Не прошло недели деревенского житья, как Надежда Васильевна почувствовала уже, что времени у нее не хватает для самой неотступной работы,
не говоря уже о том, что было бы желательно сделать. Приходилось, как говорится, разрываться на части, чтобы везде поспеть: проведать опасную родильницу, помочь нескольким больным бабам, присмотреть за выброшенными на улицу ребятишками… А там уже до десятка белоголовых мальчуганов и девчонок исправно являлись к Надежде Васильевне каждое утро, чтобы «происходить грамоту».
Неточные совпадения
Александр Привалов, потерявший голову в этой бесконечной оргии, совсем изменился и, как
говорили о нем, — задурил. Вконец притупившиеся нервы и расслабленные развратом чувства
не могли
уже возбуждаться вином и удовольствиями: нужны были человеческие страдания, стоны, вопли, человеческая кровь.
Собственно
говоря, такое разделение существовало только для одной Марьи Степановны, которая
уже в течение десяти лет
не переступала порога половины мужа.
— Ну, это ты
уж напрасно
говоришь, — строго проговорила Марья Степановна. —
Не подумал… Это твои родовые иконы; деды и прадеды им молились. Очень
уж вы нынче умны стали, гордость одолела.
— Виктор отличный парень, только
уж как попало ему в голову — и понес всякую чепуху, —
говорил Веревкин, делая вид, что
не замечает смущения Привалова.
— Так вы
говорите, что Привалов
не будет пользоваться вниманием женщин? — задумчиво спрашивала Агриппина Филипьевна
уже во второй раз.
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое
говорило: «Вы
уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что
уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был
уже на пути к известности,
не в пример другим уездным городам.
«
Уж не болен ли,
говорит, Сереженька с дороги-то, или, может, на нас сердится…» А я ей прямо так и сказал: «Вздор, за задние ноги приволоку тебе твоего Сереженьку…» Нет, кроме шуток, едем поскорее, мне, право, некогда.
Больно
уж,
говорят, дерзко он суд ведет, ну, и тоже такая гуляка, что
не приведи истинный Христос.
— А ведь я думал, что вы
уже были у Ляховского, —
говорил Половодов на дороге к передней. — Помилуйте, сколько времени прошло, а вы все
не едете. Хотел сегодня сам ехать к вам.
— А я у вас был, Сергей Александрыч, — заговорил своим хриплым голосом Данилушка. — Да меня
не пустил ваш холуй…
Уж я бы ему задал, да,
говорит, барин болен.
— А я так думаю, Хиония Алексеевна, что этот ваш Привалов выеденного яйца
не стоит… Поживет здесь, получит наследство и преспокойнейшим образом уедет, как приехал сюда. Очень
уж много
говорят о нем — надоело слушать…
Привалову казалось с похмелья, что постукивает
не на мельнице, а у него в голове. И для чего он напился вчера? Впрочем, нельзя, мужики обиделись бы. Да и какое это пьянство, ежели разобрать? Самое законное, такая
уж причина подошла, как
говорят мужики. А главное, ничего похожего
не было на шальное пьянство узловской интеллигенции, которая всегда пьет, благо нашлась водка.
— Знаете, душечка, на что сердится ваш муженек? —
говорила Хина. — О, все эти мужчины, как монеты, походят друг на друга… Я считала его идеальным мужчиной, а оказывается совсем другое! Пока вы могли рассчитывать на богатое наследство, он ухаживал за вами, а как у вас
не оказалось ничего, он и отвернул нос.
Уж поверьте мне!
—
Уж больно про него много нехорошего
говорят: и пьяница-то, и картежник, и обирало, —
говорила Марья Степановна, защищая свой семейный очаг от вторжения иноплеменных. — Конечно, Витю он защищает, так
уж я его всячески ублаготворю… Только это все другое, а
не обед.
— Я думал об этом, Надежда Васильевна, и могу вам сказать только то, что Зося
не имеет никакого права что-нибудь
говорить про вас, — ответил доктор. — Вы, вероятно, заметили
уже, в каком положении семейные дела Зоси… Я с своей стороны только могу удивляться, что она еще до сих пор продолжает оставаться в Узле. Самое лучшее для нее — это уехать отсюда.
— Верно, все верно
говоришь, только кровь-то в нас великое дело, Николай Иваныч.
Уж ее, брат,
не обманешь, она всегда скажется… Ну, опять и то сказать, что бывают детки ни в мать, ни в отца. Только я тебе одно скажу, Николай Иваныч:
не отдам за тебя Верочки, пока ты
не бросишь своей собачьей должности…
В коротких, но определительных словах изъяснил, что уже издавна ездит он по России, побуждаемый и потребностями, и любознательностью; что государство наше преизобилует предметами замечательными,
не говоря уже о красоте мест, обилии промыслов и разнообразии почв; что он увлекся картинностью местоположенья его деревни; что, несмотря, однако же, на картинность местоположенья, он не дерзнул бы никак обеспокоить его неуместным заездом своим, если бы не случилось что-то в бричке его, требующее руки помощи со стороны кузнецов и мастеров; что при всем том, однако же, если бы даже и ничего не случилось в его бричке, он бы не мог отказать себе в удовольствии засвидетельствовать ему лично свое почтенье.
Неточные совпадения
Хлестаков. Я
уж не помню твоих глупых счетов.
Говори, сколько там?
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и
говорю ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович
уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая,
не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
«На что,
говорит, тебе муж? он
уж тебе
не годится».
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то
уж говоря, чтоб какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет
уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и
уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай:
говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего
не могу сказать. Да и странно
говорить: нет человека, который бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это
уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого
говорят.