоги с голенищами бутылкой. — Ох, уморился, отцы! — проговорил он, взмахивая короткой толстой
рукой с отекшими красными пальцами, смотревшими врозь.
— Сюда, сюда… — командовал Веревкин лакею, когда
тот появился с двумя подносами в
руках. — Кружки барину, а нам с Сергеем Александрычем графинчик…
«Недостает решительности! Все зависит от
того, чтобы повести дело смелой, твердой
рукой, — думал Половодов, ходя по кабинету из угла в угол. — Да еще этот дурак Ляховский тут торчит: дела не делает и другим мешает. Вот если бы освободиться от него…»
Теперь Половодов получал в год тысяч двадцать, но ведь это жалкие, нищенские крохи сравнительно с
тем, что он мог бы получить, если бы ему развязать
руки.
— Из любопытства, Александр Павлыч, из любопытства. Таким образом, дворянская опека всегда будет в наших
руках, и она нам пригодится… Дальше. Теперь для вас самое главное неудобство заключается в
том, что вас, опекунов, двое, и из этого никогда ничего не выйдет. Стоит отыскаться Титу Привалову, который как совершеннолетний имеет право выбирать себе опекуна сам, и тогда положение ваше и Ляховского сильно пошатнется: вы потеряете все разом…
— Как вам сказать: и верю и не верю… Пустяки в нашей жизни играют слишком большую роль, и против них иногда мы решительно бессильны. Они опутывают нас по
рукам и по ногам, приносят массу самых тяжелых огорчений и служат неиссякаемым источником других пустяков и мелочей. Вы сравните: самый страшный враг —
тот, который подавляет нас не единичной силой, а количеством. В тайге охотник бьет медведей десятками, — и часто делается жертвой комаров. Я не отстаиваю моей мысли, я только высказываю мое личное мнение.
Они вошли в столовую в
то время, когда из других дверей ввалилась компания со двора. Ляховская с улыбкой протянула свою маленькую
руку Привалову и указала ему место за длинным столом около себя.
В двери кабинета пролезает кучер Илья и безмолвно останавливается у порога; он нерешительно начинает что-то искать своей монументальной
рукой на
том месте, где его толстая голова срослась с широчайшими плечами.
Никто, кажется, не подумал даже, что могло бы быть, если бы Альфонс Богданыч в одно прекрасное утро взял да и забастовал,
то есть не встал утром с пяти часов, чтобы несколько раз обежать целый дом и обругать в несколько приемов на двух диалектах всю прислугу; не пошел бы затем в кабинет к Ляховскому, чтобы получить свою ежедневную порцию ругательств, крика и всяческого неистовства, не стал бы сидеть ночи за своей конторкой во главе двадцати служащих, которые, не разгибая спины, работали под его железным началом, если бы, наконец, Альфонс Богданыч не обладал счастливой способностью являться по первому зову, быть разом в нескольких местах, все видеть, и все слышать, и все давить, что попало к нему под
руку.
Небольшая, но плотная фигура Лоскутова, с медленными, усталыми движениями, обличала большую силу и живучесть; короткая кисть мускулистой
руки отвечала Привалову крепким пожатием, а светло-карие глаза,
того особенного цвета, какой бывает только у южан, остановились на нем долгим внимательным взглядом.
— Разница в
том, что у этих детей все средства в
руках для выполнения их так нужно. Но ведь это только со стороны кажется странным, а если стать на точку зрения отца — пожалуй, смешного ничего и нет.
Поэтому после вспышки со стороны Василия Назарыча Данила Семеныч увлекался на половину «самой», где его поили чаем, ублажали, и Марья Степановна снисходила даже до
того, что из собственных
рук подносила ему серебряную чарку анисовки.
— Ах, какая прелестная ваза! Какой милый коврик… — шептала Хина, ощупывая вещи дрожавшими
руками; она вперед смаковала свою добычу и успела прикинуть в уме, какие вещи она возьмет себе и какие уступит Агриппине Филипьевне. Конечно, себе Хиония Алексеевна облюбовала самые хорошие вещи, а своей приятельнице великодушно предоставила все
то, что было похуже.
— Видишь, Надя, какое дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я, да и не думал, как добыть деньги, если бы мое время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на
том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило
рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
Марья Степановна умывала
руки в
тех испытаниях, которые, по ее мнению, Василий Назарыч переживал за свои новшества, за измену гуляевским старозаветным идеалам.
Пространство, разделявшее два лагеря, с каждым днем делалось все меньше и меньше, и Надежда Васильевна вперед трепетала за
тот час, когда все это обрушится на голову отца, который предчувствовал многое и хватался слабеющими
руками за ее бесполезное участие.
Горничная выпустила из
рук рукав дохи, несколько мгновений посмотрела на Привалова такими глазами, точно он вернулся с
того света, и неожиданно скрылась.
Отыскали покладистых старичков,
те под пьяную
руку подмахнули за все общество уставную грамоту, и дело пошло гулять по всем мытарствам. Мастеровые и крестьяне всеми способами старались доказать неправильность составленной уставной грамоты и
то, что общество совсем не уполномачивало подписывать ее каких-то сомнительных старичков. Так дело и тянулось из года в год. Мужики нанимали адвокатов, посылали ходоков, спорили и шумели с мировым посредником, но из этого решительно ничего не выходило.
Цивилизованная нищета просит если не словами,
то своей позой, движением
руки, взглядом, наконец — лохмотьями, просит потому, что там есть надежда впереди на что-то.
Привалов ничего не отвечал. Он думал о
том, что именно ему придется вступить в борьбу с этой всесильной кучкой. Вот его будущие противники, а может быть, и враги. Вернее всего, последнее. Но пока игра представляла закрытые карты, и можно было только догадываться, у кого какая масть на
руках.
Мазурка кончилась сама собой, когда
той молоденькой девушке, которую видел давеча Привалов на лестнице, сделалось дурно. Ее под
руки увели в дамскую уборную. Агриппина Филипьевна прошла вся красная, как морковь, с растрепавшимися на затылке волосами. У бедной Ани Поярковой оборвали трен, так что дамы должны были образовать вокруг нее живую стену и только уже под этим прикрытием увели сконфуженную девушку в уборную.
— И тщеславие… Я не скрываю. Но знаете, кто сознает за собой известные недостатки,
тот стоит на полдороге к исправлению. Если бы была такая
рука, которая… Ах да, я очень тщеславна! Я преклоняюсь пред силой, я боготворю ее. Сила всегда оригинальна, она дает себя чувствовать во всем. Я желала бы быть рабой именно такой силы, которая выходит из ряду вон, которая не нуждается вот в этой мишуре, — Зося обвела глазами свой костюм и обстановку комнаты, — ведь такая сила наполнит целую жизнь… она даст счастье.
Хина в самых живых красках очертила собравшуюся на воды публику и заставила хохотать свою юную собеседницу до слез; затем последовал ряд портретов общих знакомых в Узле, причем Бахаревым и Веревкиным досталось прежде всего. А когда Заплатина перешла к изображению «гордеца» Половодова, Зося принялась хохотать, как сумасшедшая, и кончила
тем, что могла только махать
руками.
— Отчего же вам не работать в
том же направлении, но совершенно самостоятельно? Все средства в ваших
руках.
Пока Зося дурачилась с медвежонком, который
то лизал ей
руки,
то царапал толстыми лапами, Половодов успел выгрузить весь запас привезенных из Узла новостей, которых было очень немного, как всегда. Если зимой провинция скучает отчаянно,
то летом она буквально задыхается от скуки.
— Вы царапали меня, как котенок, но если бы вы били меня хлыстом, — я целовал бы
ту руку, которая поднимала на меня хлыст.
Полугодовой медведь Шайтан жил в комнатах и служил божеским наказанием для всего дома: он грыз и рвал все, что только попадалось ему под
руку, бил собак, производил неожиданные ночные экскурсии по кладовым и чердакам и кончил
тем, что бросился на проходившую по улице девочку-торговку и чуть-чуть не задавил ее.
Адвокаты и горные инженеры пользовались в этом случае особенно громкой репутацией, потому что
те и другие представляли для настоящих матерых игроков постоянную статью дохода: они спускали тут все, что успели схватить своими цепкими
руками на стороне.
— Да чего нам делать-то? Известная наша музыка, Миколя; Данила даже двух арфисток вверх ногами поставил: одну за одну ногу схватил, другую за другую да обеих, как куриц, со всем потрохом и поднял… Ох-хо-хо!.. А публика даже уж точно решилась: давай Данилу на
руках качать. Ну, еще акварию раздавили!.. Вот только тятеньки твоего нет, некогда ему, а
то мы и с молебном бы ярмарке отслужили. А тятеньке везет, на третий десяток перевалило.
Появление Половодова в театре взволновало Привалова так, что он снова опьянел. Все, что происходило дальше, было покрыто каким-то туманом. Он машинально смотрел на сцену, где актеры казались куклами, на партер, на ложи, на раек. К чему? зачем он здесь? Куда ему бежать от всей этой ужасающей человеческой нескладицы, бежать от самого себя? Он сознавал себя именно
той жалкой единицей, которая служит только материалом в какой-то сильной творческой
руке.
«Хорош гусь… — подумал даже Веревкин, привыкший к всевозможным превратностям фортуны. — Нет, его не нужно выпускать из
рук, а
то как раз улизнет… Нет, братику, шалишь, мы тебя не выпустим ни за какие коврижки!»
Стыдно и позорно опускать
руки именно в
тот момент, когда дело уже поставлено и остается только его развивать.