Неточные совпадения
Надежда Васильевна, старшая дочь Бахаревых, была высокая симпатичная девушка лет двадцати. Ее, пожалуй, можно было назвать красивой, но на Маргариту она уже совсем не походила. Сравнение Хионии Алексеевны вызвало на ее полном
лице спокойную улыбку, но темно-серые глаза, опушенные густыми черными ресницами, смотрели из-под тонких бровей серьезно и задумчиво. Она откинула рукой пряди светло-русых гладко зачесанных волос, которые выбились у нее из-под летней соломенной шляпы, и спокойно проговорила...
Вечером этого многознаменательного дня в кабинете Василья Назарыча происходила такая сцена. Сам старик полулежал на свеем диване и был бледнее обыкновенного. На низенькой деревянной скамеечке, на которую Бахарев обыкновенно ставил свою больную ногу, теперь сидела
Надежда Васильевна с разгоревшимся
лицом и с блестящими глазами.
В эти минуты одиночества, когда Привалов насильно усаживал себя за какую-нибудь книгу или за вычисления по каким-нибудь планам, он по десяти раз перебирал в своей памяти все, в чем действующим
лицом являлась
Надежда Васильевна.
Этот старинный дом, эти уютные комнаты, эта старинная мебель, цветы,
лица прислуги, самый воздух — все это было слишком дорого для него, и именно в этой раме
Надежда Васильевна являлась не просто как всякая другая девушка, а последним словом слишком длинной и слишком красноречивой истории, в которую было вплетено столько событий и столько дорогих имен.
Надежда Васильевна очень горячо развила свою основную мысль о диссонансах, и Привалов с удивлением смотрел на нее все время:
лицо ее было залито румянцем, глаза блестели, слова вырывались неудержимым потоком.
Надежда Васильевна, не слушая болтовни Луки, торопливо шла уже в переднюю, где и встретилась
лицом к
лицу с самим Данилой Семенычем, который, очевидно, уже успел пропустить с приезда и теперь улыбался широчайшей, довольной улыбкой, причем его калмыцкие глаза совсем исчезали, превращаясь в узкие щели.
В сдержанном выражении
лиц, в уверенных взглядах
Надежда Васильевна, как по книге, читала совершавшуюся перед ней тяжелую борьбу.
— Конечно, Зося и
Надежда Васильевна… — ответила Антонида Ивановна, делая равнодушное
лицо.
Надежда Васильевна чувствовала, как над ее головою наклонилось искаженное гневом
лицо отца, как сжимались его кулаки, как дрожало все его тело, и покорно ждала, когда он схватит ее и вышвырнет за порог.
Надежда Васильевна заговорила на эту тему, глаза у нее блестели, а на
лице выступил яркий румянец.
Когда первый прилив радости миновал,
Надежда Васильевна почувствовала неприятное сомнение: именно, ей казалось, что отец не высказал прямо цели своего приезда и что-то скрывает от нее. Это было написано на его
лице, хотя он и старался замаскировать что-то.
Неточные совпадения
— Дарья Александровна! — сказал он, теперь прямо взглянув в доброе взволнованное
лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. — Я бы дорого дал, чтобы сомнение еще было возможно. Когда я сомневался, мне было тяжело, но легче, чем теперь. Когда я сомневался, то была
надежда; но теперь нет
надежды, и я всё-таки сомневаюсь во всем. Я так сомневаюсь во всем, что я ненавижу сына и иногда не верю, что это мой сын. Я очень несчастлив.
— Хорошо, хорошо, поскорей, пожалуйста, — отвечал Левин, с трудом удерживая улыбку счастья, выступавшую невольно на его
лице. «Да, — думал он, — вот это жизнь, вот это счастье! Вместе, сказала она, давайте кататься вместе. Сказать ей теперь? Но ведь я оттого и боюсь сказать, что теперь я счастлив, счастлив хоть
надеждой… А тогда?… Но надо же! надо, надо! Прочь слабость!»
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала эта перемена выражения на
лице Кити, и то уверял себя, что есть
надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его
надежда безумна, а между тем чувствовал себя совсем другим человеком, не похожим на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
Тарас поглядел на этого Соломона, какого ещё не было на свете, и получил некоторую
надежду. Действительно, вид его мог внушить некоторое доверие: верхняя губа у него была просто страшилище; толщина ее, без сомнения, увеличилась от посторонних причин. В бороде у этого Соломона было только пятнадцать волосков, и то на левой стороне. На
лице у Соломона было столько знаков побоев, полученных за удальство, что он, без сомнения, давно потерял счет им и привык их считать за родимые пятна.
Жиды начали опять говорить между собою на своем непонятном языке. Тарас поглядывал на каждого из них. Что-то, казалось, сильно потрясло его: на грубом и равнодушном
лице его вспыхнуло какое-то сокрушительное пламя
надежды —
надежды той, которая посещает иногда человека в последнем градусе отчаяния; старое сердце его начало сильно биться, как будто у юноши.