Неточные совпадения
Привалов шел за Василием Назарычем через целый ряд небольших комнат, убранных согласно указаниям моды
последних дней. Дорогая мягкая мебель, ковры, бронза, шелковые драпировки на окнах и дверях — все дышало роскошью, которая невольно бросалась в глаза после скромной обстановки кабинета. В небольшой голубой гостиной стояла новенькая рояль Беккера; это
было новинкой для Привалова, и он с любопытством взглянул на кучку нот, лежавших на пюпитре.
— Нет, постой, с бабами еще успеешь наговориться, — остановил его Бахарев и указал на кресло около дивана, на котором укладывал свою больную ногу. — Ведь при тебе это
было, когда умер… Холостов? — старик с заметным усилием проговорил
последнее слово, точно эта фамилия стояла у него поперек горла.
—
Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение,
последнее было неприлично, потому что Привалов
был все-таки посторонний человек и мог осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки, а ты нам ничего не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
Последнее поразило Привалова: оглянувшись на свое прошлое, он должен
был сознаться, что еще не начинал даже жить в том смысле, как это понимала Марья Степановна.
Разведки в Саянских горах живо унесли у него
последние сбережения, и он принужден
был принять к себе в компанию Привалова, то
есть вести дело уже на приваловские капиталы.
В каких-нибудь пять лет он не только спустил
последние капиталы, которые остались после Привалова, но чуть
было совсем не пустил все заводы с молотка.
— Ты от меня ее взял, ты и в ответе, — коротко резюмировала свою
последнюю волю Марья Степановна. — Если бы жив
был Павел Михайлыч…
Последнее было не совсем справедливо.
Со стороны даже
было противно смотреть, как она нарочно старалась держаться в стороне от Привалова, чтобы разыграть из себя театральную ingenue, а сама то ботинок покажет Привалову из-под платья, то глазами примется работать, как
последняя горничная.
Привалов через несколько минут имел удовольствие узнать
последние новости и
был посвящен почти во все городские тайны. Виктор Васильич болтал без умолку, хотя после пятой рюмки хереса язык у него начал заметно прилипать. Он
был с Приваловым уже на «ты».
Легонько пошатываясь и улыбаясь рассеянной улыбкой захмелевшего человека, Бахарев вышел из комнаты. До ушей Привалова донеслись только
последние слова его разговора с самим собой: «А Привалова я полюбил… Ей-богу, полюбил! У него в лице
есть такое… Ах, черт побери!..» Привалов и Веревкин остались одни. Привалов задумчиво курил сигару, Веревкин отпивал из стакана портер большими аппетитными глотками.
Этот старинный дом, эти уютные комнаты, эта старинная мебель, цветы, лица прислуги, самый воздух — все это
было слишком дорого для него, и именно в этой раме Надежда Васильевна являлась не просто как всякая другая девушка, а
последним словом слишком длинной и слишком красноречивой истории, в которую
было вплетено столько событий и столько дорогих имен.
Привалов раскланялся, Алла ограничилась легким кивком головы и заняла место около мамаши. Агриппина Филипьевна заставила Аллу рассказать о нынешней рыбной ловле, что
последняя и выполнила с большим искусством, то
есть слегка картавым выговором передала несколько смешных сцен, где главным действующим лицом
был дядюшка.
От ручки звонка до
последнего гвоздя все в доме
было пригнано под русский вкус и только не кричало о том, как хорошо жить в этом деревянном уютном гнездышке.
Тит
был в
последнее время в пансионе Тидемана, недалеко от Цюриха.
Правда, иногда Антонида Ивановна думала о том, что хорошо бы иметь девочку и мальчика или двух девочек и мальчика, которых можно
было бы одевать по
последней картинке и вывозить в своей коляске, но это желание так и оставалось одним желанием, — детей у Половодовых не
было.
После своего визита к Половодову Привалов хотел через день отправиться к Ляховскому. Не побывав у опекунов, ему неловко
было ехать в Шатровские заводы, куда теперь его тянуло с особенной силой, потому что Надежда Васильевна уехала туда. Эта
последняя причина служила для Привалова главной побудительной силой развязаться поскорее с неприятным визитом в старое приваловское гнездо.
— Я ни в чем не обвиняю Василия Назарыча, — говорил Привалов, — и даже не думал обидеться на него за наш
последний разговор. Но мне, Марья Степановна,
было слишком тяжело все это время…
— Александр Павлыч мне говорил, что у вас
есть черновая
последнего отчета по опеке… Позвольте мне взглянуть на нее.
В этих роскошных палатах не
было такого угла, в котором притаилось бы хоть одно теплое детское воспоминание, на какое имеет право
последний нищий…
Последнее обстоятельство в глазах Ляховского служило лучшей гарантией, что Альфонс Богданыч не
будет его обкрадывать в интересах племянников и племянниц.
— Да уж вы, Игнатий Львович, не беспокойтесь, — объяснил Половодов, широко расставляя свои длинные ноги, точно
последнее было самым неопровержимым аргументом.
У Марьи Степановны не
было тайн от немой, и
последняя иногда делилась ими с Лукой, хотя с большой осторожностью, потому что Лука иногда мог и сболтнуть лишнее, особенно под пьяную руку.
Из бессвязного потока проклятий Надежда Васильевна узнала пока то, что
последние деньги, какие
были посланы Бахаревым на прииски, украдены бежавшим кассиром Работкиным.
Самой замечательной способностью Шелехова
было то, что, стоило ему только раз вырваться с прииска и попасть куда-нибудь в город, — он разом спускал все, что копил в течение нескольких лет. С ним не
было в этих случаях никакого сладу, и Бахарев терпеливо ждал того момента, когда у загулявшего Данилы Семеныча вылетит из кармана
последний грош.
Между матерью и дочерью не
было сказано ни одного слова на эту тему, но это не мешало
последней чувствовать, что больной отец
был предоставлен на ее исключительное попечение.
Башкир несколько дней
поили и кормили в господской кухне. Привалов и Бахарев надрывались над работой, разыскивая в заводском архиве материалы по этому делу. Несколько отрывочных бумаг явилось плодом этих благородных усилий — и только. Впрочем, на одной из этих бумаг можно
было прочитать фамилию межевого чиновника, который производил
последнее размежевание. Оказалось, что этот межевой чиновник
был Виктор Николаич Заплатин.
Зося сделалась необыкновенно внимательна в
последнее время к Надежде Васильевне и часто заезжала навестить ее, поболтать или увезти вместе с собой кататься. Такое внимание к подруге
было тоже новостью, и доктор не мог не заметить, что во многом Зося старается копировать Надежду Васильевну, особенно в обстановке своей комнаты, которую теперь загромоздила книгами, гравюрами серьезного содержания и совершенно новой мебелью, очень скромной и тоже «серьезной».
Но на этот раз
последнее было довольно трудно сделать, потому что в философии Половодов смыслил столько же, сколько и в санскритском языке.
Привалов ничего не отвечал. Он думал о том, что именно ему придется вступить в борьбу с этой всесильной кучкой. Вот его будущие противники, а может
быть, и враги. Вернее всего,
последнее. Но пока игра представляла закрытые карты, и можно
было только догадываться, у кого какая масть на руках.
Лука, шепча молитвы, помог барину надеть сюртук и потихоньку несколько раз перекрестился про себя. «Уж только бы барину ноги, а тут все
будет по-нашему», — соображал старик, в
последний раз оглядывая его со всех сторон.
За
последние три недели Надежда Васильевна слишком много пережила в своей комнате и
была несказанно счастлива уже тем, что могла в такую критическую минуту оставаться одна.
— Папа, милый… прости меня! — вскрикнула она, кидаясь на колени перед отцом. Она не испугалась его гнева, но эти слезы отняли у нее
последний остаток энергии, и она с детской покорностью припала своей русой головой к отцовской руке. — Папа, папа… Ведь я тебя вижу, может
быть, в
последний раз! Голубчик, папа, милый папа…
— Улетела наша жар-птица… — прошептал старик, помогая Привалову раздеться в передней; на глазах у него
были слезы, руки дрожали. — Василий Назарыч уехал на прииски; уж неделю, почитай. Доедут — не доедут по
последнему зимнему пути…
Nicolas писал, что его подозрения относительно дядюшки действительно оправдались:
последний раскинул настоящую паутину и уже готовился запустить свою лапу, как он, то
есть Веревкин, явился самым неприятным сюрпризом и сразу расстроил все дело.
— Нет, ты слушай… Если бы Привалов уехал нынче в Петербург, все бы дело наше вышло швах: и мне, и Ляховскому, и дядюшке — шах и мат
был бы. Помнишь, я тебя просил в
последний раз во что бы то ни стало отговорить Привалова от такой поездки, даже позволить ему надеяться… Ха-ха!.. Я не интересуюсь, что между вами там
было, только он остался здесь, а вместо себя послал Nicolas. Ну, и просолил все дело!
— Знаете ли, Сергей Александрыч, что вы у меня разом берете все? Нет, гораздо больше,
последнее, — как-то печально бормотал Ляховский, сидя в кресле. — Если бы мне сказали об этом месяц назад, я ни за что не поверил бы. Извините за откровенность, но такая комбинация как-то совсем не входила в мои расчеты. Нужно
быть отцом, и таким отцом, каким
был для Зоси я, чтобы понять мой, может
быть, несколько странный тон с вами… Да, да. Скажите только одно: действительно ли вы любите мою Зосю?
В разгоряченном мозгу Половодова мелькнула взбалмошная мысль, и он решительно позвонил у подъезда заплатинского дома. Виктор Николаич
был уже в постели и готовился засыпать, перебирая в уме
последние политические известия; и полураздетая Хиония Алексеевна сидела одна в столовой и потягивала херес.
Дела на приисках у старика Бахарева поправились с той быстротой, какая возможна только в золотопромышленном деле. В течение весны и лета он заработал крупную деньгу, и его фонды в Узле поднялись на прежнюю высоту. Сделанные за
последнее время долги
были уплачены, заложенные вещи выкуплены, и прежнее довольство вернулось в старый бахаревский дом, который опять весело и довольно глядел на Нагорную улицу своими светлыми окнами.
Вышла самая тяжелая и неприятная сцена. Привалову
было совестно пред стариком, что он до сих пор не
был еще у него с визитом, хотя после своего
последнего разговора с Марьей Степановной он мог его и не делать.
От Веревкина
последнее письмо
было получено незадолго до женитьбы Привалова.
Теперь для него
было ясно все, до
последнего штриха; его женитьбу на Зосе устроил не кто другой, как тот же Половодов.
Весь дом
был в страшном переполохе; все лица
были бледны и испуганы. Зося тихонько рыдала у изголовья умирающего отца. Хина
была какими-то судьбами тут же, и не успел Ляховский испустить
последнего вздоха, как она уже обшарила все уголки в кабинете и перерыла все бумаги на письменном столе.
— Да так… не выдержал характера: нужно
было забастовать, а я все добивал до сотни тысяч, ну и продул все. Ведь раз совсем поехал из Ирбита, повез с собой девяносто тысяч с лишком, поехали меня провожать, да с первой же станции и заворотили назад… Нарвался на какого-то артиста. Ну, он меня и раздел до
последней нитки. Удивительно счастливо играет бестия…
Надежда Васильевна в несколько минут успела рассказать о своей жизни на приисках, где ей
было так хорошо, хотя иногда начинало неудержимо тянуть в город, к родным. Она могла бы назвать себя совсем счастливой, если бы не здоровье Максима, которое ее очень беспокоит, хотя доктор, как все доктора, старается убедить ее в полной безопасности. Потом она рассказывала о своих отношениях к отцу и матери, о Косте, который по
последнему зимнему пути отправился в Восточную Сибирь, на заводы.
— Нет… Да нам тяжело
было бы встретиться еще раз, — откровенно признавался Привалов. — Нас отчасти связывали только заводы, а теперь порвалась и эта
последняя связь.
Веревкин особенно
был озабочен составом присяжных заседателей и боялся как огня, чтобы не попали чиновники: они не пощадили бы, а вот купцы да мужички — совсем другое дело, особенно
последние.
«Милый и дорогой доктор! Когда вы получите это письмо, я
буду уже далеко… Вы — единственный человек, которого я когда-нибудь любила, поэтому и пишу вам. Мне больше не о ком жалеть в Узле, как, вероятно, и обо мне не особенно
будут плакать. Вы спросите, что меня гонит отсюда: тоска, тоска и тоска… Письма мне адресуйте poste restante [до востребования (фр.).] до рождества на Вену, а после — в Париж. Жму в
последний раз вашу честную руку.
С доктором сделалась истерика, так что Привалову пришлось возиться с ним до самого утра. Старик немного забылся только пред серым осенним рассветом, но и этот тяжелый сон
был нарушен страшным гвалтом в передней. Это ворвалась Хиония Алексеевна, которая узнала об исчезновении Зоси, кажется, одной из
последних. В кабинет она влетела с искаженным злобой лицом и несколько мгновений вопросительно смотрела то на доктора, то на Привалова.
— Если у меня
будет внук, маленький Привалов, все, что имею теперь и что
буду иметь, — все оставлю ему одному… Пусть, когда вырастет большой, выкупит Шатровские заводы, а я умру спокойно. Голубчик, деточка, ведь с Сергеем умрет
последний из Приваловых!..