Неточные совпадения
Какой-то дикий разгул овладел всеми: на целые десятки верст дорога устилается красным сукном, чтобы только проехать
по ней пьяной компании на бешеных тройках; лошадей не только поят, но даже моют шампанским; бесчисленные гости располагаются как у
себя дома, и их угощают целым гаремом из крепостных красавиц.
«А там женишок-то кому еще достанется, — думала про
себя Хиония Алексеевна, припоминая свои обещания Марье Степановне. — Уж очень Nadine ваша нос кверху задирает. Не велика в перьях птица: хороша дочка Аннушка, да хвалит только мать да бабушка! Конечно, Ляховский гордец и кощей, а если взять Зосю, — вот эта, по-моему, так действительно невеста: всем взяла… Да-с!.. Не чета гордячке Nadine…»
В эти минуты одиночества, когда Привалов насильно усаживал
себя за какую-нибудь книгу или за вычисления
по каким-нибудь планам, он
по десяти раз перебирал в своей памяти все, в чем действующим лицом являлась Надежда Васильевна.
Подозревать, что своим намеком Веревкин хотел прибавить
себе весу, — этого Привалов не мог
по многим причинам: раз — он хорошо относился к Веревкину
по университетским воспоминаниям, затем Веревкин был настолько умен, что не допустит такого грубого подходца; наконец, из слов Веревкина, которыми он рекомендовал
себя, можно вывести только то, что он сразу хотел поставить
себя начистоту, без всяких недомолвок.
Заплатина прильнула к окну; у ней даже сердце усиленно забилось в высохшей груди: куда поедет Привалов? Если направо,
по Нагорной — значит, к Ляховскому, если прямо,
по Успенскому бульвару — к Половодову. Вон Ипат и извозчика свистнул, вон и Привалов вышел, что-то подумал про
себя, посмотрел направо и сказал извозчику...
Привалов, пока Заплатина успела немного прийти в
себя, уже проходил на половину Марьи Степановны.
По дороге мелькнуло улыбнувшееся лицо Даши, а затем показалась Верочка. Она была в простеньком ситцевом платье и сильно смутилась.
— Нет, Василий Назарыч, я никогда не буду золотопромышленником, — твердым голосом проговорил Привалов. — Извините меня, я не хотел вас обидеть этим, Василий Назарыч, но если я
по обязанности должен удержать за
собой заводы, то относительно приисков у меня такой обязанности нет.
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет
себе такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у
себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который,
по ее словам, был уже на пути к известности, не в пример другим уездным городам.
В глубине души она считала
себя очень счастливой женщиной, потому что очень хорошо знала
по своему папаше Ивану Яковличу, какие иногда бывают оригинальные мужья.
— Уж не ври, пожалуйста, — с улыбкой заметила старушка и посмотрела на Привалова прищуренными глазами; она хотела
по выражению его лица угадать произведенное на него Антонидой Ивановной впечатление. «Врет», — решила она про
себя, когда Привалов улыбнулся.
— Вы хотите меня
по миру пустить на старости лет? — выкрикивал Ляховский бабьим голосом. — Нет, нет, нет… Я не позволю водить
себя за нос, как старого дурака.
Половодов прошелся несколько раз
по комнате, потер
себе лоб и проговорил...
Старик остался в гостиной и долго разговаривал с Приваловым о делах
по опеке и его визитах к опекунам.
По лицу старика Привалов заметил, что он недоволен чем-то, но сдерживает
себя и не высказывается. Вообще весь разговор носил сдержанный, натянутый характер, хотя Василий Назарыч и старался казаться веселым и приветливым по-прежнему.
Предоставленный самому
себе, он, вероятно, скоро бы совсем смотался в закружившем его вихре цивилизованной жизни, но его спасли золотые промыслы, которые
по своей лихорадочной азартной деятельности как нельзя больше соответствовали его характеру.
Когда Шелехов прокучивал все и даже спускал с
себя шелковый бешмет, ему стоило только пробраться на кухню к Досифее, и все утраченное платье являлось как
по мановению волшебного жезла, а самого Данилу Семеныча для видимости слегка журили, чтобы потом опохмелить и обогреть
по всем правилам раскольничьего гостеприимства.
Данилушку он видел точно в тумане и теперь шел через столовую
по мягкой тропинке с каким-то тяжелым предчувствием: он боялся услышать знакомый шорох платья, боялся звуков дорогого голоса и вперед чувствовал на
себе пристальный и спокойный взгляд той, которая для него навсегда была потеряна.
«Недаром Костя ушел из этого дома», — не раз думала девушка в своем одиночестве и даже завидовала брату, который в качестве мужчины мог обставить
себя по собственному желанию, то есть разом и безнаказанно стряхнуть с
себя все обветшалые предания раскольничьего дома.
Но теперь другое дело: Хиония Алексеевна,
по мнению Агриппины Филипьевны, готова была вообразить о
себе бог знает что.
Привалов действительно в это время успел познакомиться с прасолом Нагибиным, которого ему рекомендовал Василий Назарыч. С ним Привалов
по первопутку исколесил почти все Зауралье, пока не остановился на деревне Гарчиках, где заарендовал место под мельницу, и сейчас же приступил к ее постройке, то есть сначала принялся за подготовку необходимых материалов, наем рабочих и т. д. Время незаметно катилось в этой суете, точно Привалов хотел
себя вознаградить самой усиленной работой за полгода бездействия.
Зося закусила губу и нервно откинула свои белокурые волосы, которые рассыпались у нее
по обнаженным плечам роскошной волной: в ее красоте в настоящую минуту было что-то захватывающее, неотразимое, это была именно сила, которая властно притягивала к
себе. Нужно было быть Лоскутовым, чтобы не замечать ее волшебных чар.
Лука, шепча молитвы, помог барину надеть сюртук и потихоньку несколько раз перекрестился про
себя. «Уж только бы барину ноги, а тут все будет по-нашему», — соображал старик, в последний раз оглядывая его со всех сторон.
— Вот эта дама с розой в волосах, — объясняла Заплатина, — переменяет каждый сезон
по любовнику, а вот та, в сером платье… Здравствуйте, Пелагея Семеновна!.. Обратите, пожалуйста, внимание на эту девушку: очень богатая невеста и какая красавица, а отец был мясником. И держит
себя как хорошо, никак не подумаешь, что из крестьяночек. Да… Отец в лаптях ходил!..
Обед был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с той бессодержательной светской любезностью, которая ничего не говорит. Чтобы попасть в тон этой дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия
по возможности разделял доктор, и они вдвоем едва тащили на
себе тяжесть светского ига.
Мы должны вернуться назад, к концу апреля, когда Ляховский начинал поправляться и бродил
по своему кабинету при помощи костылей. Трехмесячная болезнь принесла с
собой много упущений в хозяйстве, и теперь Ляховский старался наверстать даром пропущенное время. Он рано утром поджидал Альфонса Богданыча и вперед закипал гневом
по поводу разных щекотливых вопросов, которые засели в его голове со вчерашнего дня.
«О, да она еще говорит по-французски, и довольно порядочно!» — удивилась про
себя девушка, оглядываясь на сердитую даму.
Во-первых, пани Марина приняла Хину с ее французским языком с такой леденящей любезностью, что у той заскребли кошки на сердце; во-вторых, Давид, отлично знавший Хионию Алексеевну
по Общественному клубу, позволил
себе с ней такие фамильярности, каких она совсем не желала для первого визита.
Привалов начинал ездить в коши все чаще и чаще; ему нравилось общество Зоси, которая держала
себя просто и непринужденно, хотя иногда и капризничала
по своему обыкновению.
— О нет… тысячу раз нет, Софья Игнатьевна!.. — горячо заговорил Половодов. — Я говорю о вашем отце, а не о
себе… Я не лев, а вы не мышь, которая будет разгрызать опутавшую льва сеть. Дело идет о вашем отце и о вас, а я остаюсь в стороне. Вы любите отца, а он,
по старческому упрямству, всех тащит в пропасть вместе с
собой. Еще раз повторяю, я не думаю о
себе, но от вас вполне зависит спасти вашего отца и
себя…
По крайней мере, Привалов гораздо лучше чувствовал
себя в обществе Игнатия Львовича, чем в гостиной пани Марины.
Василию Назарычу ничего не писали о женитьбе Привалова. Он приехал домой только
по первому зимнему пути, в половине ноября, приехал свежим, здоровым стариком, точно стряхнул с
себя все старческие недуги. Лука не выдержал и горько заплакал, когда увидал старого барина.
— А так, как обнаковенно
по семейному делу случается: он в одну сторону тянет, а она в другую… Ну, вздорят промежду
себя, а потом Сереженька же у нее и прощения просят… Да-с. Уж такой грех, сударь, вышел, такой грех!..
Из приваловского дома Хина, конечно, не ушла, а как ни в чем не бывало явилась в него на другой же день после своей размолвки с Приваловым. Хозяину ничего не оставалось, как только
по возможности избегать этой фурии, чтобы напрасно не подвергать нареканиям и не отдавать в жертву городским сплетням ни в чем не повинные женские имена, а с другой — не восстановлять против
себя Зоси. Хиония Алексеевна в случае изгнания, конечно, не остановилась бы ни перед чем.
Этот тон смутил Зосю. Несколько дней она казалась спокойнее, но потом началась старая история. Привалова удивляло только то, что Половодов совсем перестал бывать у них, и Зося, как казалось, совсем позабыла о нем. Теперь у нее явилось новое развлечение: она часов
по шести в сутки каталась в санях
по городу, везде таская за
собой Хину. Она сама правила лошадью и даже иногда сама закладывала свой экипаж.
— Ну, батенька, в это время успело много воды утечь… Значит, ты и о конкурсе ничего не знаешь?.. Завидую твоему блаженному неведению… Так я тебе расскажу все: когда Ляховский отказался от опекунства, Половодов через кого-то устроил в Петербурге так, что твой второй брат признал
себя несостоятельным
по каким-то там платежам…
— А Пуцилло-Маляхинский?.. Поверьте, что я не умру, пока не сломлю его. Я систематически доконаю его, я буду следить
по его пятам, как тень… Когда эта компания распадется, тогда, пожалуй, я не отвечаю за
себя: мне будет нечего больше делать, как только протянуть ноги. Я это замечал: больной человек, измученный, кажется, места в нем живого нет, а все скрипит да еще работает за десятерых, воз везет. А как отняли у него дело — и свалился, как сгнивший столб.
Ляховский отодвинул в сторону свой последний проект против компании «Пуцилло-Маляхинский» и приготовился слушать; он даже вытащил вату, которой закладывал
себе уши в последнее время. Привалов передал все, что узнал от Бахарева о конкурсе и назначении нового управителя в Шатровские заводы. Ляховский слушал его внимательно, и
по мере рассказа его лицо вытягивалось все длиннее и длиннее, и на лбу выступил холодный пот.
Ляховский молча посмотрел на Привалова через очки, потер
себе лоб и нетерпеливо забарабанил сухими пальцами
по ручке кресла.
Он запугал Зосю разорением отца — с одной стороны, а с другой — процессом
по опеке; другими словами, Половодов, жертвуя Зосей, спасал
себя, потому что как бы Привалов повел процесс против своего тестя?..
Привалов с любопытством неофита наблюдал этот исключительный мирок и незаметно для самого
себя втягивался в его интересы. Он играл
по маленькой, без особенно чувствительных результатов в ту или другую сторону. Однажды, когда он особенно сильно углубился в тайны сибирского виста с винтом, осторожный шепот заставил его прислушаться.
Хиония Алексеевна была тоже в восторге от этого забавного Titus, который говорил по-французски с настоящим парижским прононсом и привез с
собой громадный выбор самых пикантных острот, каламбуров и просто французских словечек.
Она показалась Привалову и выше и полнее. Но лицо оставалось таким же, с оттенком той строгой красоты, которая смягчалась только бахаревской улыбкой. Серые глаза смотрели мягче и немного грустно, точно в их глубине залегла какая-то тень. Держала она
себя по-прежнему просто, по-дружески, с той откровенностью, какая обезоруживает всякий дурной помысел, всякое дурное желание.
Надежда Васильевна в несколько минут успела рассказать о своей жизни на приисках, где ей было так хорошо, хотя иногда начинало неудержимо тянуть в город, к родным. Она могла бы назвать
себя совсем счастливой, если бы не здоровье Максима, которое ее очень беспокоит, хотя доктор, как все доктора, старается убедить ее в полной безопасности. Потом она рассказывала о своих отношениях к отцу и матери, о Косте, который
по последнему зимнему пути отправился в Восточную Сибирь, на заводы.
— Да не оказия ли… — удивлялся Лука, хлопая
себя по ляжкам. — Совсем обошел старух-то, прах его побери!..
— Хорошо… Только трезвый я не могу говорить с вами
по душе, откровенно, а теперь это для меня единственное спасение. Я часто упрекаю
себя за свою болтовню, но мне так тяжело…
Лоскутов по-прежнему чувствовал
себя нехорошо, хотя определенной болезни доктора не находили в нем.
Девочка действительно была серьезная не
по возрасту. Она начинала уже ковылять на своих пухлых розовых ножках и довела Нагибина до слез, когда в первый раз с счастливой детской улыбкой пролепетала свое первое «деду», то есть дедушка. В мельничном флигельке теперь часто звенел, как колокольчик, детский беззаботный смех, и везде валялись обломки разных игрушек, которые «деду» привозил из города каждый раз. Маленькая жизнь вносила с
собой теплую, светлую струю в мирную жизнь мельничного флигелька.
Представьте
себе: Шатровские заводы при Косте Бахареве давали ежегодно чистого дивиденда до четырехсот тысяч, а
по отчету Половодова… сколько бы вы думали?.. семьдесят тысяч…
Вот и передняя, потом большая комната с какими-то столами посредине, а вот и сама Надя, вся в черном, бледная, со строгим взглядом… Она узнала отца и с радостным криком повисла у него на шее. Наступила долгая пауза, мучительно счастливая для всех действующих лиц, Нагибин потихоньку плакал в холодных сенях, творя про
себя молитву и торопливо вытирая бумажным платком катившиеся
по лицу слезы.