Неточные совпадения
— Ах! Марья Степановна… — встрепенулась Хиония Алексеевна всеми своими бантами, вскакивая с дивана. В скобках заметим, что
эти банты служили не столько
для красоты, сколько
для прикрытия пятен и дыр. — А я действительно с добрыми вестями к вам.
Для своих пятидесяти пяти лет она сохранилась поразительно, и, глядя на ее румяное свежее лицо с большими живыми темными глазами, никто бы не дал ей
этих лет.
Последняя фраза целиком долетела до маленьких розовых ушей Верочки, когда она подходила к угловой комнате с полной тарелкой вишневого варенья. Фамилия Привалова заставила ее даже вздрогнуть… Неужели
это тот самый Сережа Привалов, который учился в гимназии вместе с Костей и когда-то жил у них? Один раз она еще укусила его за ухо, когда они играли в жгуты… Сердце Верочки по неизвестной причине забило тревогу, и в голове молнией мелькнула мысль: «Жених… жених
для Нади!»
Привалов шел за Василием Назарычем через целый ряд небольших комнат, убранных согласно указаниям моды последних дней. Дорогая мягкая мебель, ковры, бронза, шелковые драпировки на окнах и дверях — все дышало роскошью, которая невольно бросалась в глаза после скромной обстановки кабинета. В небольшой голубой гостиной стояла новенькая рояль Беккера;
это было новинкой
для Привалова, и он с любопытством взглянул на кучку нот, лежавших на пюпитре.
Привалов поздоровался с девушкой и несколько мгновений смотрел на нее удивленными глазами, точно стараясь что-то припомнить. В
этом спокойном девичьем лице с большими темно-серыми глазами
для него было столько знакомого и вместе с тем столько нового.
Эта похвала заставила Марью Степановну даже покраснеть; ко всякой старине она питала нечто вроде благоговения и особенно дорожила коллекцией старинных сарафанов, оставшихся после жены Павла Михайловича Гуляева «с материной стороны». Она могла рассказать историю каждого из
этих сарафанов, служивших
для нее живой летописью и биографией давно умерших дорогих людей.
Жизнь оставалась еще впереди,
для нее откладывалось время год за годом, а между тем приходилось уже вычеркивать из
этой жизни целых тридцать лет.
Приваловы, как и другие заводчики, открыто держали всяких беглых и беспаспортных бродяг, потому что
этот разношерстный гулящий люд составлял
для них главную рабочую силу.
Марья Степановна как женщина окружила жизнь в
этом доме целым ореолом святых
для нее воспоминаний.
— Не видать бы Привалову моей Варвары, как своих ушей, только уж, видно, такое его счастье… Не
для него
это дерево растилось, Вася, да, видно, от своей судьбы не уйдешь. Природа-то хороша приваловская… Да и заводов жаль, Вася: погинули бы ни за грош. Ну, да уж теперь нечего тужить: снявши голову, по волосам не плачут.
Это был атлетически сложенный человек, выпивавший зараз дюжину шампанского и ходивший,
для потехи своего патрона, на медведя один на один.
У нее
для всех обиженных судьбой и людьми всегда было в запасе ласковое, теплое слово, она умела и утешить, и погоревать вместе, а при случае и поплакать; но Верочка умела и не любить, — ее трудно было вывести из себя, но раз
это произошло, она не забывала обиды и не умела прощать.
Хиония Алексеевна в
эти немногие дни не только не имела времени посетить свою приятельницу, но даже потеряла всякое представление о переменах дня и ночи. У нее был полон рот самых необходимых хлопот, потому что нужно было приготовить квартиру
для Привалова в ее маленьком домике. Согласитесь, что
это была самая трудная и сложная задача, какую только приходилось когда-нибудь решать Хионии Алексеевне. Но прежде мы должны сказать, каким образом все
это случилось.
— Конечно, только пока… — подтверждала Хиония Алексеевна. — Ведь не будет же в самом деле Привалов жить в моей лачуге… Вы знаете, Марья Степановна, как я предана вам, и если хлопочу, то не
для своей пользы, а
для Nadine.
Это такая девушка, такая… Вы не знаете ей цены, Марья Степановна! Да… Притом, знаете, за Приваловым все будут ухаживать, будут его ловить… Возьмите Зосю Ляховскую, Анну Павловну, Лизу Веревкину — ведь все невесты!.. Конечно, всем им далеко до Nadine, но ведь чем враг не шутит.
Она готова была сделать все
для Привалова, даже сделать не из корыстных видов, как она поступала обыкновенно, а просто потому, что
это нужно было
для Привалова,
это могло понравиться Привалову.
— Опять… — произносила Хиония Алексеевна таким тоном, как будто каждый шаг Привалова по направлению к бахаревскому дому был
для нее кровной обидой. — И чего он туда повадился? Ведь в
этой Nadine, право, даже интересного ничего нет… никакой женственности. Удивляюсь, где только у
этих мужчин глаза… Какой-нибудь синий чулок и… тьфу!..
Ход в моленную был проведен из темного чуланчика, который был устроен рядом со спальней Марьи Степановны; задняя стенка
этого чулана составляла дверь в моленную и
для окончательной иллюзии была завешана какими-то старыми шубами.
— Плетет кружева, вяжет чулки… А как хорошо она относится к людям! Ведь
это целое богатство — сохранить до глубокой старости такое теплое чувство и стать выше обстоятельств. Всякий другой на ее месте давно бы потерял голову, озлобился, начал бы жаловаться на все и на всех. Если бы
эту женщину готовили не специально
для богатой, праздной жизни, она принесла бы много пользы и себе и другим.
— Нет,
для вас радость не велика, а вот вы сначала посоветуйтесь с Константином Васильичем, — что он скажет вам, а я подожду. Дело очень важное, и вы не знаете меня. А пока я познакомлю вас, с кем нам придется иметь дело… Один из ваших опекунов, именно Половодов, приходится мне beau fr####re'ом, [зятем (фр.).] но
это пустяки… Мы подтянем и его. Знаете русскую пословицу: хлебцем вместе, а табачком врозь.
Этот старинный дом,
эти уютные комнаты,
эта старинная мебель, цветы, лица прислуги, самый воздух — все
это было слишком дорого
для него, и именно в
этой раме Надежда Васильевна являлась не просто как всякая другая девушка, а последним словом слишком длинной и слишком красноречивой истории, в которую было вплетено столько событий и столько дорогих имен.
— Откуда вы все
это узнали и…
для чего?
— Из любопытства, Александр Павлыч, из любопытства. Таким образом, дворянская опека всегда будет в наших руках, и она нам пригодится… Дальше. Теперь
для вас самое главное неудобство заключается в том, что вас, опекунов, двое, и из
этого никогда ничего не выйдет. Стоит отыскаться Титу Привалову, который как совершеннолетний имеет право выбирать себе опекуна сам, и тогда положение ваше и Ляховского сильно пошатнется: вы потеряете все разом…
Половодов охотно отвечал на все вопросы милого дядюшки, но
этот родственный обыск снова немного покоробил его, и он опять подозрительно посмотрел на дядюшку; но прежнего смешного дядюшки
для Половодова уже не существовало, а был другой, совершенно новый человек, который возбуждал в Половодове чувство удивления и уважения.
— Привалов… Гм… Привалов очень сложная натура, хотя он кажется простачком. В нем постоянно происходит внутренняя борьба… Ведь вместе с правами на наследство он получил много недостатков и слабостей от своих предков. Вот
для вас
эти слабости-то и имеют особенную важность.
— Да
это и необходимо
для первого раза… Нам Ляховский пригодится. Он пока затянет дело об опеке…
«Сестры Бахаревы, Алла, Анна Павловна, Аня Пояркова… черт знает, что
это за народ:
для чего они живут, одеваются, выезжают, —
эти жалкие создания, не годные никуда и ни на что, кроме замужества, которым исчерпываются все их цели, надежды и желания.
«Ну, да
это пустяки: было бы болото — черти будут, — утешал себя Половодов; он незаметно
для себя пил вино стакан за стаканом и сильно опьянел. — А вот дядюшка —
это в своем роде восьмое чудо света… Ха-ха-ха!.. Перл…»
После своего визита к Половодову Привалов хотел через день отправиться к Ляховскому. Не побывав у опекунов, ему неловко было ехать в Шатровские заводы, куда теперь его тянуло с особенной силой, потому что Надежда Васильевна уехала туда.
Эта последняя причина служила
для Привалова главной побудительной силой развязаться поскорее с неприятным визитом в старое приваловское гнездо.
Антонида Ивановна, по мнению Бахаревой, была первой красавицей в Узле, и она часто говорила, покачивая головой: «Всем взяла
эта Антонида Ивановна, и полнотой, и лицом, и выходкой!» При
этом Марья Степановна каждый раз с коротким вздохом вспоминала, что «вот у Нади,
для настоящей женщины, полноты недостает, а у Верочки кожа смуглая и волосы на руках, как у мужчины».
В какой форме он
это сделает, — пока
для него еще не ясно, и придется действовать сообразно указаниям опыта.
Эта истина особенно справедлива
для России, которая надолго еще останется земледельческой страной по преимуществу.
Особенно
это важно
для меня: у меня столько дел, столько служащих, прислуги… да они по зернышку разнесут все, что я наживал годами.
За Приваловым оставалось в
этой игре то преимущество, что
для Ляховского он являлся все-таки неизвестной величиной.
Все-таки как источник богатства Ляховского, так и размеры
этого богатства оставались
для обывателей уездного городка и всей губернии неразрешимой загадкой.
О странностях Ляховского, о его страшной скупости ходили тысячи всевозможных рассказов, и нужно сознаться, что большею частью они были справедливы. Только, как часто бывает в таких случаях, люди из-за
этой скупости и странностей не желают видеть того, что их создало. Наживать
для того, чтобы еще наживать, — сделалось той скорлупой, которая с каждым годом все толще и толще нарастала на нем и медленно хоронила под своей оболочкой живого человека.
Правда, по наружному виду
это трудно было отгадать, но оно чувствовалось во всем, и Ляховский искренне жалел об
этом невыгодном
для него обстоятельстве.
—
Для нас
этот Лоскутов просто находка, — продолжал развивать свою мысль Ляховский. — Наши барышни, если разобрать хорошенько, в сущности, и людей никаких не видали, а тут смотри, учись и стыдись за свою глупость. Хе-хе… Посмотрели бы вы, как они притихнут, когда Лоскутов бывает здесь: тише воды, ниже травы. И понятно: какие-нибудь провинциальные курочки, этакие цыплятки — и вдруг настоящий орел… Да вы только посмотрите на него: настоящая Азия, фаталист и немного мистик.
Эти слова
для Ляховского были ударом грома, и он только бессильно съежился в своем кресле, как приколотый пузырь. Дядюшка принял серьезный вид и вытянул губы.
—
Для вас прежде всего важно выиграть время, — невозмутимо объяснял дядюшка, — пока Веревкин и Привалов будут хлопотать об уничтожении опеки, мы устроим самую простую вещь — затянем дело. Видите ли, есть в Петербурге одна дама. Она не куртизанка, как принято понимать
это слово, вот только имеет близкие сношения с теми сферами, где…
— Разница в том, что у
этих детей все средства в руках
для выполнения их так нужно. Но ведь
это только со стороны кажется странным, а если стать на точку зрения отца — пожалуй, смешного ничего и нет.
Хиония Алексеевна напрасно билась своей остроумной головой о ту глухую стену, которую
для нее представляли теперь
эти ненавистные Бахаревы, Половодовы и Ляховские.
Только книга в почерневшем кожаном переплете с медными застежками была новостью
для Привалова, и он машинально рассматривал теперь тисненые узоры на обложке
этой книги, пока Марья Степановна как ни в чем не бывало перебирала разные пустяки, точно они только вчера расстались и в их жизни ничего не произошло нового.
Открытая неприязнь Верочки была легче
для Привалова, чем
эта чисто раскольничья политика гордой старухи.
Давно ли вся
эта комната была
для него дорогим уголком, и он все любил в ней, начиная с обоев и кончая геранями и белыми занавесками в окнах.
Раньше она как-то индифферентно относилась к
этим двум половинам, но теперь их смысл
для нее выяснился вполне: Марья Степановна и не думала смиряться, чтобы по крайней мерс дойти до кабинета больного мужа, — напротив, она, кажется, никогда еще не блюла с такой щепетильностью святую отчужденность своей половины, как именно теперь.
Теперь
это бессилие сделалось
для нее больным местом, и она завидовала последнему мужику, который умеет, по крайней мере, копать землю и рубить дрова.
А с другой стороны, Надежда Васильевна все-таки любила мать и сестру. Может быть, если бы они не были богаты, не существовало бы и
этой розни, а в доме царствовали тот мир и тишина, какие ютятся под самыми маленькими кровлями и весело выглядывают из крошечных окошечек. Приятным исключением и нравственной поддержкой
для Надежды Васильевны теперь было только общество Павлы Ивановны, которая частенько появлялась в бахаревском доме и подолгу разговаривала с Надеждой Васильевной о разных разностях.
— Я не понимаю одного, — говорил Бахарев после долгой паузы, —
для чего ты продолжаешь
эти хлопоты по опеке?
— И
это знаю… Тем хуже
для заводов. Подобные филантропические затеи никогда и ни к чему не вели.
«Что скажут опекуны», «все зависит от опекунов» —
эти фразы были
для Привалова костью в горле, и он никогда так не желал развязаться с опекой во что бы то ни стало, как именно теперь.