Неточные совпадения
Idee fixe [Навязчивая идея (фр.)] Хионии Алексеевны была создать из своей гостиной великосветский салон, где бы молодежь училась
хорошему тону и довершала свое образование на живых образцах, люди с весом могли себя показать, женщины — блеснуть своей красотой и нарядами, заезжие артисты и артистки — найти покровительство, местные таланты —
хороший совет и поощрение и
все молодые девушки — женихов, а
все молодые люди — невест.
— Ах, Марья Степановна!.. Уж я не стала бы напрасно вас тревожить. Нарочно пять раз посылала Матрешку, а она через буфетчика от приваловского человека
всю подноготную разузнала. Только устрой, господи, на пользу!.. Уж если это не жених, так
весь свет пройти надо: и молодой, и красивый, и богатый. Мил-лио-нер… Да ведь вам
лучше это знать!
— Все-таки, папа, самые
хорошие из них были ужасными людьми. Везде самодурство, произвол, насилие… Эта бедная Варвара Гуляева, мать Сергея Александрыча, — сколько, я думаю, она вынесла…
— Конечно, он вам зять, — говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да.
Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к вам относится немного критически… Да-с. Что он директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой не достанешь! Ведь не
всем же быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
— Нет, зачем пустое говорить… Мне
все едино, что твой вексель, что прошлогодний снег! Уж ты, как ни на есть,
лучше без меня обойдись…
Иван Яковлич ничего не отвечал, а только посмотрел на дверь, в которую вышел Привалов «Эх, хоть бы частичку такого капитала получить в наследство, — скромно подумал этот благочестивый человек, но сейчас же опомнился и мысленно прибавил: — Нет, уж
лучше так,
все равно отобрали бы хористки, да арфистки, да Марья Митревна, да та рыженькая… Ах, черт ее возьми, эту рыженькую… Препикантная штучка!..»
— Да я его не хаю, голубчик, может, он и
хороший человек для тебя, я так говорю. Вот
все с Виктором Васильичем нашим хороводится… Ох-хо-хо!.. Был, поди, у Веревкиных-то?
— Покорно вас благодарю, — говорит Илья, пятясь к двери, как бегемот. — Мне что, я рад служить
хорошим господам. Намедни кучер приходил от Панафидиных и
все сманивал меня… И прибавка и насчет водки… Покорно вас благодарю.
— Да бог его знает… Он, кажется, служил в военной службе раньше… Я иногда, право, боюсь за моих девочек: молодо-зелено, как раз и головка закружится, только доктор
все успокаивает… Доктор прав: самая страшная опасность та, которая подкрадывается к вам темной ночью, тишком, а тут
все и
все налицо. Девочкам во всяком случае
хороший урок… Как вы думаете?
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу, где опять
все время разговор шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших, они не могли попасть в прежний
хороший и доверчивый тон, как это было до размолвки. Когда Привалов рассказал
все, что сам узнал из бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал головой и задумчиво проговорил...
—
Все это не то… нет, не то! Ты бы вот на заводы-то сам съездил поскорее, а поверенного в Мохов послал, пусть в дворянской опеке наведет справки…
Все же
лучше будет…
— Привалов действительно
хороший человек, — соглашалась девушка, — но нам с тобой он принес немало зла. Его появление в Узле разрушило
все планы. Я целую зиму подготовляла отца к тому, чтобы объявить ему… ну, что мы…
— Ах, старый хрен, успел уж набрехать по
всему дому, — проговорил он, косясь на Луку. — Здравствуйте, барышня…
Хорошеете, сударыня, да цветете.
— Ах, какая прелестная ваза! Какой милый коврик… — шептала Хина, ощупывая вещи дрожавшими руками; она вперед смаковала свою добычу и успела прикинуть в уме, какие вещи она возьмет себе и какие уступит Агриппине Филипьевне. Конечно, себе Хиония Алексеевна облюбовала самые
хорошие вещи, а своей приятельнице великодушно предоставила
все то, что было похуже.
— Да так… Ведь
все равно ты бросил заводы, значит, они ничего не проиграют, если перейдут в другие руки, которые сумеют взяться за дело
лучше нашего.
— Да, с этой стороны Лоскутов понятнее. Но у него есть одно совершенно исключительное качество… Я назвал бы это качество притягательной силой, если бы речь шла не о живом человеке. Говорю серьезно… Замечаешь, что чувствуешь себя как-то
лучше и умнее в его присутствии; может быть, в этом и
весь секрет его нравственного влияния.
— А, черрт… Брось ты свою мельницу, — лепетал пьяный инженер, хватая Привалова за рукав. — Ей-богу, брось… Ну ее к нелегкому!.. А мы тебя
лучше женим… Господа, давайте женим Сергея Александрыча; тогда
все пойдет как по маслу.
— Вы не можете… Ха-ха!.. И вот единственный человек, которого я уважала… Отчего вы не скажете мне прямо?.. Ведь я умела же побороть свой девический стыд и первая сказала, что вас люблю… Да… а вы даже не могли отплатить простой откровенностью на мое признание, а спрятались за пустую фразу. Да, я в настоящую минуту в тысячу раз
лучше вас!.. Я теперь поняла
все… вы любите Надежду Васильевну… Да?
Пользуясь
хорошим расположением хозяина, Бахарев заметил, что он желал бы переговорить о деле, по которому приехал. При одном слове «дело» Ляховский
весь изменился, точно его ударили палкой по голове. Даже жалко было смотреть на него, — так он съежился в своем кресле, так глупо моргал глазами и сделал такое глупое птичье лицо.
Лучше уж прямо принять
все на свою голову и с спокойной совестью оставить отцовский дом.
— Если человек, которому я отдала
все,
хороший человек, то он и так будет любить меня всегда… Если он дурной человек, — мне же
лучше: я всегда могу уйти от него, и моих детей никто не смеет отнять от меня!.. Я не хочу лжи, папа… Мне будет тяжело первое время, но потом
все это пройдет. Мы будем жить хорошо, папа… честно жить. Ты увидишь
все и простишь меня.
— Папа будет вам очень рад, — ответила Зося за доктора. — Только он ничего не говорит пока, но
всех узнает отлично… Ему было немного
лучше, но дорога испортила.
Проект Зоси был встречен с большим сочувствием, особенно доктором, потому что в самом деле чего же
лучше: чем бестолково толочься по курзалу, полезнее в тысячу раз получать
все блага природы из первых рук.
Разобраться в этом странном наборе фраз было крайне трудно, и Привалов чувствовал себя очень тяжело, если бы доктор не облегчал эту трудную задачу своим участием. Какой это был замечательно
хороший человек! С каким ангельским терпением выслушивал он влюбленный бред Привалова. Это был настоящий друг, который являлся лучшим посредником во
всех недоразумениях и маленьких размолвках.
Все с напряженным вниманием следили за этой работой, которая совершалась вполне форменно —
лучше требовать нельзя.
Все, и
хорошее и дурное, Привалов переживал один на один, не требуя ничьего участия, ни совета, ни сочувствия.
— Доктор, вы ошибаетесь, — возражал Привалов. — Что угодно, только Зося самая неувлекающаяся натура, а скорее черствая и расчетливая. В ней есть свои
хорошие стороны, как во всяком человеке, но
все зло лежит в этой неустойчивости и в вечной погоне за сильными ощущениями.
Привалов перезнакомился кое с кем из клубных игроков и, как это бывает со
всеми начинающими, нашел, что, право, это были очень
хорошие люди и с ними было иногда даже весело; да и самая игра, конечно, по маленькой, просто для препровождения времени, имела много интересного, а главное, время за сибирским вистом с винтом летело незаметно; не успел оглянуться, а уж на дворе шесть часов утра.
—
Лучше так отдай мне деньги,
все равно проиграешь, — отвечала Катерина Ивановна.
— Устрой, господи,
все на пользу! — крестился старик. — На что
лучше… Николай-то Иваныч золотая душа, ежели его в руках держать. Вере-то Васильевне, пожалуй, трудновато будет совладать с им на первых порах… Только же и слово сказал: «в семена пойду!» Ах ты, господи батюшко!
— Нет, уж
лучше так, Василий Назарыч. Я живой ногой сбегаю на мельницу, что и как, а потом уж вместе и пойдемте туда. Оно
все как-то смутительно…