Неточные совпадения
Раз, когда Привалов тихо разговаривал с Верочкой
в синей гостиной, издали послышались тяжелые шаги Василия Назарыча. Девушка смутилась и вся вспыхнула, не зная, что ей делать. Привалов тоже почувствовал
себя не особенно приятно, но всех выручила Марья Степановна, которая как раз вошла
в гостиную с другой стороны и встретила входившего Василия Назарыча. Старик, заметив Привалова, как-то немного
растерялся, а потом с улыбкой проговорил...
Но важно вот что: все убеждены
в справедливости известной идеи, создается ряд попыток ее осуществления, но потом идея незаметно глохнет и
теряется, вот и важно, чтобы явился именно такой человек, который бы стряхнул с
себя все предубеждения и оживил идею.
Неточные совпадения
Грустилов сначала
растерялся и, рассмотрев книгу, начал было объяснять, что она ничего не заключает
в себе ни против религии, ни против нравственности, ни даже против общественного спокойствия.
Раскольников скоро заметил, что эта женщина не из тех, которые тотчас же падают
в обмороки. Мигом под головою несчастного очутилась подушка — о которой никто еще не подумал; Катерина Ивановна стала раздевать его, осматривать, суетилась и не
терялась, забыв о
себе самой, закусив свои дрожавшие губы и подавляя крики, готовые вырваться из груди.
— Да вы… да что же вы теперь-то все так говорите, — пробормотал, наконец, Раскольников, даже не осмыслив хорошенько вопроса. «Об чем он говорит, —
терялся он про
себя, — неужели же
в самом деле за невинного меня принимает?»
Гордость заиграла
в нем, засияла жизнь, ее волшебная даль, все краски и лучи, которых еще недавно не было. Он уже видел
себя за границей с ней,
в Швейцарии на озерах,
в Италии, ходит
в развалинах Рима, катается
в гондоле, потом
теряется в толпе Парижа, Лондона, потом… потом
в своем земном раю —
в Обломовке.
В Риме, устроив с Кириловым мастерскую, он делил время между музеями, дворцами, руинами, едва чувствуя красоту природы, запирался, работал, потом
терялся в новой толпе, казавшейся ему какой-то громадной, яркой, подвижной картиной, отражавшей
в себе тысячелетия — во всем блеске величия и
в поразительной наготе всей мерзости — отжившего и живущего человечества.