Он рассматривал потемневшее полотно и несколько раз тяжело вздохнул: никогда еще ему не было так жаль матери, как именно теперь, и никогда он так не желал ее видеть, как в настоящую минуту. На
душе было так хорошо, в голове было столько мыслей, но с кем поделиться ими, кому открыть душу! Привалов чувствовал всем существом своим, что его жизнь осветилась каким-то новым светом, что-то, что его мучило и давило еще так недавно, как-то отпало само собой, и будущее было так ясно, так хорошо.
Неточные совпадения
Чтобы выполнить во всех деталях этот грандиозный план, у Заплатиных не хватало средств, а главное, что
было самым больным местом в
душе Хионии Алексеевны, — ее салон обходили первые узловские богачи — Бахаревы, Ляховские и Половодовы.
Чтобы довершить характеристику той жизни, какая шла в домике Заплатиных, нужно сказать, что французский язык
был его
душой, альфой и омегой.
— Папа, пожалей меня, — говорила девушка, ласкаясь к отцу. — Находиться в положении вещи, которую всякий имеет право приходить осматривать и приторговывать… нет, папа, это поднимает такое нехорошее чувство в
душе! Делается как-то обидно и вместе с тем гадко… Взять хоть сегодняшний визит Привалова: если бы я не должна
была являться перед ним в качестве товара, которому только из вежливости не смотрят в зубы, я отнеслась бы к нему гораздо лучше, чем теперь.
Это
была полная чаша во вкусе того доброго старого времени, когда произвол, насилия и все темные силы крепостничества уживались рядом с самыми светлыми проявлениями человеческой
души и мысли.
Они
были круглыми сиротами и всеми силами молодой
души приросли к гуляевскому дому.
Эти разговоры с дочерью оставляли в
душе Василия Назарыча легкую тень неудовольствия, но он старался ее заглушить в себе то шуткой, то усиленными занятиями. Сама Надежда Васильевна очень мало думала о Привалове, потому что ее голова
была занята другим. Ей хотелось поскорее уехать в Шатровские заводы, к брату. Там она чувствовала себя как-то необыкновенно легко. Надежде Васильевне особенно хотелось уехать именно теперь, чтобы избавиться от своего неловкого положения невесты.
Но там все это
было проникнуто таким чудным выражением женской мягкости, все линии дышали такой чистотой, — казалось, вся
душа выливалась в этом прямом взгляде темно-серых глаз.
У нее
была отличная коляска, пара порядочных рысаков, возможность ездить по магазинам и модисткам сколько
душе угодно — чего же ей больше желать!
— Ну, не
буду, не
буду… — согласился Виктор Васильич. — Я как-нибудь после Сергею Александрычу доскажу одному. Где эти кислые барышни заведутся, и поговорить ни о чем нельзя. Вон Зося, так ей все равно: рассказывай, что
душе угодно.
Эта заунывная песня полилась с тем простым, хватавшим за
душу выражением, с каким
поет ее простой народ и никогда не
поют на сцене.
Этот разговор
был прерван появлением Марьи Степановны, которая несколько времени наблюдала разговаривавших в дверную щель. Ее несказанно удивлял этот дружеский характер разговора, хотя его содержание она не могла расслышать. «И не разберешь их…» — подумала она, махнув рукой, и в ее
душе опять затеплилась несбыточная мечта. «Чего не бывает на свете…» — думала старуха.
— Ничего, голубушка, перемелется — мука
будет, — утешала старушка, ковыряя свою бесконечную работу. — Как быть-то… Своеобычлива у вас маменька-то, ну да это ничего, душа-то у нее добрая.
Зося хотя и не отказывалась давать советы Альфонсу Богданычу, но у нее на
душе совсем
было не то. Она редко выходила из своей комнаты и
была необыкновенно задумчива. Такую перемену в характере Зоси раньше всех заметил, конечно, доктор, который не переставал осторожно наблюдать свою бывшую ученицу изо дня в день.
Привалов
пил день за днем эту сладкую отраву любви, убаюканный кошачьими ласками этой женщины, умевшей безраздельно овладеть его мягкой, податливой
душой.
— Я ничего не требую от тебя… Понимаешь — ничего! — говорила она Привалову. — Любишь — хорошо, разлюбишь — не
буду плакать… Впрочем, часто у меня является желание
задушить тебя, чтобы ты не доставался другой женщине. Иногда мне хочется, чтобы ты обманывал меня, даже бил… Мне мало твоих ласк и поцелуев, понимаешь? Ведь русскую бабу нужно бить, чтобы она
была вполне счастлива!..
Оно
было так необъятно, такой властной силой окрыляло его
душу, точно поднимало над землей, где недоставало воздуху и делалось тесно.
Напрасно старик искал утешения в сближении с женой и Верочкой. Он горячо любил их, готов
был отдать за них все, но они не могли ему заменить одну Надю. Он слишком любил ее, слишком сжился с ней, прирос к ней всеми старческими чувствами, как старый пень, который пускает молодые побеги и этим протестует против медленного разложения. С кем он теперь поговорит по
душе? С кем посоветуется, когда взгрустнется?..
Все эти гости
были самым больным местом в
душе Привалова, и он никак не мог понять, что интересного могла находить Зося в обществе этой гуляющей братии. Раз, когда Привалов зашел в гостиную Зоси, он сделался невольным свидетелем такой картины: «Моисей» стоял в переднем углу и, закрывшись ковром, изображал архиерея, Лепешкин служил за протодьякона, а Половодов, Давид, Иван Яковлич и горные инженеры представляли собой клир. Сама Зося хохотала как сумасшедшая.
Когда он выехал за город, то уж почувствовал заметное облегчение; именно ему необходимо
было вырваться на деревенский простор и отдохнуть
душой на бесконечном раздолье полей, чтобы освободиться от давившего его кошмара.
Привалов сначала не верил, но желание
быть счастливым
было настолько велико, что он забывал все старое и снова отдавался
душой своей Зосе.
— Может
быть… От
души желал бы ошибиться.
Может
быть, она не отдалась еще Половодову — для такого обмана она слишком
была расчетливой и холодной, — но, что гораздо хуже, она принадлежала Половодову
душой.
—
Были и знакомые… Как не
быть! Животики надорвали, хохочут над Данилушкой… Ох-хо-хо! Горе
душам нашим… Вот как, матушка ты наша, Катерина Ивановна!.. Не гляди на нас, что мы старые да седые: молодому супротив нас еще не уколоть… Ей-богу!.. Только вот Ивана Яковлича не
было, а то бы еще чище штуку сыграли.
Привалова вдруг охватило страстное желание рассказать — нет, исповедаться ей во всем, никому больше, а только ей одной. Все другие могли видеть одну только внешность, а ей он откроет свою
душу; пусть она казнит его своим презрением. Сейчас и здесь же. Ему
будет легче…
— Устрой, господи, все на пользу! — крестился старик. — На что лучше… Николай-то Иваныч золотая
душа, ежели его в руках держать. Вере-то Васильевне, пожалуй, трудновато
будет совладать с им на первых порах… Только же и слово сказал: «в семена пойду!» Ах ты, господи батюшко!
Приисковое дело пришлось ему как раз по
душе, и Василий Назарыч как нельзя больше
был доволен своим помощником.
Неточные совпадения
Городничий. Я бы дерзнул… У меня в доме
есть прекрасная для вас комната, светлая, покойная… Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая честь… Не рассердитесь — ей-богу, от простоты
души предложил.
Городничий. А уж я так
буду рад! А уж как жена обрадуется! У меня уже такой нрав: гостеприимство с самого детства, особливо если гость просвещенный человек. Не подумайте, чтобы я говорил это из лести; нет, не имею этого порока, от полноты
души выражаюсь.
Анна Андреевна. Ну вот, уж целый час дожидаемся, а все ты с своим глупым жеманством: совершенно оделась, нет, еще нужно копаться…
Было бы не слушать ее вовсе. Экая досада! как нарочно, ни
души! как будто бы вымерло все.
Колода
есть дубовая // У моего двора, // Лежит давно: из младости // Колю на ней дрова, // Так та не столь изранена, // Как господин служивенькой. // Взгляните: в чем
душа!
Глеб — он жаден
был — соблазняется: // Завещание сожигается! // На десятки лет, до недавних дней // Восемь тысяч
душ закрепил злодей, // С родом, с племенем; что народу-то! // Что народу-то! с камнем в воду-то! // Все прощает Бог, а Иудин грех // Не прощается. // Ой мужик! мужик! ты грешнее всех, // И за то тебе вечно маяться!