Неточные совпадения
Заплатин
был рассудительный человек и сразу сообразил, что дело
не в репутации, а в том, что сто восемьдесят рублей его жалованья сами по себе
ничего не обещают в будущем, а плюс три тысячи представляют нечто очень существенное.
Как всегда в этих случаях бывает, крючки ломались, пуговицы отрывались, завязки лопались; кажется, чего проще иголки с ниткой, а между тем за ней нужно
было бежать к Досифее, которая производила в кухне настоящее столпотворение и
ничего не хотела знать, кроме своих кастрюль и горшков.
— Теперь уж
ничего не поделаешь… А вот вы, козочка, кушайте поменьше — и талия
будет. Мы в пансионе уксус
пили да известку
ели, чтобы интереснее казаться…
Привалова поразило больше всего то, что в этом кабинете решительно
ничего не изменилось за пятнадцать лет его отсутствия, точно он только вчера вышел из него. Все
было так же скромно и просто, и стояла все та же деловая обстановка. Привалову необыкновенно хорошо казалось все: и кабинет, и старик, и даже самый воздух, отдававший дымом дорогой сигары.
Марья Степановна
ничего не ответила, потому что
была занята поведением Верочки и Виктора Васильевича, которые давно пересмеивались насчет Хионии Алексеевны.
—
Будет вам, стрекозы, — строго остановила Марья Степановна, когда всеми овладело самое оживленное настроение, последнее
было неприлично, потому что Привалов
был все-таки посторонний человек и мог осудить. — Мы вот все болтаем тут разные пустяки, а ты нам
ничего не расскажешь о себе, Сергей Александрыч.
Отношения его к зятю
были немного странные: во-первых, он
ничего не дал за дочерью, кроме дома и богатого приданого; во-вторых, он
не выносил присутствия зятя, над которым смеялся в глаза и за глаза, может
быть, слишком жестоко.
Надежда Васильевна
ничего не ответила, а только засмеялась и посмотрела на Привалова вызывающим, говорившим взглядом. Слова девушки долго стояли в ушах Привалова, пока он их обдумывал со всех возможных сторон. Ему особенно приятно
было вспомнить ту энергичную защиту, которую он так неожиданно встретил со стороны Надежды Васильевны. Она
была за него: между ними, незаметно для глаз, вырастало нравственное тяготение.
— Гм… Видите ли, Сергей Александрыч, я приехал к вам, собственно, по делу, — начал Веревкин,
не спуская глаз с Привалова. — Но прежде позвольте один вопрос… У вас
не заходила речь обо мне, то
есть старик Бахарев
ничего вам
не говорил о моей особе?
Это
был настолько щекотливый и тонкий вопрос, что его обыкновенно обходили молчанием или говорили просто, что Агриппина Филипьевна «живет долгами», то
есть что она
была так много должна, что кредиторы, под опасением
не получить
ничего, поддерживали ее существование.
Агриппина Филипьевна, с своей стороны, вывела такое заключение, что хотя Привалов на вид немного мужиковат, но относительно вопроса,
будет или
не будет он иметь успех у женщин, пока
ничего нельзя сказать решительно.
Когда дверь затворилась за Приваловым и Nicolas, в гостиной Агриппины Филипьевны несколько секунд стояло гробовое молчание. Все думали об одном и том же — о приваловских миллионах, которые сейчас вот
были здесь, сидели вот на этом самом кресле,
пили кофе из этого стакана, и теперь
ничего не осталось… Дядюшка, вытянув шею, внимательно осмотрел кресло, на котором сидел Привалов, и даже пощупал сиденье, точно на нем могли остаться следы приваловских миллионов.
— Из любопытства, Александр Павлыч, из любопытства. Таким образом, дворянская опека всегда
будет в наших руках, и она нам пригодится… Дальше. Теперь для вас самое главное неудобство заключается в том, что вас, опекунов, двое, и из этого никогда
ничего не выйдет. Стоит отыскаться Титу Привалову, который как совершеннолетний имеет право выбирать себе опекуна сам, и тогда положение ваше и Ляховского сильно пошатнется: вы потеряете все разом…
Палька
был диаметральной противоположностью Альфонса Богданыча, начиная с того, что он решительно
ничего не делал и, по странной случайности, неизменно пользовался репутацией самого верного слуги.
Но Илья ленился потому, что его избаловали, а Палька потому, что ни на что больше
не был годен, ибо
был холоп до мозга костей, и больше
ничего.
— Лоскутов
был в чем-то замешан… Понимаете — замешан в одной старой, но довольно громкой истории!.. Да…
Был в административной ссылке, потом объехал всю Россию и теперь гостит у нас. Он открыл свой прииск на Урале и работает довольно счастливо… О, если бы такой человек только захотел разбогатеть, ему это решительно
ничего не стоит.
Здесь Лука узнал, что у «Сереженьки» что-то вышло с старшей барышней, но она
ничего не сказывает «самой»; а «Сереженька» нигде
не бывает, все сидит дома и, должно
быть, болен, как говорит «сама».
— Местечко
есть на примете, голубушка… Ох, хорошо местечко! Только я теперь самому-то
ничего не сказал, пусть у него сперва сердце-то отойдет маненько. Бурят один сплоха натакался на местечко-то.
Собственно, мебель
ничего не стоила: ну, ковры, картины, зеркала еще туда-сюда; а вот в стеклянном шкафике красовались японский фарфор и китайский сервиз — это совсем другое дело, и у Хины потекли слюнки от одной мысли, что все эти безделушки можно
будет приобрести за бесценок.
Только книга в почерневшем кожаном переплете с медными застежками
была новостью для Привалова, и он машинально рассматривал теперь тисненые узоры на обложке этой книги, пока Марья Степановна как ни в чем
не бывало перебирала разные пустяки, точно они только вчера расстались и в их жизни
ничего не произошло нового.
Через день Привалов опять
был у Бахаревых и долго сидел в кабинете Василья Назарыча. Этот визит кончился
ничем. Старик все время проговорил о делах по опеке над заводами и ни слова
не сказал о своем положении. Привалов уехал,
не заглянув на половину Марьи Степановны, что немного обидело гордую старуху.
На половине «самой» с первого раза трудно
было заметить настоящее положение дел, а человек неопытный даже и
ничего особенного
не увидел бы.
— Нет, Николай Иваныч, из такой поездки ровно
ничего не выйдет… Поверьте мне. Я столько лет совершенно напрасно прожил в Петербурге и теперь только могу пожалеть и себя и даром потраченное время. Лучше
будем сидеть здесь и ждать погоды…
Константин Бахарев
был фанатик заводского дела, как Василий Бахарев
был фанатиком золотопромышленности. Это
были две натуры одного закала, почему, вероятно, они и
не могли понять друг друга. Костя
не знал и
ничего не хотел знать, кроме своих заводов, тогда как Привалов постоянно переживал все муки неустоявшейся мысли, искавшей выхода и
не находившей, к чему прилепиться.
— Да ведь он у вас
был не один десяток раз, и все-таки из этого
ничего не вышло, а теперь он передал все дело мне и требует, чтобы все
было кончено немедленно. Понимаете, Игнатий Львович: не-мед-лен-но… Кажется, уж
будет бобы-то разводить. Да Привалова и в городе нет совсем, он уехал на мельницу.
Привалов
ничего не отвечал. Он думал о том, что именно ему придется вступить в борьбу с этой всесильной кучкой. Вот его будущие противники, а может
быть, и враги. Вернее всего, последнее. Но пока игра представляла закрытые карты, и можно
было только догадываться, у кого какая масть на руках.
Надежда Васильевна печально улыбнулась и слегка пожала плечами. Привалов видел, что она что-то хочет ему объяснить и
не решается. Но он
был так счастлив в настоящую минуту, так глупо счастлив и, как слишком счастливые люди, с эгоизмом думал только о себе и
не желал знать
ничего более.
Все уверены в том, что,
будь вы сами на приисках прошлое лето,
ничего не произошло бы.
— Послушайте, доктор, ведь я
не умру?.. — шептала Зося,
не открывая глаз. — Впрочем, все доктора говорят это своим пациентам… Доктор, я
была дурная девушка до сих пор… Я
ничего не делала для других…
Не дайте мне умереть, и я переменюсь к лучшему. Ах, как мне хочется жить… доктор, доктор!.. Я раньше так легко смотрела на жизнь и людей… Но жизнь так коротка, — как жизнь поденки.
— Я
ничего не требую от тебя… Понимаешь —
ничего! — говорила она Привалову. — Любишь — хорошо, разлюбишь —
не буду плакать… Впрочем, часто у меня является желание задушить тебя, чтобы ты
не доставался другой женщине. Иногда мне хочется, чтобы ты обманывал меня, даже бил… Мне мало твоих ласк и поцелуев, понимаешь? Ведь русскую бабу нужно бить, чтобы она
была вполне счастлива!..
С одной стороны, ему
было неловко при мысли, что если она
ничего не подозревает и вдруг, в одно прекрасное утро, все раскроется…
— Папа
будет вам очень рад, — ответила Зося за доктора. — Только он
ничего не говорит пока, но всех узнает отлично… Ему
было немного лучше, но дорога испортила.
Обед
был подан в номере, который заменял приемную и столовую. К обеду явились пани Марина и Давид. Привалов смутился за свой деревенский костюм и пожалел, что согласился остаться обедать. Ляховская отнеслась к гостю с той бессодержательной светской любезностью, которая
ничего не говорит. Чтобы попасть в тон этой дамы, Привалову пришлось собрать весь запас своих знаний большого света. Эти трогательные усилия по возможности разделял доктор, и они вдвоем едва тащили на себе тяжесть светского ига.
— Вы ошибаетесь, Игнатий Львович, — невозмутимо продолжал Альфонс Богданыч. — Вы из
ничего создали колоссальные богатства в течение нескольких лет. Я
не обладаю такими счастливыми способностями и должен
был употребить десятки лет для создания собственной компании. Нам, надеюсь,
не будет тесно, и мы
будем полезны друг другу, если этого, конечно, захотите вы… Все зависит от вас…
«Несколькими часами раньше получить бы эту телеграмму, — и тогда этого
ничего бы
не было…» — стонал Половодов, хватаясь за голову.
В груди у Половодова точно что жгло, язык пересох, снег попадал ему за раскрытый воротник шубы, но он
ничего не чувствовал, кроме глухого отчаяния, которое придавило его как камень. Вот на каланче пробило двенадцать часов… Нужно
было куда-нибудь идти; но куда?.. К своему очагу, в «Магнит»? Пошатываясь, Половодов, как пьяный, побрел вниз по Нагорной улице. Огни в домах везде
были потушены; глухая осенняя ночь точно проглотила весь город. Только в одном месте светил огонек… Половодов узнал дом Заплатиной.
Это
был тип старой раскольницы, которая знать
ничего не хотела, кроме раз сложившихся убеждений и взглядов.
Привалову казалось с похмелья, что постукивает
не на мельнице, а у него в голове. И для чего он напился вчера? Впрочем, нельзя, мужики обиделись бы. Да и какое это пьянство, ежели разобрать? Самое законное, такая уж причина подошла, как говорят мужики. А главное,
ничего похожего
не было на шальное пьянство узловской интеллигенции, которая всегда
пьет, благо нашлась водка.
Только о Надежде Васильевне никто
ничего не знал, а Привалов слышал мельком о ней от доктора, который осенью
был в Шатровских заводах.
— Да, тут вышла серьезная история… Отец, пожалуй бы, и
ничего, но мать — и слышать
ничего не хочет о примирении. Я пробовал
было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят,
не понимаю и
не понимаю. Мать
не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено,
не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики изменились: отец в лучшую сторону, мать — в худшую.
— Ведь Надежда-то Васильевна
была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же,
не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему, дама. Я еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому… Ну, я все и рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь, да я
ничего не сказала: сама
не знаю.
Чтобы замять этот неприятный разговор, Надежда Васильевна стала расспрашивать Привалова о его мельнице и хлебной торговле. Ее так интересовало это предприятие, хотя от Кости о нем она
ничего никогда
не могла узнать: ведь он с самого начала
был против мельницы, как и отец. Привалов одушевился и подробно рассказал все, что
было им сделано и какие успехи
были получены; он
не скрывал от Надежды Васильевны тех неудач и разочарований, какие выступали по мере ближайшего знакомства с делом.
Привалов сдержал свое слово и перестал
пить, но
был такой задумчивый и печальный, что Надежде Васильевне тяжело
было на него смотреть. Трезвый он действительно почти совсем
не разговаривал, то
есть ничего не рассказывал о себе и точно стыдился, что позволил себе так откровенно высказаться перед Надеждой Васильевной… Таким образом ей разом пришлось ухаживать за двумя больными, что делало ее собственное положение почти невыносимым. Раз она попробовала предложить очень энергическую меру Привалову...
Мы до сих пор
ничего не говорили о маленьком существе, жизнь которого пока еще так мало переходила границы чисто растительных процессов: это
была маленькая годовалая девочка Маня, о которой рассказывал Привалову на Ирбитской ярмарке Данилушка.
— Я
не говорю: сейчас, завтра… — продолжал он тем же шепотом. — Но я всегда скажу тебе только то, что Привалов любил тебя раньше и любит теперь… Может
быть, из-за тебя он и наделал много лишних глупостей! В другой раз нельзя полюбить, но ты можешь привыкнуть и уважать второго мужа… Деточка,
ничего не отвечай мне сейчас, а только скажи, что подумаешь, о чем я тебе говорил сейчас. Если хочешь, я
буду тебя просить на коленях…